Мифы для жизни - Джозеф Кэмпбелл

Наш человеческий род, с другой стороны, отличает то, что спусковые механизмы реакций нашей центральной нервной системы по большей части не «стереотипны», а «открыты». Следовательно, они восприимчивы к влиянию общества, в котором человек растет. Ибо человеческий младенец рож дается – в биологическом смысле – примерно лет на десять или двенадцать раньше положенного срока. Он вырабатывает свой человеческий характер, растет в высоту, обретает способность говорить и обзаводится багажом собственных взглядов, – и все это происходит под влиянием определенной культуры, особенности которой, так сказать, впечатываются в его нервы. Структурные шаблоны, которые в мире животных наследуются биологически, у людей в основном формируются правилами социальной среды и закрепляются в период, давно известный как «возраст восприимчивости». Ритуалы являются общепризнанным способом такого обучения. Мифы – ментальная основа обрядов, а обряды – физическое воплощение мифов. Постигая мифы своей социальной группы и участвуя в ее обрядах, ребенок развивается в соответствии со своей социальной, а также природной средой и из аморфного, преждевременно родившегося творения природы превращается в обладающего характером и компетентностью члена вполне конкретного, эффективно функционирующего общественного строя.

Эта в целом экстраординарная преждевременность рождения человеческого младенца, из-за которой на всем протяжении своего детства он зависим от родителей, навела биологов и психологов на сравнение нашей ситуации с тем, что происходит у сумчатых. Например, кенгуру дают потомство всего через три недели после зачатия. Крошечные недоразвитые создания инстинктивно заползают по животу матери в ее сумку, где пристраиваются – без всякого обучения – к соскам и остаются, выкармливаемые и защищаемые, так сказать, во второй утробе, пока не станут готовы к самостоятельной жизни. Эволюция пошла еще дальше, и у млекопитающих в дело включилась биологическая новация, плацента, которая позволяет детенышу оставаться внутри матери почти до готовности к независимости, так что, как правило, млекопитающие могут позаботиться о себе практически сразу после рождения или, по крайней мере, через несколько дней или недель. С другой стороны, у людей, с их огромным мозгом, которому требуются многие годы формирования, дети снова рождаются раньше срока, но вместо сумки матери у нас есть родительский дом, который, помимо прочего, служит своего рода внешней второй утробой.

Во время этого этапа домашней жизни закладываются все основные социальные модели. Однако они связаны с позицией зависимости, которую предстоит оставить в прошлом, прежде чем будет достигнута психологическая зрелость. Несовершеннолетний реагирует на вызовы своего окружения, обращаясь к родителям за советом, поддержкой и защитой, и прежде чем на человека можно будет рассчитывать как на взрослого, эта модель действий должна быть изменена. Соответственно, одна из первых функций как обрядов половой зрелости в первобытных сообществах, так и образования вообще всегда заключалась в переключении систем реагирования подростков от зависимости к ответственному поведению. Это преобразование не так просто выполнить. С расширением периода зависимости в нашей культуре до двадцати пяти или даже почти до тридцати лет проблема сегодня гораздо грознее, чем когда-либо, а наши неудачи все более и более очевидны.

В таком контексте невротика можно определить как человека, которому не удалось пройти через критический порог своего «второго рождения» в мир взрослых. Стимулы, которые должны пробудить в нем ответственные мысли и действия, вместо этого вызывают желание сбежать под защиту, страх перед наказанием, потребность в поддержке и так далее. Невротик должен все время корректировать спонтанность своих ответных шаблонов. Как ребенок, он будет склонен приписывать свои неудачи и неприятности или родителям, или удобному их заменителю, государству и общественному порядку, которые его защищают и поддерживают. От взрослого прежде всего требуется брать на себя ответственность за свои неудачи, за свою жизнь и за свои поступки в реальных условиях мира, в котором он обитает. Следует учесть азбучный факт из психологии: до такого состояния не разовьются те, кто постоянно мечтают, какими бы великими они стали, если бы только условия их жизни оказались другими, – не такие безразличные к их потребностям родители, менее жестокое общество или иначе устроенная Вселенная. Первое требование любого общества состоит в том, чтобы взрослая его часть осознавала и следовала простой правде – именно они составляют жизнь и бытие общества. В таком случае главная функция обрядов половой зрелости должна заключаться в том, чтобы заложить в личность систему отношений, которая подходит для общества, где человек намеревается жить, и на которую само общество будет опираться в своем существовании.

В современном западном мире к тому же есть дополнительная сложность, поскольку мы требуем от взрослого чего-то большего, чем просто принять, без критического рассмотрения и вынесения личного суждения, традиции и унаследованные обычаи местного сообщества. Мы требуем и ожидаем, что человек будет развивать черты, названные Зигмундом Фрейдом «функцией реальности», – качества независимо действующего и свободно мыслящего человека, способного непредвзято оценивать возможности как свои, так и своего окружения, анализировать и созидать, а не просто воспроизводить унаследованные шаблоны, в конечном итоге став сосредоточием нововведений, активным, творческим ядром жизненного процесса.

Другими словами, наш идеал общества не в том, чтобы оно было совершенно статичной структурой, основанной в эпоху предков и остающейся с той поры неизменной. Скорее это процесс продвижения к выполнению пока еще нереализованных возможностей, и в этом живом процессе каждому предстоит быть не только инициатором, но и помощником. Соответственно, перед нами стоит комплексная проблема воспитания молодежи, поскольку требуется научить ее не просто слепо перенимать модели прошлого, а находить и развивать свои собственные творческие возможности, не оставаться на достаточно известном уровне ранней биологии и социологии, а воплощать движение вида в будущее. И я бы сказал, что это в каком-то смысле особая забота всех, кто считает себя представителем современной западной цивилизации, поскольку именно с середины XIII века именно она остается буквально единственной цивилизацией новаторов в мире.

Однако нельзя не отметить, что примерно с 1914 года в нашем прогрессивном мире росло пренебрежение и даже презрение к тем ритуальным формам, которые когда-то породили и до сих пор продолжают питать эту бесконечно богатую и плодотворную цивилизацию. Смехотворные сантименты вокруг «естественного человека» обретают все больше влияния. Их начало уводит нас в XVIII век прямиком к Жан-Жаку Руссо с его искусственными попытками возврата к природе и представлениями о благородном дикаре. Начиная со времен Марка Твена американцы за границей являли собой печально известные образчики наивной убежденности в том, что европейцев и азиатов, живущих в застарелой, законсервированной среде, следует взбодрить и вернуть к их собственной невинной естественности с помощью милой сердцу американской почвы, Билля о правах и неподдельной неотесанности самих граждан земли обетованной. В Германии представителями этого реакционного направления в современной жизни были, между двумя войнами, группы «Вандерфогель» – «Перелетные птицы» с их рюкзаками и гитарами, а позднее гитлерюгенд. Прямо сейчас в благословенной Америке идиллические привалы босых белых и черных «индейцев», разбивших на городском тротуаре свой лагерь с тамтамами, постельными скатками и детьми в заплечных сумках, того и гляди превратят целые городские кварталы в районы полевых антропологических исследованиях. Ведь у них, как и во всех обществах, есть отличительные одеяния, обряды посвящения, обязательные верования и все причитающееся. Однако в нашем случае они явно представляют собой реакционное и редукционное направление, так же как если бы в ходе биологической эволюции кто-то регрессировал с уровня шимпанзе до морской звезды или даже амебы. Сложные социальные модели поведения отвергаются и упрощаются, при таком подходе жизненные силы и свобода действий не приобретаются, а теряются.

Сфера искусств – вот где сегодня редуцирующий, ограничивающий движения жизни эффект от потери чувства формы опаснее всего, так как именно в творчестве лучше всего проявляются и измеряются созидательные силы народа. Невозможно удержаться от сравнения современной культуры с положением дел в искусстве Древнего Рима. Почему произведения римской архитектуры и скульптуры, при всем их величии и красоте, менее впечатляющи, менее волнующи, менее выразительны внешне, чем греческие? Многие задумывались над этой проблемой, и однажды ночью ко мне во сне пришел ответ, который я бы теперь хотел представить как важное озарение. Дело в том, что в небольшом сообществе типа Афинского отношения творца с местными правителями могли быть открытыми и прямыми, эти люди наверняка знали друг друга с детства. В современном Нью-Йорке, Лондоне или Париже художнику, желающему стать известным, надо ходить на коктейльные вечеринки. Заказы получают не те, кто сиднем сидит в своей студии, а участники приемов и выставок, появляющиеся в нужном месте и встречающиеся с нужными людьми. Они не настолько сильно поглощены муками уединенной творческой работы, чтобы уйти дальше своих первых достижений на поле востребованных на рынке стиля и техники. Еще одно последствие описанного – «сиюминутное искусство». Какой-нибудь смышленый малый, слегка напрягши творческий мускул, изображает нечто оригинальное. Затем его находка попадает в критические заметки, где бурно восхваляется или осуждается дружественными или враждебными журналистами, которым самим надо много где побывать и много с кем пообщаться. В итоге – учитывая нехватку времени на не предусмотренное бурной социальной жизнью погружение в предмет – эти же критики обнаруживают себя в недоумении перед чем-то действительно сложным или действительно передовым.