Неволя - Виктор Кудинов

Глава тринадцатая

Наутро страшное известие потрясло Сарай - умер хан Джанибек.

Шестнадцать лет царствовал хан, к нему так привыкли, что считали его существование вполне естественным, как жару летом, а стужу - зимой. Никому и в голову не приходило, что он когда-нибудь умрет, хотя он был такой же смертный, как и все остальные.

Однако смерть хана Джанибека взбудоражила Сарай, точно внезапный ливень муравейник. Благоразумные ходжи, беки, нойоны тотчас же в суете стали покидать город, объясняя свой отъезд вынужденной перекочевкой: в самом деле, приближалась зима, и стада богатеев с летних пастбищ устремились в низины, к морю, где были прекрасные зимние пастбища. Но не это погнало их из теплых жилищ, а страх... Каждый из них предчувствовал беду.

У хана осталось много взрослых сыновей, каждый из которых имел свою ставку вне города и своих сторонников в самом городе. А когда так много достойных претендентов на престол - конец порядку и спокойствию!

Бабиджа считал себя не глупее других, засобирался тоже. В двух переходах от города, к югу, находились два его больших аула с табунами коней и отарами овец. К любому из них он мог присоединиться. К этому его побуждали хорошо сохранившиеся в памяти события недалекого прошлого. Он помнил, как его отец бежал из Сарая, когда хан Узбек, сын Туличи, с эмиром Кутлуг-Тимуром убили хана Ильбасмыша, сына Токты, и устроили в городе резню. Он помнил также, что после смерти хана Узбека его сын Джанибек перерезал своих братьев - Тинебека и Хызрбека - и заодно неугодных ему эмиров. Теперь могло повториться то же самое, и поэтому, рассудил Бабиджа, лучше быть подальше от города, покуда в нем не воссядет новый хан.

Однако к полудню дошел слух, что царский престол занял старший сын Джанибека, хан Бердибек, прибывший из Дербента. Эта весть была утешительна. Бабиджа отменил свое распоряжение об отъезде, повелел только замкнуть накрепко ворота, не выпускать людей в город и принялся ждать, что будет.

На другой день к его дому пришел дервиш Мансур, одетый в козью шкуру и высокий меховой колпак, и осторожно застучал кривой палкой в затворенные ворота. Дервиш был желанный гость. Бабиджа велел немедленно привести его к себе, и, когда тот явился, минуя кухню, куда он обычно заглядывал, прежде чем посетить хозяина, прихрамывая на одну ногу и прижимая к груди правую покалеченную руку, выпил с дороги кумыс, повздыхал и помолился, Бабиджа узнал страшные вести, от которых ему вначале сделалось жарко, а потом холодно.

А дервиш поведал вот что.

Когда хан Джанибек занемог, старший эмир Тоглу-бий послал в Дербент, к царевичу Бердибеку, нарочного с вестью, чтобы он приезжал скорее, так как отец его при смерти.

С десятью людьми тайно прискакал царевич в Сарай и остановился в доме Тоглу-бия, а батюшка его, хан Джанибек, и не думал умирать. День ото дня ему становилось лучше; вот, говорят, начал вставать, шурпу кушать, кумыс пить. Царевич встревожился, испугался: что, если батюшка узнает о его самовольном приезде - ведь он ослушался его воли, покинул Дербент, где был посажен наместником. "Ну, эмир, - сказал царевич, - делай что хочешь, а мне возвращаться никак нельзя".

А тут наконец дошел слух до грозного хана о прибытии Бердибека, и позвал он Тоглу-бия к себе для объяснений. Понял эмир, что настал его последний час, помолился Богу, надел кольчугу под халат, взял с собой верных людей, переодел царевича в женское платье, накрыл чадрой и отправился во дворец. Стража было отказалась пропустить такое большое количество людей, да Тоглу-бий кого угодно мог уговорить, сказал, что ромейскую пленницу, царевну-красавицу в подарок хану привел. Вошли они в покои хана, а с ним только четверо старых сподвижников было, да и те дремали сидя. Махнул Тоглу-бий своим людям, набросились они на хана и стариков и всех перебили. Сбежалась на шум стража, сановники, а Бердибек скинул с себя верхнюю женскую одежду и предстал перед ними. Тогда все присягнули ему в верности, и старшие эмиры тоже - Туглу-бий, Мамай. А кто не присягнул, тех изрубили. После этого повелел хан Бердибек убить своих двенадцать братьев, и верные ему нукеры в один день совершили это черное дело. Только одному удалось скрыться - царевичу Кильдибеку. Теперь его разыскивают по всему Сараю, но, говорят, он скрывается у верных ему людей.

- Ай-яй-яй! - проговорил Бабиджа, покачивая головой. - Какие страшные дела! Царевич Бердибек! Царевич Кильдибек! Какие были братья!

Он вздохнул, сокрушенно покачал головой и успокоился. Такова жизнь, такова судьба! Но теперь, когда ханский престол занял Бердибек, ему нечего бояться!

На следующий день, после полуденной молитвы, отправился он во дворец и присягнул на верность хану, как это сделали многие беки до него. Хан милостиво дал ему поцеловать свою руку, унизанную перстнями, и подарил шелковый халат. Там, в прохладных покоях дворца, Бабиджа встретил эмира Мамая, с которым был дружен. То, что такой знаменитый военачальник, как Мамай, принял сторону хана Бердибека, никого не удивило - Мамай был женат на старшей дочери Бердибека, Биби-ханум.

- И ты тут, славный Бабиджа? - спросил его с улыбкой Мамай, держа по привычке свои пухлые руки на большом животе, слегка стянутом позолоченным военным поясом. Эмир одобрил его верноподданнические чувства и подарил ему пиалу, расписанную чудесными цветами. С этими двумя подарками он вернулся домой в самом наилучшем расположении духа и на радостях распорядился, чтобы все слуги и рабы были хорошо накормлены.

В своей горнице он застал дервиша Мансура. Дервиш, не снимая высокой шапки, сидел на подогнутых ногах и пил кумыс из большой пиалы. При виде Бабиджи он хитро прищурился, отчего его глаза превратились в черные щелки.

- Есть новости, господин, - проговорил он хрипло, отставил пиалу подальше от своих колен и, наклонившись к уху Бабиджи, шепнул: - Страшные новости!

С этими словами он вынул из-за пазухи шелковый платок с кисеей. Как только Бабиджа увидел голубой шелк с арабской вышивкой по уголкам, у него сразу разгорелись глаза, однако он совладал с собой, отвернулся, будто бы это ему не любопытно, спросил равнодушно:

- Где взял?

Мансур многозначительно улыбнулся.

- О том скажу позже.

Бабиджа хорошо понял этого старого проходимца, молча взял кошель, распутал шнурок и достал блестящий новенький динар.

Дервиш проворно на лету поймал монету.

- Да продлит Аллах твои годы, господин!

- Кто, кроме тебя, знает об этом платке?

- Никто, господин, клянусь пророком!

Бабиджа дал ему ещё динар.

- Да пусть уйдут все недуги из твоего тела, господин! Щедрость твоя сверх всяких мер!

- Ну! - пробормотал Бабиджа, подставляя Мансуру левое ухо, но то, что он услышал, заставило его откачнуться и поглядеть на дервиша округлившимися глазами. От его слов у Бабиджи закружилась голова.

- Можно ли этому верить? - спросил он наконец, и губы его покривились.

Мансур прижал руку к сердцу и закрыл глаза.

- Дервиш Мансур всегда говорит только правду.

- Поклянись, что никто не знает об этом, кроме нас. На Коране поклянись!

Бабиджа протянул двумя руками толстую книгу в крепком кожаном переплете. Дервиш возложил на неё правую покалеченную руку и произнес четким ясным голосом:

- Клянусь! Да пусть Аллах покарает меня, если это ложь!

Бабиджа, волнуясь и торопясь, достал два динара, потом ещё один, а затем сунул весь кошель с оставшимися деньгами в руки изумленному дервишу и сказал:

- Ты должен молчать, иначе наш общий друг окажется в беде. Давай сюда платок!

В это время в соседней горнице раздался шорох, как будто что-то упало на мягкий ковер. Бабиджа поспешно сунул платок за пазуху и принялся молиться. Дервиш бесшумно, как тень, метнулся за занавеску, потом так же бесшумно предстал перед Бабиджей.

- Никого.

- Жаровню!

Шелковый платок сразу вспыхнул, пламя едва не охватило пальцы Бабиджи, он бросил горевший платок и попросил Мансура ещё раз рассказать о находке. Слово в слово поведал дервиш о своем приходе в дом Нагатая и о том, как он увидел торчащий из-под ковра кончик платка. Он не придал бы этому никакого значения, если бы Джани, дочь Нагатая, с озабоченным видом не вошла в горницу и, не отдав ему салям, не принялась осматривать все вокруг. Но когда она удалилась, а за висевшим над входом ковром раздался кашель знакомый кашель, слышимый им во дворце...

- Молчи! Молчи! - прервал его Бабиджа, не в силах более слушать волнующий его рассказ.

Он поверил каждому слову дервиша. Иначе и не могло быть: царевич Кильдибек мог найти надежное убежище только у Нагатая. "Ах, безумный! Безумный! - упрекал он мысленно своего друга. - Ни своей головы не жалеет, ни своей дочери!"

Всем известно, что Нагатай-бек осторожный человек, никогда он не поддерживал ни царевичей, ни эмиров, а был верен лишь одному хану. Но царевич Кильдибек сам старался заручиться его поддержкой. И все из-за его дочери Джани. Царевич был дружен с её мужем, Ибрагим-багадуром, а когда тот погиб, стал оказывать особые знаки внимания его жене. Как это всегда волновало Бабиджу! Как это его пугало! Царевич давно бы заслал сватов, если бы Джани не объявила о трауре по своему мужу.