К небу мой путь - Торнтон Уайлдер

Джесси устроилась поуютнее и встряхнула головой, расправляя освобожденные волосы. Она слушала Браша с самоуглубленным вниманием, словно что-то решая в уме.

— У вас чудесный голос, — сказала она. — Все подумали, что было бы неплохо, если бы вы решили остаться и поработать у нас.

— Я бы с удовольствием.

— Что же вы не садитесь?

— Спасибо, — поблагодарил Браш и сел наконец на один из стульев.

Джесси закинула руки за голову и с наслаждением вытянулась на кушетке, устремив томный взгляд в потолок. Наступившее молчание и ее выразительная поза тревожили Браша; он подвинул стул ближе и заговорил тихим серьезным голосом:

— Моя жизнь проходит в поездках, и я встречаю множество людей, но чуть ли не каждый из тех, кого я встречаю, внушает мне настоящий ужас и отвращение. Даже сегодня вечером, здесь, в лагере. Я сегодня узнал человека настолько подавленного жизнью, что мысль о нем гнетет меня теперь постоянно. И вдруг я увидел вас и сразу понял, что вы очень хорошая, и я не могу найти слов, чтобы выразить, что со мной сейчас происходит. Этот разговор очень важен для меня; но у нас мало времени, и к тому же вы устали после работы… Я прошу вас извинить меня, если я показался вам обыкновенным любителем случайных связей. Я хочу, чтобы вы лучше узнали меня, мой характер, поэтому я буду писать вам письма.

Медленно и с некоторой опаской Джесси переменила свою вальяжно-вызывающую позу и села прямо. Теперь она смотрела на него полными изумления глазами.

— Во всем свете нет человека, которому мне хотелось бы написать, — продолжал Браш. — Но когда я встретил вас, вы показались мне такой красивой, что я не захотел упускать возможности познакомиться с вами. Мы могли бы стать… хорошими друзьями. Я хочу рассказать вам о себе, о своих увлечениях. Можно? Вы мне разрешаете?

Джесси чуть покраснела.

— Ради Бога! — сказала она.

— Итак, я уже сказал, что меня зовут Джордж Марвин Браш. Мне двадцать три года. Два года назад я окончил Баптистский колледж Шилоха в Уоллинге, штат Южная Дакота. Я баптист и очень религиозен. Я вырос на ферме в Мичигане… А вы ничего мне не расскажете о себе?

По ее вытянувшемуся лицу Браш понял, что ему готовится не очень ласковый ответ. Но она только сказала отрывисто:

— Меня зовут Джесси Мэйхью. Мне двадцать два. Я учусь на старшем курсе в Мак-Кеновском колледже в Огайо. После выпуска я буду учителем. Я — методистка.

Ее серые глаза с холодком смотрели в его голубые.

— Можно вас спросить?.. У вас есть отец и мать?

— Нет, — отрезала Джесси. После тягостной паузы она добавила, напуская на себя небрежный вид: — Я росла в приюте. Меня оттуда взяли одни люди, которые потом умерли. Со второго курса я сама содержу себя.

— Я думаю, у многих такая же судьба, как у вас, — сказал Браш.

Вдруг ни с того ни с сего зазвонил будильник на каминной полке. Джесси было лень вставать, а Браш не решался протянуть руку и стукнуть по кнопке, и будильник звенел и звенел, наполняя комнату нудным пронзительным дребезгом.

— Что касается меня, — продолжал Браш, когда звон наконец прекратился, — то я вырос на ферме. У меня были и отец, и мать, и два брата, оба старше меня. Один из братьев стал моряком, другой остался с родителями. Я приезжал к ним на Рождество, навестить, но… вы знаете, дома я тоже себя чувствовал почти сиротой. Конечно, я люблю их, но между ними и мной словно какая-то стена. Видите ли, они не хотели, чтобы я поступал в колледж.

Он взглянул ей в лицо, надеясь увидеть сочувствие.

— Я работаю всю жизнь. Я вовсе не хвастаюсь, когда говорю, что я учился лучше всех. Я был капитаном наших баскетбольной и футбольной команд, но у меня не хватало времени, и я бросил и футбол, и баскетбол. Я уверен, вы тоже хорошо учились.

— Да, — снова краснея, ответила Джесси, — на одни пятерки.

Браш улыбнулся. Он очень редко улыбался.

— Перед тем как просить вашего позволения писать вам, — продолжал он, — мне кажется, вы обязательно должны знать обо мне кое-какие вещи, которые трудно назвать симпатичными. Я имею в виду то, что люди всегда называют меня сумасшедшим и… и даже негодяем. Но прежде чем я скажу вам о своих недостатках, я хочу, чтобы вы знали, что с момента моего прозрения я ничего не совершил из дурных намерений. Я ни разу не солгал, за исключением, правда, одного случая, когда я сказал неправду одному человеку, что я бывал в Нью-Йорке. На следующий день я пошел к нему и признался, что соврал. А если я совершаю что-нибудь из того, что люди обыкновенно совершают в раздражении, непременно раскаиваюсь потом и приношу извинения.

— А почему вас считают негодяем? — спросила Джесси.

— Это потому, что мои принципы не совпадают с их принципами. Например, однажды меня посадили в тюрьму за то, что мой взгляд на деньги оказался не такой, как у них.

И он рассказал ей историю с арестом, которая произошла с ним в Армине, дополнив ее своими теориями Добровольной Бедности, пацифизма, наказания преступников прощением, а также присовокупив историю своего тюремного заключения.

— Но даже если меня и не сажают в тюрьму, то все равно называют чокнутым, — заключил он. — Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да.

— Наверное, после всего того, что я вам рассказал, вы посчитаете меня… не совсем подходящим для знакомства?

— Нет, это не так.

— Я не обижаюсь на моих друзей, которые при случае называют меня чокнутым, — я знаю, они шутят. Но, может быть, вы, как и другие люди, думаете… может быть, вы всерьез считаете меня сумасшедшим?

— Нет, — сказала Джесси. — Меня не волнует мнение других людей. Мне нравится, что люди такие разные.

— Тогда я расскажу вам о трех самых больших разочарованиях за всю мою жизнь. Память о них с каждым годом угнетает меня все меньше, и когда я рассказываю об этом кому-нибудь вроде вас, я убеждаюсь, что они почти совсем не имеют значения. Итак, первое из них состоит в том, что… что в колледже меня так и не приняли ни в одно из трех студенческих обществ, которые там у нас были. Я был самым лучшим студентом во всем колледже, я был капитаном нескольких спортивных команд. И все-таки меня так и не приняли ни в математический кружок, ни в литературный, ни в Колвилловское общество. Меня это так огорчало! Я не понимал, почему они меня не принимают. Второе мое жизненное разочарование, Джесси, было связано с тем, что говорили мне наши учителя. Один из них был профессором религии и преподавал у нас в 6 «А», и никем из преподавателей я так не восхищался. Иногда я даже приходил к нему домой, чтобы разобраться в каком-нибудь религиозном вопросе; я думал, что ему это нравится. Он частенько награждал меня званием сумасшедшего, но это было в шутку, вы знаете, как обычно говорят. Но однажды он обозвал меня сумасшедшим всерьез. Он сказал: «У тебя ограниченный ум, Браш, упрямый ограниченный ум. И не стоит тратить на тебя время». Да, он так и сказал. «Я умываю руки, — сказал он, — потому что из тебя ничего не получится». Представьте, что вам кто-нибудь скажет такое! «Убирайся, — сказал он мне. — Убирайся отсюда! И больше не беспокой меня». Вы понимаете, как это было ужасно. Иногда я вспоминаю об этом, особенно тон, каким он мне все это высказал. У меня даже пот на лбу выступил. Мне жить не хотелось с таким клеймом. Я нигде не пригожусь — там, где надо думать, я имею в виду. Больше я не верил ни единому его слову, что он говорил на лекциях. Я сам стал искать добрые мысли, и делал это постоянно. Я изучал предметы так, как мне это нравилось и как считал нужным я сам. Вот так. А третье… Я не хочу говорить о нем сейчас, но я обязательно о нем расскажу вам, Джесси. Я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, что я — ничтожество или что-нибудь в этом роде, потому что на самом деле в глубине души я считаю себя счастливейшим человеком из всех, кого я когда-либо встречал. Иногда мне кажется, что всеобщие несчастия обходят меня. Вот хотя бы сегодня в этом лагере я встретил такого несчастного человека, что это на меня, кажется, начало переходить. Но потом я увидел вас, и на сердце у меня стало легче…

Браш замолчал, а немного спустя добавил запинаясь:

— Вот поэтому… Мне кажется… у нас с вами все так и получилось.

Джесси произнесла уже без прежней жесткости и даже слегка улыбнулась:

— Вы столько наговорили.

— Да, я понимаю, — горячо согласился Браш, — но по некоторым причинам я должен был все это высказать сразу.

Он с воодушевлением посмотрел на нее, потом встал и выговорил:

— Разрешите мне подарить вам что-нибудь на память обо мне. Эти часы, они последней модели и лучшие из всех, что у меня были когда-нибудь… — Он снял с руки часы и протянул ей.

Джесси быстро встала с кушетки, шагнула в сторону.

— Нет-нет! — сказала она. — Я никогда не беру подарков. Я не люблю этого! Вовсе не потому, что я не люблю людей… но… я не люблю брать подарки. Спасибо вам за добрые слова, но… Мистер Браш, мы с вами еще не настолько друзья, и мне, извините, пока не нравятся ваши притязания. Хотя мне было очень интересно вас послушать, — добавила она, увидев, что Браш упал духом. — Я говорю это вовсе не для того, чтобы вежливо выставить вас вон. Мне в самом деле очень понравилось все, что вы говорили.