Осень в Сокольниках (сборник) - Эдуард Хруцкий

– Было.

– А по тебе не видно, – поставил диагноз Доктор.

– Давно не пил.

– Зашитый? – с интересом спросил Лю-Лю.

– Вроде того.

– Понимаю. Я и сам когда-то…

– Кончай мемуары, тоже мне ветеран, – приказал Доктор. – Иди возьми пива, бутылку и огнетушитель. Тебе водку, – повернулся он к Вадиму, – лучше пока не пить. Ты красненьким освежись. Оно осадку дает. Ну а потом уж и к беленькой переходи.

– А пить здесь будем?

– Нет, на даче освежимся. Пошли. Лю-Лю туда придет.

Они пошли мимо ящиков, пролезли в щель забора.

Перед Вадимом раскрылась анатомия закоулков, лазов, проходных дворов. Миновав узкую щель между двумя домами, они вышли на заросший зеленью пустырь, рядом со старой монастырской стеной, миновали кусты акации и оказались на пятачке, закрытом от посторонних глаз. Но это была не просто жухлая городская полянка – это был остров счастья, на который городской прибой выплескивал вот таких, как Доктор и Лю-Лю, людей.

Здесь было все: стол дощатый, ящики, заменявшие стулья, и даже из стены торчал обрезок водопроводной трубы с краном. А главное, здесь было чисто: ни бумажек, ни бутылок, ни окурков. К стволу дерева чьи-то руки прибили красивую жестянку от югославской ветчины.

– Ну как? – спросил Доктор.

– Хорошо. И порядок здесь.

– Это нам как дом, а в доме порядок должен быть.

Продолжая удивлять гостя, Доктор вынул из стены кирпич и извлек из ниши три стакана, кусок мыла и коробку с зубным порошком. Он вымыл руки. Потом плеснул в стаканы немного воды и протер их порошком, стаканы хрустально заблестели.

– Чистоту люблю, – пояснил Доктор, вынул из кармана «Вечерку», расстелил на столе. – Вот и скатерть-самобранка наша.

Вадим сел на ящик, огляделся. Неплохое нашли они место для своего «клуба». Стены монастыря, глухие стены домов, деревья надежно закрывали это прибежище от посторонних глаз. А сколько таких горьких мужицких клубов разбросано по Москве. И находят в них утешение алкаши и просто работяги, собравшиеся поспорить о футболе, мужья, поругавшиеся с женами.

А ведь когда-то стояли на углах улиц павильоны «Пиво-Воды». Собирался там народ степенный, спорили о победе наших футболистов в Англии, взвешивали шансы Хомича и Боброва, судачили о дворовых новостях. Пили пиво, жевали бутерброды и шли по домам.

Тихо, степенно, без скандалов. Кому это помешало? А теперь после работы человек идет в эти щели и пьет портвейн, потому что за пивом побегать надо.

Лю-Лю возник стремительно. Подмигнул Вадиму и начал расставлять на газете бутылки и закусь.

Стала посередине поллитровка из зеленого стекла, рядом с ней пиво, над ними возвышался портвейн с экзотической надписью «Кавказ».

Ловкими пальцами Лю-Лю разложил колбаску одесскую, порезанную, сырки плавленые, редисочку, даже помидоры сумел достать.

– Ну, как стол? – спросил он.

Вадим восторженно развел руками. Тогда Лю-Лю вытащил из кармана воблу и победно посмотрел на них.

– Класс, – сказал Доктор и крепкими пальцами сорвал фольгу с водочной головки. Потом зубами открыл пивные бутылки и выдернул пробку из портвейна. – Ну, поехали, – сказал он.

– Со знакомством, – добавил Лю-Лю.

– Чтоб не в последний, – ответил Вадим.

Выпили и начали закусывать. Хрустели редиской, ломали пополам помидоры.

– Давай твою фирму, – сказал, отдуваясь, Доктор.

Вадим достал сигареты. Закурили. Помолчали.

– Тебя как зовут-то, а то мужик ты вроде наш, леченный, а имени твоего не знаем.

– Вадим.

– А меня Борис, а вон его – Лю-Лю, Сережа. Ты где работаешь?

– В кино.

– Кем? – спросил Лю-Лю-Сережа.

– Сценаристом.

– Хорошее дело, я тоже работал на научно-популярной студии осветителем. В ассистенты оператора должен был переходить, да вот… – Лю-Лю-Сережа махнул рукой. – Запил.

– Тоже мне Эдуард Тиссе, – Доктор-Боря блеснул кинематографической эрудицией, – таскал бы ящики за оператором и получал сотню. А сейчас мы волонтеры. Свободные грузчики. Свою десятку в день имеем и на воздухе.

– Да разве в этом дело? – Лицо Лю-Лю-Сережи стало печальным.

– А в чем? – поинтересовался Доктор-Боря. – В чем? Я про нашу жизнь так понимаю. Раз не нашло общество применения моей физической силе ума, то я деклассировался. Точно? – Он хлопнул Вадима по плечу.

– Это как сказать.

Доктор разлил по новой.

– Спор наш философский, просто так его закончить нельзя. Поехали.

Они «поехали» опять. Вадим, мысленно матерясь, глотал сладковато-противный портвейн. Он уже и не помнил, когда ему приходилось пить такую гадость. Доктор понял его по-своему.

– Тяжело идет с отвычки?

Вадим, жуя колбасу, кивнул.

– Так всегда бывает после лечения. Ты это дело брось. Пей, живи, а остальное не бери в голову. Копейка понадобится – приходи в артель, возьмем.

– А Хоттабыч тоже в вашей артели был?

– Нет. Он рукастый. Из домоуправления слесаря не дозовешься, а он пожалуйста. Ему люди платят.

– Подвел он меня.

– Как так? – Доктор начал пьянеть, лицо его побордовело, речь замедлилась.

– Обещал достать плитку керамическую, узорную. Мне она зачем? Я ее для человека доставал. Нужного. Он мне работу дает.

– Вот падла. Трепач паршивый. Ты слышишь, Сережа, такого человека подвел.

– Видел я у него эту плитку, – сказал Лю-Лю-Сережа, – видел. Он, видать, с нее и загулял. Ты вот что, Вадим, поезжай на Пушкинскую, в бар. Он, когда при деньгах, там гуляет с дружками. Он же жил там. Спроси Батона или Тараса, он с ними…

Лю-Лю-Сережа не успел договорить. Раздвинулись кусты акации, и появился лейтенант Гусельщиков.

– Так, граждане Бондаренко и Крайнев, вы.

И тут он увидел Орлова и замолк. Удивление и гнев отразились на румяном лице лейтенанта. Он осуждающе покрутил головой и ушел.

– Явление участкового тунеядцам, картина неизвестного художника, – сказал Доктор, – чего это он, а?

– Не знаю, – сказал Лю-Лю, – видать, застыдился, что отдых наш нарушил.

– Смешно, – Доктор взял бутылку с портвейном, – а у тебя осталось, Вадик. Не возражаешь? – Он разлил остатки вина по стаканам.

Вестибюль Союза кинематографистов был прохладен и пуст. Только у журнального киоска толпилось несколько человек. Калугин часто заезжал сюда. Здесь можно было приобрести книги издательства «Искусство». Особенно он любил мемуары. Воспоминания старых режиссеров, операторов, сценаристов о давно снятых фильмах, об актерах, чьи имена незаслуженно забыли. Но такой уж мир – кинематограф. Он живет сегодняшним днем. После школы Калугин поступал в Институт кинематографии. Он хотел стать режиссером. В мальчишеских грезах он видел необыкновенные конструкции декораций будущего фильма. Рисовал их. Врожденные скованность, застенчивость не позволили ему разыграть этюд. Набиравший курс известный режиссер обнял его за плечи, отвел в угол комнаты и сказал:

– Приходите на следующий год, только снимите с себя обручи страха и стеснения. Наша профессия предполагает внутреннюю свободу, без нее нет режиссера.

Калугин вышел из института, пошел на ВДНХ и долго сидел на лавочке. Он точно знал, что обручи ему с себя не снять.

Он рос в скучном и чопорном доме и с малолетства стал рабом условностей, впитал в себя определенные понятия о приличиях. Отец, занимавший высокий пост, дома практически не бывал, и всем руководила мать.

Откуда, из какой провинциальной тьмы она вынесла свое ханжество и невежество, прикрытое фразами о непогрешимости старших, Калугин не знал, но жизнь она ему испортила.

Игорь не стал поступать в институт на следующий год. Там, на ВДНХ, он понял, что сейчас нужно вырваться из дома, от материнских нравоучений, из обставленных дорогой мебелью комнат, из дачного поселка, при въезде в который висел «кирпич».

Он пошел в военкомат и попросил забрать его в армию. Три года Калугин прослужил на границе с Ираном. Получил пограничные знаки и медаль «За отличие в охране государственной границы». Вернувшись домой, устроился работать в Останкинский музей, потом поступил на искусствоведческий факультет МГУ. Через два года женился на однокурснице Нине и ушел из дома от надоевших нравоучений матери.

После окончания университета Игорь Калугин опять вернулся в Останкинский музей, но проработал в нем всего полгода. Его вызвали в горком комсомола и предложили пойти на работу в милицию. Ему так и сказали: «Изучать искусство – прекрасно. Но сегодня его нужно и охранять». Он согласился. Окончил школу подготовки в Риге и стал оперуполномоченным Московского уголовного розыска. Шли годы. Он получал новые звания, из оперуполномоченного перекрестился в инспектора, но старая привязанность к кино с каждым годом становилась все крепче и крепче. Игорь выписывал киножурналы, покупал книги. Девочки в киоске его знали и оставляли новинки. Им нравился вежливый киновед, тем более что Калугин доставал им «Искатель», издание крайне дефицитное.