На флоте бабочек не ловят (Рассказы соучастника) - Сергей Литовкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Взяв с шефа еще одну страшную клятву молчания (связанную с вопросами интимного свойства), я поделился с ним всем, что узнал. Мы дружно решили никому ничего не рассказывать, во избежание неприятностей, что и сделали. Всю эту ночь мне снились медузы в полосе прибоя. Наутро МОРС, как и ожидалось, испарился из числа подшефных организаций. Его, как будто, и не было. Учетные листы и книги увез нарочный.
* * *
Я получил назначение на прекрасную должность в научно-исследовательской организации, [*1]производившей на флоте испытания совершенно экзотического оборудования, за что очень благодарен МОРСу.
Через год ко мне явился Андрей и сообщил, что уволен в запас по болезни. Врезался куда-то на мотоцикле, вследствие чего, якобы, страдает потерей памяти и головными болями. Возможно, был еще и тик - уж больно активно он подмаргивал левым глазом. Или подмигивал? Кто их знает - этих фиников. Капитан забрал свое письмо и угостил меня виски, а уходя, оставил блок американских сигарет. Лет двадцать с гаком ничего о нем не слышал, но недавно увидел по телевизору на какой-то крутой тусовке. Как я понял, он оказывает консультационные услуги частным фирмам в области финансов. Пользуется авторитетом. Выглядит отлично.
Думается, что срок хранения тайны МОРСа давно истек и ее разглашение никому не повредит.
Да! А тот дворец, кажется, похож на Тадж Махал. Очень похож.
ВОЕНМОРКОР
(Лица, события и обстоятельства изменены, но факты, несомненно, имели место быть)
Году, кажется, в семьдесят пятом или около того отправили меня в очередную экспедицию на эсминце ЧФ " B-вый". Был я в то время младшим научным сотрудником одной военной исследовательской организации в старлейском звании и готовности к "бою и походу". Снабдили меня четырнадцатью ящиками аппаратуры, которую надо было проверить в экстремальных условиях морского похода, и помощником - мичманом, мгновенно исчезающим из виду при малейшем намеке на потребность в выполнении любой работы. Прикомандирование на корабль перед походом на боевую службу (БС) редко обходилось без проблем и разногласий. Командир эсминца - пожилой (в моем тогдашнем восприятии), среднего роста, полноватый капитан второго ранга тяжело вздохнул, понимая, что отделаться от меня он не сможет (есть директива сверху), а для размещения железяк и двух человек требуются помещения, каюты, места за столом и дополнительные пайки на камбузе. Он поинтересовался - будет ли какая польза от нас и нашей техники, кроме очевидного вреда. Я пообещал разбиться в лепешку, но показать на практике преимущества перспективной аппаратуры для облегчения военной службы.
- Ага, - сказал командир, - слыхали: нажимаешь кнопку - рюкзак на спине и никаких проблем.
- У нас с собой новые приборы локации. Сядем на хвост американцам - не скроются. Наверняка, половину похода корабль на слежении будут держать.
- Ну-ну, - скептически ответил он и, вызвав старпома, поручил ему вздорное дело по размещению нашей группы. Моего мичмана Валентина сравнительно безболезненно удалось внедрить в каюту к двум баталерам - продовольственнику и финансисту. Эти мичмана были, как бы, представителями отдельной касты и не допускали к проживанию в своей трехместной каюте членов других гильдий. Валентин, как человек со стороны, был допущен в узкий ограниченный круг. Аппаратуру пристроили в небольшую каптерку на надстройке, удалив оттуда запасы какой-то заплесневелой парусины. Боцман очень удивился, обнаружив это в своем хозяйстве. Старпом же, пользуясь его смущением экспроприировал помещение в мою пользу. Когда была предпринята попытка моего внедрения в каюту командира БЧ-2 при выдворении оттуда бычка - три, разразился скандал. Командир БЧ-3 капитан-лейтенант Михаил Врубель заявил, что скорее зарядит собой торпедный аппарат левого борта, чем покинет родную каюту. Он убедительно сообщил, что видал нас всех последовательно в одном и том же гробу, а ему срочно нужно готовиться к экзаменам в академию, что возможно осуществить только в своей каюте. А академия крайне необходима для того, что бы покинуть, наконец, задолбанный плавсостав, наделать детей и жить по-человечески. Становилось ясно, что жена грозилась его бросить при невыполнении этой программы. Свою речь он завершил аксиомой, что жизнь дается один раз и прожить ее надо в Питере. Решение нашлось компромиссное. Мне выделили соседнюю, ужасно тесную одноместную каюту без умывальника и с малюсеньким, с ладошку ребенка, навечно заваренным иллюминатором. Но предоставили право посещения соседей для выполнения процедур самообслуживания и личной гигиены. Мое новое жилище корабельный врач старлей Женя ранее использовал как филиал амбулатории для хранения медикаментов и неприкосновенного запаса спирта - шила. Поэтому дверь в каюту была особо усиленной и оснащенной двумя внутренними запорами и одним навесным замком. При этом, доктор уверял, что шило кто-то ворует, разбавляя НЗ водой. Перебазируя свои запасы в другое секретное место, он для убедительности дал всем попробовать по двадцать грамм. Мы согласились, что продукт жидковат, но пить, все же, можно. Продолжить дегустацию старпом запретил, легонько всех обматерил для порядка и, с чувством выполненного долга, отправился на мостик - готовить корабль к убытию на БС.
Не успел я осмотреться на новом месте, как появился Валентин и сообщил, что хочет припрятать у меня в каюте некоторые продукты, которыми с ним поделились баталеры. Я попробовал возразить, но мичман уверенно заявил, что к себе следует тащить все, кроме болезней. Было бы наивностью - пытаться это оспорить, теряя в его глазах авторитет и вызывая сомнения в своих умственных способностях. Скрепя сердце, я согласился. Тем более, что после предложенного доктором шила-аперитива очень хотелось чего-нибудь съесть.
* * *
Поход был для меня, да и для всего экипажа, достаточно удачным и спокойным. Думается, в этом была большая заслуга командира, который изредка появляясь на людях, олицетворял своим внешним видом уверенность в успехе и основательность во всем. Многих удивляла его способность мгновенно вникать в обстановку, появляясь на мостике. Извлекая из своего подсознания никому не известную информацию о состоянии моря, глубинах, ветре, течении и множестве других факторов, он мастерски овладевал положением. Старпом и доктор, однако, были на него в обиде за то, что он слишком быстро уничтожал корабельные запасы шила. Заступая на командирскую вахту он частенько позволял себе принять грамм сто пятьдесят неразбавленного и сладко задремать в полутьме мостика. Но стоило только, вахтенному офицеру обратиться к нему с вопросом, он сразу поднимал голову и был готов к действию. Его неравнодушное отношение к спирту стало известно широко за пределами корабля и, поговаривали, что после этого похода его планируют отправить на какую-то береговую должность. А тут еще и замполит перешел в разряд командирских недругов.
Однажды поздним утром командир, хорошо выспавшись, появился на мостике в отличном настроении. Погода была ясная, солнечная, но без жары и пекла. Средиземное море казалось спокойным и ласковым. Командир огляделся по сторонам, взял микрофон КГСа и скомандовал:
- Желающим ловить рыбу собраться на юте. Камбузному наряду вынести лагуны. Боцману выдать снасти!
Через две минуты на мостик с выпученными глазами примчался замполит и, задыхаясь от бега, сообщил, что командир своим объявлением сорвал ему политзанятия. Командир, пытаясь его успокоить, предложил перенести посиделки на период дождливой и ветреной погоды. Но тот, побледнев от такого святотатства, обвинил командира в оппортунизме. А борьбу с этим гнусным явлением замполит считал своей главной задачей в жизни и, даже, собирался написать философский труд на эту тему. Толстую тетрадь с заглавием "Оппортунизм в современном социал-демократическом движении" я видел, как-то, у него в руках. Они так и не помирились до окончания похода. А замполит слыл человеком злопамятным и мстительным.
* * *
Почти все свое свободное время я находился в соседней каюте, где обладал правом пользования умывальником. Особенно, мы сдружились с Мишей. У нас оказалось много общего, а прежде всего, воспоминания детства, проведенного в Питере на Большой Охте. Свою художественную фамилию он носил с некоторым стеснением и затруднялся объяснить ее происхождение. В школе его обзывали "рублем", но финансов это не прибавляло. Он вполне ответственно готовился к поступлению в академию, ибо ультиматум жены воспринимал очень серьезно. Глаза покраснели от бессонных ночей за книгами и конспектами, но упорству его, казалось, не было предела.
Собравшись однажды небольшой компанией - человек пять, мы отмечали какой-то праздник, умеренно злоупотребляя алкоголем. Мы бы охотно перешли в неумеренную зону, но ресурс был крайне ограничен. Попытка втянуть Врубеля в преступный круг - не удалась. Он вызывающе игнорировал коллектив, листая свои фолианты. Тогда, он сам - стал темой нашего разговора.
