Газета День Литературы # 68 (2002 4) - Газета День Литературы

T. Вы абсолютно не правы. Зайдите в любой книжный магазин и посмотрите, каким спросом сейчас пользуется традиционная литература. Интерес читателя к традиции, по-моему, очевиден. Он даже сильнее, чем был в начале 90-х, как бы основательнее и устойчивее. Юрий Николаевич Стефанов — один из немногих настоящих традиционалистов у нас. Это вообще классик жанра. Благодаря ему, можно сказать, мы только и узнаем такие имена, как Сеньоль, де Виллар, Лакарьер и другие. Он уже в 60-е гг. занимался такими вещами, к которым мы приходим только сейчас. Читал Генона, когда его вообще никто здесь не знал.

R. Ну хорошо, теперь-то Генона у нас уже каждая собака знает. Зачем начинать сборник со статьи о Геноне, которая готовилась в 1991 г. для кондового советского читателя?

I. Между прочим, стефановская рецепция Генона гораздо более адекватная, чем у какого-нибудь там Дугина.

T. Дугин — не какой-нибудь!

R. Пусть так. Но зачем мне Стефанов или Дугин, если теперь я могу составить своё собственное впечатление о том же Геноне и Элиаде?

I. Я с вами согласен. Это даже не сборник эссе, скорее, сборник предисловий. А предисловие — жанр несамостоятельный, подчиненный. И, кажется, недолговечный. Предисловия обычно стареют быстрее, чем тексты.

T. Вы не понимаете. В подлинную традицию без хорошего проводника проникнуть нельзя. Можно шею свернуть. Стефанов — уникальный проводник в мир традиции. Большинство текстов, к которым написаны эти предисловия, ещё не прочитаны.

S. Мне кажется, Стефанов не только проводник, но и совершенно замечательная, и при этом не замеченная почти никем личность. Прочтите послесловие Юрия Соловьева — кстати, образцовое послесловие — Стефанов там встает совершенно как живой, при этом в своем времени и в своем литературном контексте. Прекрасное эссе, в дополнение к стефановским.

I. Не в пример стефановским, я бы сказал.

T. Да что вы наезжаете на стефановские тексты? У них вообще другая задача. Кроме текстов, здесь такое обилие цитат, что они сами по себе образуют как бы метатекст, ценный сам по себе.

I. Да, традиция всегда тяготеет к тому, чтобы стать цитатой. Полностью превратиться в цитату.

R. Меня эта цитатность, все эти подмигивания "просвещенному читателю" раздражает. Для кого пишет Стефанов? Для посвященных? Вот в послесловии Соловьева есть широта взгляда и непредвзятость, в результате чего личность Стефанова, действительно, освещается объективно, с пониманием, не сводится ни к каким штампам, что было бы сделать не так уж сложно. А во всех "эссе" Стефанова очевидны как идеологические посылы, так и своеобразная корпоративная узость. Он пишет только "свое" и о "своих".

T. Я же говорю, у него другая задача!

R. Какая?

T. Инициатическая, если угодно.

I. Ну, на патрона инициации он всё же, по-моему, не тянет…

R. А мне кажется, что подлинная традиция не эзотерична, она не для посвященных!

T. Типичное мнение профана. Эзотеризм — основа любой традиции. Даже Христос народу говорил притчами, а разъяснял их только двенадцати посвященным.

S. Бесспорно одно: Стефанов — очень достойная личность, и давно пора было бы обратить на неё внимание. Лично я открыл для себя Стефанова благодаря этой книге. Так что — спасибо "Контексту"!

I. А нужна ли традиции личность? Если Стефанов — адепт традиционализма, он должен личность прятать. Отсюда цитаты. Отсюда — склонность к мистификациям…

S. Вы уверены, что Стефанов — традиционалист? Например, в конце лучшего, на мой взгляд, текста в этом сборнике (как раз настоящего эссе, а не предисловия) "Капитан Копейкин под флагом "Весёлого Роджера", о романе Стивенсона "Остров сокровищ", Стефанов говорит, что отнюдь не настаивает на своих интерпретациях. Предоставляет право каждому перетолковывать свои "бессвязные заметки" ad libitum. Разве традиционалист может такое допустить? Оставлять другим возможность вертеть так и эдак смыслами — это не традиционализм. Традиция всегда закрепляет одну (иногда несколько), но строгих интерпретации.

I. Да, вообще традиционализм — это дитя модерна, а модерн всегда настаивает на своем. Традиционализм и модерн всегда тоталитарны, а дискурс Стефанова принципиально антитоталитарен. Местами даже переходит в гуманистический пафос.

R. Это — гнилое наследие шестидесятничества. Ведь по возрасту Стефанов, кажется, настоящий шестидесятник?

S. Перед нами, безусловно, романтическая метафизика поколения шестидесятников. В сущности, любая метафизика нецеломудренна, т.к. стремится соединить видимое и невидимое. Во много раз ценнее простая нерассуждающая вера. Когда невидимое всегда "уже здесь". Метафизика усыпляет; вера бодрит. Но поначалу, конечно, метафизика впечатляет и вдохновляет. А потом: ну да, я это уже "знаю". Когда читаешь Евангелие, всегда открываешь что-то новое и поражаешься. Хотя там очень мало говорится о скважинах и о тех, кто туда проваливается.

L. Как? Стефанов — шестидесятник? не мистик и не традиционалист?

S. Пожалуй, даже либерал и демократ. Гурджиеву и св. пророку Илие, например, он вменяет в вину своего рода тоталитаризм. Трактовка пророка Илии, замечу, у Стефанова совершенно нетрадиционная. Спор между ним, стоящим за ним Иеговой и жрецами ваалов он однозначно разрешает в пользу последних, называя и пророка, и Иегову "палачом", видя в этом пример "стихийного, неукротимого человекоубийства". Статью про Гурджиева, или вернее, против Гурджиева, можно было бы с полным правом назвать антисталинистской.

R. В этом он идет за своим любимым Д. Андреевым. Андреев тоже вон окутал свою розу мира либеральной фантазией. У них обоих, как и у всех почти интеллектуалов ХХ века, сбито чувство иерархии и отсутствует, как мне показалось, чутьё, что ли… или разборчивость. Знаете, как поёт один современный поэт, это очень характерно: а здесь у меня иконы битлов, ладан, гашиш, а мне всё равно — лишь бы Тебе было светлей. И вот это, пишет Ю. Соловьев: "Одна стена его комнаты была украшена православными иконами северных писем", — (не без некоторого эстетизма, замечу, именно северных писем, а не каких-то других), — "другая — прялками с языческим орнаментом, статуэтками Будды и прочими диковинами". Комната — образ души. Здесь полностью нарушена Иерархия. Это чистый гностицизм.

I. А Ю. Соловьев утверждает, что он был православным верующим…

T. Одно другому не мешает. Между верой и гнозисом нет противоречий.

S. Во всяком случае, так думал Стефанов. Любопытно заканчивается книга "Скважины между мирами". Последние слова последней статьи, которую Соловьев предлагает считать "завещанием" Стефанова, звучат так: "Становитесь гностиками". Правда, с оговоркой: "Кто хочет". Замечу: не "становитесь верующими", не "имейте веру", как сказал Христос.

T. Христос сказал: "Будьте мудры, как змии, и чисты, как голуби" .

S. Апостол Иоанн Богослов же сказал: "Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они… узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога" .

T. Я думаю, Юрий Николаевич подписался бы под этими словами. Вообще, мне кажется, смысл этого призыва "стать гностиком" и смысл его книги во многом — призвать читателей к этому самому различению духов.

R. Да? А я вижу в его книге прямой соблазн. Ведь что значит "исповедовать Иисуса Христа"? Наше вероисповедание закреплено в Символе веры. А там сказано, между прочим, и "верую во единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь". Что же говорит Стефанов об этой Церкви? "…Как на Западе, так и на Востоке христианская церковь, сохраняя изначальную внешнюю форму своих догматов и обрядов, превратилась в чисто экзотерическую организацию, неспособную осознать всю ценность вверенных ей духовных сокровищ и, следовательно, воспользоваться ими для защиты своей паствы от ангелов тьмы" . Кто же защитит от ангелов тьмы, если не святая Церковь? А у Стефанова получается "спасайся, кто может и как хочет". Я вовсе не противник индивидуального спасения, но только с такой установкой, как у Стефанова, вместо Церкви всегда будет суррогат — какие-нибудь сомнительные розенкрейцеры, гностики, вообще, как пишет Соловьев, "странные люди": "немецкий иезуит, потомок тевтонских рыцарей, исландский художник, изобразивший Ю.Н. в образе Одина, французская буддистка…" Царствие ему Небесное, надеюсь, Юрию Николаевичу самому удалось спастись, но следовать за ним и за этими "странными людьми" — спаси и сохрани.