Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов - Вячеслав Харченко

Жена возмущалась Д. М.: «Как ты смел, как ты смел – это же литература!»

А Д. М. возмущался в ответ: «Кто бы мог подумать, кто бы мог подумать – это же хамство!»

Так Д. М. покарал Д. В.

Терьер

Надя Тане привела терьера, чтобы приютить на время отъезда. Терьер с виду был мирный, только нейлоновые чулки жевал, после чего долго мучился, исторгал съеденное и жалко скулил. Из сострадания терьера, наверное, и оставили.

Никто же не думал, что он чудить начнет: залезет к Таньке в постель, укусит за ягодицу, не даст сменить белье, и вообще не даст Таньке в постель лечь на ночь, а пришедший на помощь для борьбы с собакой муж Дамир дело лишь усугубит, так как терьера разозлит, а разозленного пса не испугать ни огнем, ни водой, ни мечом. И действительно, на воду он лаял, толстые палки перекусывал, а на зажигалки и спички просто не реагировал.

В общем, стоял молодцом. Хоть и утомился за три часа борьбы, но хозяев привел в апатию: Таня зловеще читала Асадова, сын Павлик с горя взялся за «Занимательную анатомию для поступающих в вузы», а Дамир чистил на кухне ствол.

Всеобщее молчание прервал хозяин дома фразой: «Что ж, остается только это».

«Не смей, не смей, ты что, ты что», – возражала Танька.

«Папа, опомнись!» – вторил ей ребенок.

Но, никого не слушая, в акте отчаяния Дамир сунул руку в клетку с попугаем, сгреб его в ладонь, вошел с ним в комнату к собаке, вонзил попугая терьеру в морду и возопил: «По-о-зна-а-а-ко-о-омься! Это Г-о-о-о-о-о-ша!»

Терьер жалобно заскулил, спрыгнул с постели, забился в угол и описался.

Всем стало стыдно.

Шашка

Шашку тестю подарили на шестьдесят лет, и я по ночам вынимал ее из ножен и читал надпись на клинке: «Сила, честь и мужество. Боль и ад побежденному». Вертел тихонько над головой и всхлипывал.

У меня прадед, георгиевский кавалер, с Брусиловым Галицию брал; у меня дед Георгия Константиновича на Халхин-Голе по матери послал, и ничего ему за это не было; у меня прапрапрапрадед от Петра Алексеевича на Кубань бежал, чтобы турок в море топить, за что царь его пожаловал в круговые атаманы и все простил. А я – поцик поциком: до Афганистана не дорос, от Чечни мать помогла откосить.

Эти занятия углубленного самолинчевания проводил я часто, а однажды так забурился, что башню мне снесло по полной программе.

Бегал я бритый с оголенным торсом по улочкам городка, рубил шашкой проезжающие «ягуары», «мерседесы» и «бээмвэ», пытался беззастенчиво воспользоваться девичьей беззащитностью проходящих курсанток ПТУ железнодорожника.

Вязали меня крутые менты и омоновцы, шил мне прокурор пятнаху, а спас от тюрьмы тесть.

Я же рыдал горько в колени жене, за что она меня хлестала по щекам долго и больно, а шашку строго-настрого трогать запретила, хотя я ее запрет все-таки втихаря и нарушаю до сих пор.

Ветхий дом

Ветхий дом – это не тот, который старый, а тот, который внесен в план сноса Правительством Москвы. Чтобы отличить ветхий дом от старого, надо узнать точно об этом у человека в ЖЭКе, предварительно отблагодарив его.

Благодарность тем более необходима, что зачастую даже сами жильцы не знают, что дом у них ветхий, а если знают, то устраивают цирковые номера, ведь при сносе ветхого дома жилплощадь меняют в расчете на семью.

То есть если в вашей квартире прописаны папа, мама и вы, то это одна семья, а если еще ваша жена – то две семьи, и вам положены по законодательству две жилплощади.

У Ивана Степановича сын был не просто говнюк, а говнюк однозначный. Он, как и его отец, закончил ПТУ на фрезеровщика, но прибился к музыкантам, пытаясь выучить барабан.

Искусство барабанщика ему не далось, но и к станку он уже идти не хотел, папашку называл рабоче-крестьянским быдляком, но жил за его счет и на пенсию жены-инвалида.

Как любой человек творческий, он обладал большим объемом свободного времени, и поэтому первым разузнал про снос и про свои права от сына начальника ЖЭКа, который тоже сидел дома, но уже в качестве начинающего писателя. Он хотел писать про людей фантастические романы.

Вначале на предложения сына Иван Степанович дал ему в ухо, но, выпив поллитровку, оценил благостную перспективу облегчительного избавления от постоянного присутствия в семье барабанщика. Еще немного взгрустнув, побуянив, побив посуду и поломав мебель, он решился вступить в хитроумный сыновний план, который состоял в том, чтобы развести Ивана Степановича с женой, а барабанщика – с невесткой и женить Ивана Степановича на невестке.

В результате в квартире получалось три семьи: разведенная мама, разведенный сын и новобрачные.

Больше всего от внедренного в жизнь плана пострадал юный писатель-фантаст, когда его отец, начальник ЖЭКа, получил на подпись добытые семьей Ивана Степановича документы.

Отец писателя-фантаста орал красный и грозный: «Я вам такой групповой инцест устрою, что всю жизнь будете презервативы покупать, сволочь безлошадная!»

Как понимаете, его гнев был вызван собственным бессилием и тем, что такая хитроумная операция прошла мимо его кармана.

А семью Ивана Степановича неприятности все-таки стороной не обошли. Так он с невесткой сдружился, что обратно ее к барабанщику не отпустил, навеки настроив сына и бывшую жену против себя.

Все мои знакомые и друзья – великие русские поэты

Рабочий, разрывающий цепь

Отец Прошки, как и сам Прошка, был известным художником. Премию Сталинскую отцу дали за картину «Иосиф Стальский – народный акын», на которой был изображен слепой лезгинский акын Иосиф Стальский, пятикратный лауреат Сталинской премии по поэзии, который стихи сам не записывал, а лишь напевал, но их записывали мимо проходящие люди и передавали в редакции газет.

За качественную картину отца Прошки устроили в музей реконструкции города Москвы главным научным хранителем и реставратором – отвечать за сохранность экспонатов.

Если друзья и сопитейники директора музея что-либо ломали из того, что было сдано в музей, то отец Прошки отвечал за восстановление поврежденных предметов.

Он даже для сопитейников директора написал руководство по восстановлению, состоящее из трех слов: «Экспонаты не ломать», – но его все равно не слушали.

Это однажды аукнулось. Ко дню тридцатипятилетия революции приказали выставить из запасников подарки, которые разные люди вручали Сталину. Но один подарок – рабочего, разрывающего цепь, в лучах солнца – друзья по торжеству какому-то облили портвейном и обломали лучи.

Скульптура после этой акции получилась «несмотрибельная»: ржавый рабочий волочит такую же ржавую и как бы обсосанную цепь, сквозь которую пробиваются лучи солнца, частично целые, а частично поломанные, причем осколки от поломанных лучей валяются вокруг иглами. Беда и есть беда, но экспонат из списочка не вычеркнешь.

Директор прибежал к отцу Прошки и взмолился: «Спасайте, Прохор Прохорович, что делать – не знаю. Не во враги же народа идти».

После долгих пререканий и неприкрытого циничного торга сошлись на денежной премии в размере оклада к празднику и внеочередном отпуске за счет директора, что привело к тому, что в день открытия выставки рабочий красовался в цепи весь блестящий, без ржавчины, а сквозь цепь пробивались целехонькие лучики.

Тайну божественного перевоплощения в необычайно короткий срок у Прохора Прохоровича выпытывали многие, но он железно молчал. И только уже в семидесятые годы, напившись на Прошкином выпускном из Суриковки, признался, что цепь и рабочего просто опустил в керосин, а лучи не восстанавливал, а доломал. Дырочки залепил пластилином, пластилин покрасил золотянкой, вырванные лучи и рассыпанные вокруг обломки сгреб веником на совок и выкинул все в мусоропровод, нисколько не смутившись.

И правда, кто там считал, сколько солнечных лучей пробивалось через железную цепь, сковывающую рабочего, до реконструкции и после нее.

Все мои друзья – великие русские поэты

Все мои друзья и знакомые – великие русские поэты. Когда мне грустно или одиноко, я им звоню и спрашиваю: «А я ведь тоже великий русский поэт?»

«Не, ты не великий русский поэт. Ну какой из тебя великий русский поэт? Ты просто русский поэт. Обыкновенный такой, простой русский поэт».

После этого я обычно затихаю, кладу трубку и иду спать.

Великий Мачо

Как-то раз я пришел с работы и решил встать на путь Великого Мачо. В первую очередь ударил два раза кулаком по столу, потом вылил в унитаз борщ, приготовленный женой, назвал свинину жесткой, возмутился, что чай без сахара (сахар, конечно, был). В довершение предпринятого я залез по стремянке под потолок, откусил пассатижами висевшую лампу, собрал каркас разбившейся лампы (отчего лампа приобрела вид урбанистический – столь любимый женой), повесил обратно. Обвинял жену. Забрал у нее бутылку вина, припасенную для лечения, заперся в ванной, где выпил все сгорла. Когда жена принесла новую бутылку вина, чтобы припасти ее для лечения, я и ее забрал, хотя и выпил лишь полбутылки.