Это настигнет каждого - Ханс Хенни Янн

Ему сразу показалось, будто он попал не туда... или очутился в преддверии нужного помещения. Он ясно слышал голос; однако никого не увидел. А ведь комната была легко обозрима - прямоугольная, не слишком заставленная мебелью. В ней размещались два стула, тахта, торшер, большой ковер на полу; но ни стола, ни платяного шкафа не было. Другой двери - кроме той, через которую он вошел, - Матье не обнаружил.

Он кашлянул. Но звук этот не произвел никакого воздействия. Матье тогда прошел по ковру до середины комнаты. Ему бросилось в глаза, что здесь, очевидно, нет окон, и он вспомнил, что вестибюль и то помещение, где он разговаривал с грумом, отличались такой же странной изолированностью от внешнего мира. Он попытался найти этому объяснение. Однако его размышления не принесли результата.

Внезапно отворилась стена, точнее: открылась оклеенная обоями дверь в той стене, на которую смотрел Матье. Он сделал шаг назад - не из страха, а скорее от неожиданности. И ему улыбнулась женщина... молодая, в длинном платье из зеленого шелка. На мгновенье она застыла в дверном проеме, словно ждала, пока удивление Матье улетучится. Но и когда она сделала к нему первый шаг -а дверь медленно, будто под воздействием ветра, закрылась, - улыбка, ничего, собственно, не выражавшая, не покинула ее лица; и женщина по-прежнему молчала.

Матье поклонился; но его приветственный жест не был принят или не был замечен: ответной реакции не последовало. Матье поклонился еще раз и сразу попытался как-то обосновать свое присутствие: рассказал о беглой встрече на улице, непосредственном поводе для его визита, и добавил еще кое-какие слова, показавшиеся ему уместными. Однако он чувствовал, что такого объяснения недостаточно: ведь он даже не упомянул карточку, которую ему дал привратник, поскольку стыдился, что не сохранил ее.

- Не говорите о несущественном, Матье, - перебила его женщина. - Я Эльвира; это и есть объяснение всему. Поскольку сама я ни к кому не хожу, другие вынуждены приходить ко мне. Забудьте на время о вашем путешествии и о том, откуда вы прибыли. Ваши воспоминания так или иначе фальшивы. Вы хотите задним числом придать цель своим намерениям и упорядочить прошлое, чтобы оно стало осмысленным. Это красивая игра и ничего более. Вы жили поверхностно; то есть: вы обустраивались в своем теле. Сомневаюсь, что, занимаясь этим, вы хотя бы сумели развить у себя хороший вкус. По вашему лицу видно, что вы даже не знаете, где в вас стоит кровать.

Матье попытался рассмеяться; ему это не удалось.

«Я ощущаю себя как в тумане... неотчетливо, невыразительно, словно глотнул одурманивающего яду. В моем прошлом образовалось столько лакун, что, будь я сейчас в полном сознании, я бы содрогнулся от ужаса...» Он подумал это, но не произнес вслух.

- Вам неловко, - сказала Эльвира, - Напомню: вы получили мою карточку и прочитали ее. Итак - зачем вы здесь?

- Чтобы видеть вас, Эльвира, - сказал он коротко.

- Первая разумная фраза, которую вы, Матье, произнесли. За пятьдесят франков увидеть человека может каждый - в любом городе, как бы он ни назывался и где бы ни находился; хоть днем, хоть ночью.

Она хлопнула в ладоши. Тотчас на пороге появился грум Ослик.

- Уже? - спросил он.

- Накрывайте стол, - сказала Эльвира и еще раз хлопнула в ладоши.

Ослик вошел, взял два стула, которые стояли у стены, и поставил их на ковер посреди комнаты.

Он перенес туда и торшер. Потом опять выскользнул за дверь, но уже в следующую секунду вкатил в комнату столик на колесах, на котором были тарелки, столовые приборы, бокалы и блюдо с сэндвичами.

- Полагаю, вы пьете шампанское... - сказала Эльвира.

Не дождавшись, пока Матье ответит, она велела груму принести вино.

Поставив открытую бутылку на стол, Ослик удалился, а Эльвира и Матье уселись друг против друга, освещаемые торшером.

Только теперь Матье разглядел женщину как следует; она тоже смотрела на него, правда, ненавязчиво. Он же и не пытался скрыть своего настырного любопытства.

Ему казалось, Эльвира с минуты на минуту молодеет. Когда она только появилась из оклеенной обоями двери, он бы ей дал лет тридцать. Теперь он подумал, что года два-три надо бы, пожалуй, сбросить. Посмотрев на ее лицо еще какое-то время - с недопустимой настойчивостью,-он сбросил уже десяток лет. Это лицо, которое и в первый момент он бы назвал привлекательным, теперь казалось невообразимо прекрасным. Матье, как он полагал, распознал приметы, подтверждающие, что Эльвира - сестра грума; но только она была гораздо обаятельнее миловидного мальчика. Матье уже влюбился в ее рот, приоткрытый и всецело обращенный к нему: рот, который как бы обнажал себя, но не вызывающе. Поначалу они не смотрели в глаза друг другу. Теперь их взгляды встретились. Матье опустил голову и взглянул на руки Эльвиры. «Это руки Ослика. Она его сестра». Смущение усиливалось. Он старался не поддаваться зарождающейся любовной страсти. Но разумные мысли не защищали от отчаянного вожделения, уже неодолимо овладевшего его естеством.

Эльвира помогла ему унять сумятицу ощущений. Она небрежно спросила:

- Как по-вашему, Матье, я не слишком сильно накрашена?

Он озадаченно поднял голову. На лице у нее в самом деле лежал слой какого-то вещества - намек на внешнюю форму, отличную от ее кожи. А он-то и не заметил! Это отрезвило его, правда, совсем ненадолго. Он не ответил. Она положила ему на тарелку немного еды. Он очнулся и наполнил бокалы.

- Я не голоден, - сказал.

- Кому не по вкусу еда и питье, тот в опасности, хотя сам может и не знать об этом, - сказала Эльвира.

Он промолчал. Они чокнулись и выпили. Матье обратил внимание на то, что вкусовые ощущения у него отсутствуют; во всяком случае, язык от игристого вина не защипало. Он откусил от сэндвича; но ощутил только собственную слюну... или солоноватый привкус крови. Ему вдруг показалось, что у него нет желудка. Больше он есть не стал.

- Вам не нравится? - спросила Эльвира.

Сперва он солгал, что находит вино и еду превосходными; но потом признался: во рту у него все становится пресным.

- Я чувствую только вкус соды... соды, - сказал он неожиданно для себя.

- Мне очень жаль, - равнодушно ответила хозяйка. - Это значит, что нависшая над вами опасность действительно весьма велика - сама ваша жизнь под угрозой. Еда не хуже, чем она выглядит на поверхности. А шампанское... лучше ледяной воды.

- Маленькая неприятность, случившаяся под моим нёбом, не имеет никакого значения... - Он попытался и сам успокоиться, и рассеять ощущение неловкости, наверняка возникшее у хозяйки дома. Похоже, он преуспел и в том, и в другом смысле: женщина больше не принуждала его есть и пить; себя же, разочарование своего языка он вскоре забыл. Даже слова об опасности были настолько зловещи, что он сумел их отбросить.

Он рассматривал платье Эльвиры: ткань (оливково-зеленый шелк) и покрой. Шлейфа он разглядеть не мог, ведь они сидели за столом. Верхняя же часть, тесно облегающая и очень скромная, не мешала ему строить догадки о равномерном процессе роста этого женского организма, о совершенстве, какого Матье никогда прежде не встречал. Шею - белую, с легкими тенями - обрамлял высокий стоячий воротник, который спереди жестко раскрывался и переходил в неприметный разрез, теряющийся где-то под грудью. Это был только намек на разрез, с подложкой из той же материи. Но поскольку фантазия Матье уже возбудилась, ему казалось, будто распределение складок шелка в точности совпадает с его желаниями. Форма платья многое обещала, разжигала мужскую страсть, поначалу слишком пугливую, и в конце концов соблазнила Матье на дерзкую выходку.

- Вы мне позволите сесть рядом с вами, Эльвира? - спросил он и густо покраснел.

- Поскольку вы ничего не едите и не пьете, вполне естественно, что у вас возникло такое желание, - ответила та.

И откинула воротник назад; при этом разрез разошелся так легко, как могла бы сдвинуться с места не закрепленная булавкой вуаль. И взгляду Матье открылись бесподобные груди Эльвиры. Казалось, благая природа творила их с неописуемым тщанием - заботливо охраняла их долгий рост, следуя рецептам тайного совершенствования, не торопясь и не забыв ни единой черточки внешней прелести, ничего из того, что в конце концов придало им такое очарование.

Матье вскочил на ноги, раненый восторгом, острым, словно кинжал. Это был удар, проникший в его плоть, и он почувствовал, как разверзлась рана, как пролилась кровь.

- Эльвира! - крикнул он в упоении, почти теряя сознание,- Эльвира... Я всегда искал такой полноты воплощения. .. такой грезы, хотя без вас не мог ее обрести...

Он утратил власть над собой, рванулся к ней, протягивая навстречу руки.

- Вы не дотронетесь до меня, Матье, - сказала она,-Во всяком случае, не дотронетесь сейчас. Сперва вы должны меня выслушать, пусть вам и не хватает терпения.

В первый раз в ее речи появился какой-то неподобающий призвук: она кашлянула.