Свидание в Самарре - Джон О`Хара

Поэтому, когда в промышленности всей страны начался бум, в Гиббсвилле было относительно тихо. В благословенном 1929 году большинство шахт возле Гиббсвилла работало лишь три дня в неделю. Гудки каменноугольных шахт, более мощные, чем гудки пароходов, в пять и шесть утра теперь не ревели в долинах так, как до забастовки 1925 года. Добыча антрацита завершала свое существование.

Тем не менее в Гиббсвилле в 1930 году еще у многих водились деньги. По-настоящему богатые люди, в семьях которых всегда были деньги, продолжали их иметь. А торговцы, банкиры, врачи, адвокаты и дантисты, которые зарабатывали достаточно прилично, играли на бирже и ничего не откладывали. Мистер Гувер был инженером, а в краю угля инженеров уважают. Мужчины и женщины, которые покупали и продавали акции, верили его холодной толстой и морщинистой физиономии, как до этого верили холодной худой и морщинистой физиономии мистера Кулиджа, и в 1930 году 29 октября 1929 года продолжало считаться днем серьезных осложнений в делах.

II

Уильям Дилуорт Инглиш (степень бакалавра — колледж Лафайет, медицинское образование — университет штата Пенсильвания), отец Джулиана Мак-Генри Инглиша, как главный врач гиббсвиллской больницы получал 12.000 долларов в год. На эти деньги он и жил, доллар в доллар. Частная практика давала ему еще около 10.000 долларов, и обе эти суммы составляли больше, чем он мог потратить в течение года, конечно, если тратить благоразумно. Кроме того, у его жены Элизабет Мак-Генри Инглиш тоже был капитал, который в 1930 году дал доход около 6.000 долларов. В прежние годы доход был больше, но доктор Инглиш, вкладывая деньги жены в акции, оказался не прозорливее других мужчин, у жен которых нашлись деньги для игры на бирже.

Доктор Инглиш принадлежал к известнейшим семьям в Гиббсвилле. Его предки принимали участие в американской революции. На пальце он носил кольцо с едва различимым на нем шлемом, которое снимал во время операции. Адам Инглиш, один из его предков, появился в Гиббсвилле в 1804 году, через два года после вторичного основания города. (Насколько было известно, Гиббсвилл был заложен шведами в 1750 году, но шведы погибли от рук индейцев-делаваров, и не сохранилось даже шведского названия поселения.) Старый Адам Инглиш — как величал его доктор Инглиш, ведь он и вправду был бы изрядно стар, доживи он до 1930 года, — родился и вырос в Филадельфии, а в американской революции принимал участие не его отец, а еще дед.

Инглиши к шахтам прямого отношения не имели. Они, скорей, были связаны с железной дорогой между Филадельфией и Редингом. Когда-то железная дорога и уголь принадлежали одной компании. Что, по утверждению доктора Инглиша, было гораздо лучше, ибо в те дни, если человек имел отношение либо к железной дороге, либо к шахтам, всей семье разрешалось бесплатно пользоваться железнодорожным сообщением. Но доктор Инглиш не мечтал о возврате к тем дням, ибо это были дни, когда он учился в колледже и в университете. (Если гиббсвиллец упоминает об университете, значит, он имеет в виду только Пенсильванский университет и никакой другой.) Он редко вспоминал о тех днях, потому что, по его словам, лишь мраком и горечью были для него те времена, которые должны были бы считаться самыми счастливыми в его жизни. Он намекал, по-видимому, на лето после вручения ему диплома врача, когда его отец Джордж Инглиш вложил себе в рот ствол дробовика и голова его разлетелась по всему сеновалу. Доктор Инглиш считал отца трусом. Несколько раз в течение своей супружеской жизни доктор Инглиш говорил жене: «Не будь Джордж Инглиш трусом, он пошел бы к директорам и сказал бы им, как полагается мужчине: „Джентльмены, я пользовался банковскими деньгами для собственных нужд. Я готов работать не покладая рук, чтобы возместить эти деньги“. Уверен, что директоры оценили бы такое признание и они дали бы ему возможность искупить свою вину. Однако…» И супруга доктора, сочувствуя ему, пыталась его утешить, хотя и знала, что ее отец, например, постарался бы упрятать Джорджа Инглиша в тюрьму. Во всяком случае, он был против ее брака с Билли Инглишем. «Может, он и неплохой человек, — говорил ее отец, — не знаю. Но его образование оплачено ворованными деньгами. И этого для меня достаточно…» «Но откуда Билли было знать об этом?» — возражала она. «Он знает об этом сейчас», — не сдавался ее отец. «Да, знает, — соглашалась она, — и с нетерпением ждет возможности открыть частную практику, чтобы возместить каждую копейку». И он так и сделал. В течение десяти лет после окончания университета Билли Инглиш выплачивал деньги, которые его отец украл из банка. Жизнь их была нелегкой, особенно с появлением на свет маленького Джулиана. Правда, благодаря ее собственным деньгам, Джулиану не пришлось терпеть каких-либо лишений. Несмотря на то что мрак и горечь окутывали студенческие дни доктора Инглиша, Джулиана, хотя он и выражал желание учиться в Йельском университете, тоже отправили в Лафайет. И, по-видимому, из духа противоречия Джулиан не принял приглашения вступить в студенческий клуб, к которому принадлежал его отец, а стал членом совсем другого. К этому времени доктор Инглиш отказался от надежды, что Джулиан будет заниматься медициной. Он пытался внушить Джулиану, что «когда я умру, ты получишь практику, которую я создавал в течение многих лет. Не понимаю. Многие молодые люди в нашем городе лишились бы правой руки, только бы заиметь такую возможность». Бедный доктор Инглиш, говорили люди, такое трудное было у него начало, такая беда за спиной, а его единственный сын не желает воспользоваться предоставленной ему возможностью. Неудивительно, что у доктора такой суровый вид. И правда, у каждого свои беды.

Доктор был членом всех обществ в округе: окружного медицинского общества, медицинского клуба Филадельфии, гиббсвиллской торговой палаты, городского казначейства (директор), ассоциации детских приютов (пожизненный жертвователь), ассоциации христианской молодежи (директор), общества по изучению истории округа Лантененго, городского клуба (член правления), загородного клуба (член правления), гиббсвиллской Ассамблеи (приемная комиссия), объединения приходов Филадельфии, общества древних и арабских рыцарских орденов, ложи шотландских масонов и почетным членом еще какого-то сектантского общества. Кроме того, он был одним из директоров городского банка, гиббсвиллской компании по выдаче займов для строительства, городского отделения фирмы «Кадиллак», окружной лесозаготовительной компании и гиббсвиллской инструментальной фирмы. Он принадлежал к епископальной церкви, был членом республиканской партии, увлекался гольфом и стрельбой по летящей мишени. И все это помимо работы в больнице и частной практики. Конечно, частная практика у него теперь была меньше, чем прежде. Он сам мало-помалу отказывался от нее и специализировался в хирургии. Обычные недуги, а также принятие родов и удаление гланд он передал молодым врачам, которые только начинали свою деятельность.

Единственное, что он любил, кроме жены и сына, это — хирургию. Он занимался ею в течение многих лет, еще в те времена, когда вместо машин «скорой помощи» на шахтах были высокие черные фургоны, открывающиеся сзади и запряженные двумя черными мулами. От шахт до больницы фургон тащился почти целый день. Порой раненый истекал кровью и умирал в пути, несмотря на оказанную ему первую помощь. А иногда столько времени фургон трясся по ухабам, что обычный перелом осложнялся гангреной. Но если это случалось, доктор Инглиш приступал к ампутации. Даже когда гангрена была под сомнением, доктор Инглиш делал ампутацию. Он не любил сомнений. Если же случалась черепная травма и доктор Инглиш вовремя об этом узнавал, он обращался к человеку, которого ненавидел больше всех на свете: «Послушайте, доктор Мэллой, я велел подготовить операционную к пяти часам. Из Кольеривилла привезли человека со сложной черепной травмой. По-моему, это очень интересный случай, и было бы желательно, чтобы вы, если у вас есть время, тоже присутствовали». И Майк Мэллой во времена существования запряженных мулами фургонов «скорой помощи» обычно учтиво отвечал доктору Инглишу, что с радостью будет присутствовать. Доктор Мэллой облачался в белый халат, следовал за доктором Инглишем в операционную и фразами вроде: «Мне кажется так, доктор Инглиш» — или: «Мне думается этак, доктор Инглиш», направлял действия доктора Инглиша во время трепанации черепа. И так шло до той поры, пока доктор Инглиш не услышал, как одна хирургическая сестра сказала другой: «Сегодня будет трепанация черепа. Дай бог, чтобы Мэллой был поблизости, если Инглиш будет делать операцию». Сестру потом уволили, застав ее полуодетой в комнате практиканта. Подобное преступление она совершала много раз, но на него смотрели сквозь пальцы, потому что она разбиралась в медицине не хуже, по крайней мере, половины врачей в больнице, а в хирургии лучше многих хирургов. Но и без ее помощи доктор Инглиш из года в год продолжал оперировать, и несколько человек даже остались живы после трепанации черепа. Увольнение сестры имело одно последствие: доктор Мэллой перестал разговаривать с доктором Инглишем. «Ну, что тут можно сказать?» — спросил доктор Инглиш, рассказывая жене о странном поведении доктора Мэллоя.