Одной дорогой - Мария Шабанова

В слабом утреннем свете, попадавшем в общий зал через маленькие закопченные окошки, заведение выглядело совсем неприглядно, еще более неприглядно выглядели его посетители. Таверна никогда не пустовала, а ранним утром после Ночи Пылающего Очага свободных мест не оставалось вовсе — кто-то уже спал прямо за столом, кто-то допивал недопитое и доедал недоеденное, кто-то был занят своим, одному ему известным делом.

В дальнем и все еще темном углу сидела компания, насчитывающая полдюжины крепких ребят такого вида, что многие отчаянные рубаки не решились бы встретиться с ними в темной подворотне. Все они были практически трезвые и пребывали в подозрительно веселом настроении, которое выдавали периодические взрывы смеха, доносившиеся из их угла. При каждом таком выражении веселья, трактирщик вздрагивал и тревожно поглядывал в их сторону. Он хорошо знал этих людей и всегда принимал их со смешанными чувствами: он знал, что они если уж заплатят, то так щедро, что покроют все убытки, которые могут нанести. А могли они немало — трактирщик уже перестал считать, сколько раз они устраивали дикий погром в его заведении, но зато помнил каждую поножовщину и все неприятности, с ней связанные. Впрочем, он никогда не смел отказать им в обслуживании — одного взгляда их главаря было достаточно, чтобы переубедить любого упрямца.

Главарь этой банды в целом был человеком выдающимся: пришелец из Саметтарда за свою жизнь имел множество имен, которые с легкостью менял, как только они начинали ассоциироваться с фразой «Найти живым или мертвым». Сейчас он решил называться Энимором, а что до настоящего имени, то, возможно, его не знал никто из ныне живущих, как, впрочем, никто не имел четкого представления о его возрасте. Все саметтардцы рано взрослели, а потом могли не меняться долгие годы, будто позабыв, что время идет и что с возрастом принято стареть. Энимору можно было запросто дать от двадцати пяти до сорока с лишним лет, его смуглую кожу не покрывали морщины возраста, но на лбу залегли две глубокие складки. В придачу к общей мрачности вида, жути нагонял еще и безобразный шрам, который тянулся через правую щеку от края рта почти до самого уха.

Не менее выдающимся был и его помощник — высокий крепкий мужчина, который своими маленькими глазами с жестким неприветливым выражением и лицом, заросшим щетиной, более всего напоминал огромного одичавшего волкодава. Свое богатое прошлое он никогда не афишировал, но, тем не менее, слава бежала впереди него, создавая ему репутацию человека безжалостного и потому крайне опасного. Никто не мог бы поверить, что лет пятнадцать назад он был скромным и относительно безобидным пареньком, который волею судеб оказался на одной из застав у беретрайской границы.

В тот далекий вечер, который кардинальным образом изменил его судьбу и его самого, он стоял на часах и проклинал всех и вся, а особенно того, кто готовил обед в этот день. То ли повар не любил молодого бойца, то ли тому просто не повезло, но рыбная похлебка явно не пошла ему на пользу.

Пребывая в препаршивом настроении, новобранец нервно обходил вокруг лагерь и все поглядывал на кусты, куда его тянуло с непреодолимой силой. «Все, не могу больше. Хоть режьте, хоть стреляйте — не могу, — думал солдат, с опаской оглядываясь на командирскую палатку. — Да и ни одного степняка тут не было уже неделю… А, ничего. Никто и не заметит». Успокаивая себя таким образом, он незаметно шмыгнул в кусты, которые росли под самым частоколом вдали от палаток, и провел там времени несколько больше, чем предполагал.

Он уже собирался было вернуться на пост, как услышал страшный крик, донесшийся из палатки, которая находилась ближе всего к воротам. Осторожно выглянув из своего укрытия, он увидел, что тяжелые ворота открыты, а по лагерю разбредается пара десятков степняков.

Солдат чувствовал, что должен прийти на помощь своим, но животный страх парализовал его, и он еще глубже влез в заросли кустарника, прижавшись спиной к бревнам частокола и прикрывшись ветками. «Как? Как? Как? Откуда? Их же не было! Откуда? Пропустил. Пропустил. Пропустил» — бессвязные и беспомощные мысли носились в мозгу ошалевшего от страха новобранца.

Он отдал бы полжизни, чтобы никогда не видеть и не слышать того, что происходило дальше. Но такой сделки никто не предложил, потому приходилось и смотреть, и слушать, как степняки, изощренные в искусстве пыток, расправлялись с его товарищами. Подданные Мар Занн Аши никогда не упускали возможности оставить после себя гору истерзанных трупов устрашения ради, а небольшой итантардский лагерь, который не мог дать решительного отпора был тем лакомым куском, который степняки пропустить не могли. Всю ночь продолжалась кровавая бойня, в которой никому из бойцов итантардского отряда не посчастливилось умереть быстро.

Насмерть перепуганный новобранец все так же сидел в кустах, до боли сжимая зубами свою руку, чтобы не закричать. Из своего укрытия он видел, как близко-близко к нему подполз один из его товарищей. Он зажимал слабеющей рукой распоротый живот, из которого бурным потоком лилась кровь и текла по земле, не успевая даже впитаться. Внезапно раненый встретился взглядом с новобранцем, который с диким выражением глаз смотрел на него сквозь листву и ветки. Не хотел смотреть, но отвести взгляд был не в силах.

— Часовой… сука, — с трудом прохрипел стремительно теряющий силы солдат, глядя прямо в глаза непутевому бойцу.

Пробегавший мимо заретардец ловким движением ятагана снял с плеч голову умирающему, прекратив его мучения и побежал дальше, не заметив того, кто прятался в кустах.

Молодой солдат почувствовал во рту солоноватый вкус крови и понял, что прокусил кожу на руке и даже не заметил этого.

Крики норрайского отряда не стихали почти до самого рассвета, когда уже порядком уставшие степняки добили последних остававшихся в живых и разошлись по палаткам отдыхать от своих трудов, оставив на часах четверых солдат.

Новобранец все так же сидел на своем прежнем месте, тяжело и прерывисто дыша. В голове не было ни единой связной мысли и единственное, что он понимал — это что все его друзья мертвы, причем из-за него. Но, несмотря на это, непреодолимая жажда жизни жгла молодого бойца изнутри. Он не мог трезво оценивать ситуацию, потому действовал по наитию, не отдавая себе отчета в своих действиях. Проснувшееся в нем звериное чутье подсказывало, что бежать сейчас — единственный его шанс на спасение.

Обезумевший солдат с диким ревом выскочил из своего укрытия и, бросившись к ближайшему патрульному, свернул ему шею, которая захрустела, как наст под ногой.