Базирование Военно-морского флота СССР - Виктор Манойлин

А еще мы боролись с академиком Марром, который что-то там напутал в вопросах языкознания, а товарищ Сталин его поправил.

Доставалось от нас и полковнику Иванову, который обратился с письмом к товарищу Сталину, а товарищ Сталин дал развернутый критический ответ на его письмо. Во время нашей учебы в училище было и знаменитое «ленинградское дело», и борьба с генетиками.

Вспоминая сейчас эту идеологическую и политическую борьбу, помню и свое тогдашнее отношение к ней. Видимо, похожее отношение было и у моих товарищей.

Я верил в правильность и необходимость всех действий партии и не подвергал сомнению их целесообразность, но методы, которыми эти мероприятия проводились, и люди, которые их осуществляли, вызывали у меня сомнения: «Поручи дураку богу молиться — он и лоб расшибет».

Мне было непонятно, зачем во всех парторганизациях страны проводить партийные собрания по поводу письма Сталина академику Марру и принимать решения, что Сталин прав, а Марр «не того». Миллионы людей говорили о том, чего они совершенно не понимали. Наверняка во всей стране всего только несколько десятков человек могли квалифицированно разбираться в вопросах языкознания. Мне было непонятно, почему вместе с русскими народными песнями нельзя слушать и джазовую музыку, почему нельзя танцевать танго, а надо танцевать краковяк.

По всем этим вопросам политической и идеологической борьбы отмечаю самую главную, по моему мнению, особенность.

Все мы, особенно наши старшие товарищи-фронтовики, отлично знали «правила игры» — не болтай лишнего, не возникай, не умничай, делай как все.

У нас была четкая программа жизни — мы хотим стать инженерами, мы хотим потом заниматься инженерными делами. Если мы не будем соблюдать «правила игры», нам не дадут возможности стать инженерами. Поэтому по вопросам политической и идеологической борьбы мы говорили только на собраниях и семинарах и только то, что надо было говорить. Не помню, чтобы по этим вопросам говорил с кем-нибудь, в том числе и с самыми близкими мне людьми, вне официальной обстановки: закончилось собрание или семинар — кончились и разговоры.

Это не значит, что внутренне мы были против. Это значит, что мы считали — это не наше дело, наше дело инженерное, а политикой и идеологией пусть занимаются замполиты.

Комсомольские организации у нас были ротные и классные. Комсомольские собрания регулярно проводились и в роте, и в классе.

На ротных собраниях почти всегда присутствовал командир роты, и проходили они, как правило, строго официально, т. е. нудно и бесцветно, оживляясь в редких случаях при обсуждении конкретных вопросов жизни роты.

На классных собраниях все было гораздо проще, живее и интереснее. По поводу официоза кто-то что-то промямлит, а в протоколах будет записано как надо: «одобряем или проклинаем и т. п.». Покончив быстренько с официозом, переходили к нашим делам, которые в протокол не заносились. Наши дела — это и взаимоотношения в коллективе, и осуждение кого-то за что-то, и планы, как мы будем праздник проводить, и споры, что будем покупать для общего пользования. Наши классные собрания — это школа товарищества, школа коллективизма и школа жизни.

Партийная организация роты у нас была небольшая, в ней состояли только те, кто пришел в училище уже партийными, и двое курсантов (один из них — я), вступивших в партию на пятом курсе.

В середине восьмидесятых годов при окончании военных училищ практически все офицеры выпускались членами партии. Все знали, что продвижение по службе беспартийному офицеру будет затруднено.

Во время учебы никто меня не агитировал вступать в партию, наоборот — предупреждали, что членство в партии, кроме военных оков, добавляет еще и партийные. Мне приводили примеры, когда члена партии от благоустроенной жизни в городе направляли, как тогда говорили, «на каторгу» — в колхоз, поднимать сельское хозяйство. Не подчинившегося исключали из партии, а исключенному уже нигде хода нет.

Я в партию вступал так же, как и в комсомол, сознательно и не имея карьеристских целей, а отлично зная, что с партийного больше спрос.

Слово «сознательно», когда я говорю о вступлении в партию, имеет более емкий смысл, чем это же слово применительно к вступлению в комсомол. Ко времени вступления в партию я прошел весь курс наук по программе высшего учебного заведения, которые так или иначе имеют отношение к слову «сознательно», а именно: основы марксизма-ленинизма, марксистско-ленинскую философию, политическую экономию и др. К осознанному и осмысленному решению стать членом партии нужно добавить и слепую веру в партию и социализм, которая была у меня воспитана всем строем и образом жизни. Это как вера в Бога. Когда человек с раннего детства живет в религиозной обстановке, он начинает и сам верить в Бога. Спроси его, почему он верит — наверняка ничего толкового не услышишь, кроме следующего: «Потому что Бог есть. Потому что без Бога нельзя».

К началу пятидесятых годов культ личности Сталина достиг своего предела. Приведу несколько примеров.

Однажды мне попал в руки учебник для медицинских вузов, в котором речь шла о глистах. Из любопытства просмотрел предисловие, в котором черным по белому было написано, что советская наука о глистах — передовая, а буржуазная блуждает в потемках. Успех советской науки о глистах объясняется тем, что она базируется на трудах товарища Сталина...

Когда Сталин баллотировался на выборах в Верховный Совет СССР по Кировскому району Ленинграда, по этому поводу там намечался митинг, куда направлялись делегации из всех районов города. От нашего училища делегацию сформировали просто — построили все училище, и мы строем пошли от Таврического сада к Нарвским воротам. Это мероприятие проходило во время экзаменационной сессии. На подготовку к экзамену полагалось два дня, один из которых я уже простоял в карауле. На следующий день планировался митинг в поддержку Сталина, и я обратился с просьбой к командиру роты остаться в училище для подготовки к экзамену. Он, естественно, не разрешил, объяснив, что это прерогатива заместителя начальника факультета по политчасти. Я обратился к замполиту. До сих пор помню его испуганное лицо. Испуг был вызван тем, что кто-то может узнать, что его курсант не хочет идти на митинг, посвященный товарищу Сталину. Конечно, на митинг я пошел, а потом ночь просидел над книжками и экзамен сдал.

Командиром одной из рот у нас был Герой Советского Союза майор Емельянов-Барченко. В училище он прибыл с Северного флота, где во время войны командовал разведовательно-диверсионным отрядом. Это был замечательный отряд и замечательный командир — действия отряда, храбрость и дерзость командира и его бойцов до сих пор пример для подражания на нашем флоте.

Приведу такой эпизод. Одна из бухт, в которую командование фронта и флота планировало высадить крупный морской десант, была надежно прикрыта с моря береговыми артиллерийскими батареями. Это были специальные фортификационные сооружения из бетона и стали, укрытые в гранитных скалах и способные выдержать удары корабельных пушек и бомбежку нашей авиации. Кроме того, они были оборудованы инженерными системами и огневыми средствами, позволявшими держать круговую оборону при нападении на них с суши. По всем военным законам бухта была неприступна для морского десанта — корабли, войдя в бухту, были бы расстреляны береговой артиллерией. Отряд Барченко незаметно пересек линию фронта, темной ночью ликвидировал охрану батарей, ворвался в казематы, уничтожив личный состав и захватив батареи. Корабли Северного флота вошли без потерь в бухту и высадили десант.

Так вот, во время выборов Барченко остался ночевать в училище, чтобы с раннего утра проконтролировать, как голосует его рота. Голосование начиналось в шесть утра, к восьми часам в училище уже проголосовали, и Барченко собирался уходить на свой избирательный участок по месту жительства. К нему подошел один из офицеров политотдела и что-то сказал. Барченко выслушал и быстро пошел на улицу, сел в легковой автомобиль начальника училища и уехал. Офицеры и курсанты были в недоумении — что случилось? Никто раньше не видел, чтобы командиру роты, хоть он и Герой Советского Союза, начальник училища давал свою машину.

Оказалось, что Барченко жил в том районе, где голосовали за Сталина. К восьми утра там остались единицы, кто еще не успел проголосовать, среди них и Барченко. Из соответствующих служб начальнику училища сообщили, что его подчиненный еще не принял участие в голосовании.

Причины волнения Барченко и необыкновенной щедрости начальника училища стали понятны: он был единственным в училище командиром роты, который не являлся выпускником нашего училища, и его методы командования ротой отличались от остальных. Выпускники училища командовали ротами так, как командовали ими, когда они сами учились. Они были молоды, сами только что были курсантами, умели подчиняться и заставить подчиняться других. Это были отличные командиры, которые нас многому научили и которым мы многим обязаны. Но они командовали только по уставу, а Барченко командовал, как сейчас говорят, еще и «по понятиям».