Советская авиация в боях над Красным Бором и Смердыней. Февраль-март 1943 - Илья Прокофьев

Пошел дальше, вышел к речушке. Стою на обрыве. «А может, с собаками будут искать!». Ну, какие там могли быть собаки, там же передовая была…

Это все в моем воображении. «Надо через речку переплыть на другую сторону, что бы след запутать». И только к речке подошел — два немца идут с автоматами. Стою за деревом, в руках пистолет. Они между собой разговаривают, прошли мимо. И я дальше побежал. Потом через эту речку, она неглубокая оказалась, на другую сторону, и в лес. Нашел воронку, отлежался, а потом уже к вечеру думаю: «Надо идти к партизанам». Вышел к железной дороге, она идет к Красному Бору от Саблино. Шоссейная и железная параллельно идут. Я подошел, стою в лесу, смотрю: женщина стирает что-то. Потом обходчики прошли, потом проехала дрезина, после дрезины поезд прошел. Ну, я переждал и перешел железную дорогу.

Март месяц, снег, а я в хромовых сапогах и в шинели. Вообще-то, мы летали в гимнастерках, жарко в кабине. Я просто не успел шинель снять перед вылетом, меня это и спасло, а то бы замерз…

Нашел воронку, наломал и набросал туда сучьев, шинель расстегнул. Не спал, просто лежал, размышлял. «Нет, — думаю, — надо идти». Это уже вторые сутки были.

У меня три стограммовых плитки шоколада было,— нам выдавали в виде НЗ перед вылетом. Бывали случаи, выпрыгнет летчик, а выйти к своим не успевал, замерзал. И стали выдавать шоколад и витамины… Витамины выглядели как отруби — такие лепешки. В одном кармане у меня были эти самые витамины, а в другом кармане — патроны к пистолету, штук пятьдесят.

Ну, вот. Как сил поубавится, оторву шоколадину, один кубик, проглочу — опять силы появятся. Ну, походил-походил, и решил «Надо идти через линию фронта».

Пришел ночью в Саблино. Часа, наверное, в два ночи, подошел. Пытаюсь заглянуть в окна, а там шторы. Уже ноги стали замерзать. Нашел баню топленую, и туда «нырь». Но подумал: «Раз топили, значит, придут убирать… Нет, — думаю, — тут нельзя...»

Возле дома течет речка. Но не было у меня желания купаться в марте месяце. Не знаю глубокая или не глубокая, в Саблино я ее не мерил. Надо бы через мост идти. Думаю: «Охраняется он или нет?» Нашел хлев, кто-то там дышит. Я в хлев забрался, там солома и мешки. Я ноги ей замотал. Утром с чердака надеялся выяснить, мост охраняется или нет. Ну не было желания у меня купаться.

Утром смотрю, выходит пацаненок, с моста писает. А за ним выходит немец, тоже с моста… Думаю: «Ну ладно, подождем дня». И показалось мне, вроде мост не охраняется.

День наступил, ребятишки начали играть. Слышу — мать пацану говорит:

— Колька, иди, сходи в столовую, может, дадут тебе остатков для коровы.

А ему лет, наверное, восемь, пацаненку. Они играли в войну, и я ждал, как же они будут в войну играть: «немцы или русские». А они играли «красные или белые»…

А потом женщины баню начали топить, слышу — разговаривают. Мне не видно — они вне поля зрения моего, но слышу:

— Ну, погоди, Нюрка, наши придут, они тебе дадут за то, что ты с немцами волохаешься.

А она:

— Мой чемодан. Кому хочу, тому и дам.

В памяти осталось: этот пацан — Колька, и «мой чемодан…»

А в мыслях было тогда только одно — хлеба хочется. Это уже третий день, ну хоть бы понюхать его. Шоколад берегу, отрываю понемногу.

К вечеру пошел густой снег. А потом трое немцев в кителях появились, зашли в баню. Думаю: «Черт возьми, зайти, да и перестрелять их» А потом — «На черта мне это надо?».

И через мост перешел. Когда стал переходить, то увидел — за мостом пост. И я сразу влево, в кусты, и по кустам, и опять через дорогу перешел, и в лес. Вышел к полю. Думаю, как дальше «ползти или нет?» Там ходил часовой, я посмотрел, подождал пока он ушел. Я в шинели же, не поймешь, кто идет, русский или немец.

Пошел, и тут осветительные ракеты, как дадут. Я упал в снег, лежу. Потом опять встаю, и иду. Как только пустят осветительные ракеты, я сразу ложусь, снег на себя набрасываю, лежу. Только погаснут — я перебегаю. Уже рядом пулеметы слышно…

Я знаю, что Красный Бор наш должен быть. Кончился лес, я выбежал, а домов нет. В Красном Бору стоит только один сруб. Потом-то я узнал, оказывается под каждым домом наши солдаты в землянках, их там была целая дивизия.

Думаю: «Наверное, Красный Бор заняли немцы, раз меня никто не останавливает…»

— То есть спокойно перешли немецкую линию?

А я и не знал, что перешел. Я считал, что я еще на занятой немцами территории. Я иду к этому срубу и вдруг мина… А уже знал, как летит издалека мина — с таким свистом, а как ближе, то «ш-ш-ш…» Я был уже возле дома, а тут танк подбитый. Только лег, как с другой стороны как бабахнет. Слышу:

— Федоров! Братцы! Ногу оторвало!

«Русские!». Связисты идут, связь тянут? А может, это разведчик наш заполз, и его шарахнуло в ногу? Смотрю, двое идут, связь тянут, и старшина с ними. Я с пистолетом, шлемофон в руке. Выскакиваю и спрашиваю:

— Старшина, Красный Бор наш?

— Давай быстрее, сейчас опять обстреливают.

Я говорю:

— Я — сбитый летчик, перешел с той стороны. Командира роты давай.

— Товарищ старший лейтенант, здесь летчик сбитый, Вас спрашивает.

Тот выходит из землянки.

— Давай, заходи!

А я увидел, что в землянке вода, и говорю:

— У меня ноги поморожены. Мне где-нибудь посуше.

— Ну, пойдем на КП дивизии.

Оказалось рядом, метров пятнадцать. Зашли. Полковник в черной гимнастерке, Ордена Боевого знамени, Ленина на груди у товарища. КП дивизии, возле леса. Хорошо замаскировано — не видно. Я ему доложил:

— Товарищ полковник, сержант Кулаков, сбитый такого-то числа…

— Видели твой бой, — говорит, — ты покушай.

Я говорю:

— Мне бы хлеба. И вот, — говорю, — ноги у меня…

Он мне хлеба дал. Я подсел к печке и чувствую, ноги начали отходить. Говорю:

— Ноги у меня…

— Сейчас мы носилки организуем…

— Да я, — говорю, — сам, тут недалеко.

Только встал, и «оп»! И все… И отнесли меня в медсанбат.

Начали сапоги снимать.

— Ну и что, что хромовые, они почти уже развалились, режь.

Разрезали. Девушка подошла, я ей говорю:

— Вот, полплитки шоколада осталось…

Ей отдал.

— Дайте мой пистолет.

Только взял его, (а еще была финка, с наборной ручкой), и все. Отключился…

Когда очнулся, «Что такое?» — Шторы. А это уже в Колпино в эвакогоспитале...».

В результате проведенного воздушного боя, в котором сержант Кулаков заявил о двух победах над Ю-88 и ФВ-190, был сбит и потерян самолет Р-40 «Киттихаук», на котором он вел бой. Кроме того, летчики 29-го гвардейского истребительного авиаполка Александр Горбачевский и Николай Зеленов заявили тоже о своих победах над Ме-109, первый в районе севернее Пушкина, второй в районе Мустолово.

Герой Советского Союза Горбачевский А. И.

Герой Советского Союза Зеленов Н. А.

По немецким сводкам в этот день был поврежден один Не111Н-6 из состава III./KG53 (заводской номер 7786), который был подбит зенитками, и совершил вынужденную посадку в районе станции Ушаки.

Леонид Гусев записал в своем дневнике: «Летали немецкие самолеты бомбить, русская зенитная артиллерия сбила один немецкий самолет (истребитель), летчик спустился с парашютом. Небывалый еще случай: русский самолет повис в воздухе и висел от одной до двух минут в одном положении, затем улетел... Сбили один русский самолет за линией фронта, летчики (три человека), вероятно, спустились на парашютах на свою территорию...».

В документах Центрального архива Министерства обороны удалось найти всего одно упоминание о сбитом советском бомбардировщике. В журнале боевых действий 34-го гвардейского бомбардировочного авиаполка записано: «24 марта 1943 года шесть экипажей 1 АЭ, три экипажа 2 АЭ и два экипажа 3 АЭ бомбардировали артиллерийские и минометные батареи и живую силу противника в районе восточнее Черная Речка. Бомбометание отличное — есть подтверждение наземного командования. После бомбометания истребителями противника подбит самолет Пе-2. Экипаж с горящего самолета выбросился на парашютах. Летчик и стрелок-бомбардир возвратились в часть 25 апреля 1943 года...». В документах полка также удалось найти акт списания сбитого в воздушном бою самолета Пе-2 (заводской номер 8155), в котором говорилось о том, что экипаж вернулся в часть полностью, фамилии членов экипажа не указаны.