Детство - Василий Сергеевич Панфилов

– Подрался? Колотушками одарил, пока хозяйка не полезла. А там, знамо дело, самому и досталося.

– Поколотил, значит? А не врёшь? – Удивился второй, глядючи с прищуром.

– С чего бы? Он же полудохлый, как есть глиста ходячая. И сцыкло!

– Трусоват, это да.

– Что трусло, то разговор отдельный, – Меня аж распирает, так хотца поделиться, – Сцыкун и есть! Обосцался сегодня ночью. Я у печи сплю – глянул, а он штаны застирывает. Смех давил так, что мало сам не обосцался!

– Га-га-га!

– Мишка Пономарёнок! – Протягивает мне руку рыжеватый, – Мы портняжками будем, значит.

– Сашка Дрын, – Протягивает второй, тёмно-русый, с носом-картошкой, – тоже портняжка.

– Егор Панкратов, из Сенцова, что в Костромской губернии, значица.

Назад шёл, ажно на душе лехше стало. Не так всё и плохо-то, значица! Глядишь, и дружками обзаведусь, всё получше будет.

– Собирайся, лодырь! – Прасковья Леонидовна ткнула мне давешнюю большущую корзину в руки. Ишь, тетёха[25]! Я-то лодырь? С утра успел нужное ведро вынести, печку подтопить, да воды с Неглинки принесть, а она туда же – ругаться!

– Чтой-то это вчерась шебуршал заполночь? – Осведомилась она, поджав губы.

– Я? То Лёшке не спалося. Обосцался, да и вставал штаны застирывать.

«– Сделал гадость, сердцу радость», – Ворохнулся Тот-кто-внутри и снова утих.

– С чего бы?

Пожимаю плечами, что с бабой говорить-то? Вчерась за волосья трепала, а сегодня стелиться перед ней? Нет, так-то можно, ежели знать наперёд, что поможет лишнюю краюху хлеба получить. А зряшно-то зачем?

Не повезло мне с хозяйкой – вздорная баба, зверь-курица! Дурная да злопамятная, от такой лучше подальше держаться.

– Драться-то вчерась зачем полез?

– Так, хозяйка… мне тётушка с собой еды дала, ан сунулся вчера, и нету!

Пусть не родная, но Ираида Акакиевна тоже ведь тётушка! Чья-то. Эх, хорошо б моей была… Хорошая ведь баба – сразу видно, добрая и понимающая. И мужик ейный тоже ведь не из простых. Ишь, официянт при буфете! Всегда сыт, пьян и нос в табаке. И мне б крохи перепадали, уж всяко сыт да не бит живал бы. Худо ли?!

– Ишь какой! – Покосилась она на меня, не сбавляя шагу, – Из-за хлеба куска на человека кинулся!

– Да больше потому, что в вещи полез, – Шмыгаю носом.

– Ишь, – До рынка идём молча и внутри поднимается тёплая волна радости – неужто смог хоть чутка эту зверь-курицу на свою сторону подтянуть?!

Тот-кто-внутри ворохнулся и охолонул меня. Это, дескать, ерунда – удачный ход в большой шахматной партии.

Лёшка теперь под сомнением – как человек, способный в чужих вещах рыться. Нет-нет, а будет поглядывать, когда что затеряется в доме. Да и так, без дела. А ну как полезет?!

Ну и я, стал быть, не совсем пропащий. Не ангел Господень, но ясно теперь хоть, из-за чего в драчку кинулся. Любить меня не станут, но и зверёнышем диким считать перестанут. Драчлив и дерзок, но хоть понятен.

А самое здоровское – шахматы! Я теперь не токмо само слово понимаю, но и как играть в них, значица! Шах, мат, эндшпиль, сицилианская защита – всё ясно, вот как божий день! Не… я точно из господ был, пока попаданцем не стал. Откуда крестьянину-то такие слова мудрёные знать-то? Умственная игра, господская!

Завтракали сытно и вкусно, да и мне каши дали не жалеючи. Скусная, гороховая! Не сказать, чтоб совсем от пуза, но отяжелел приятственно. А потом ещё и киселю налили в большущую кружку.

– Спаси тя Христос, хозяюшка, – Вежественно благодарю после трапезы, – Вкусно[26] и сытно.

Кивнула! Поджав губы, но всё ж.

– Сарайчик дровяной разбери, – Наказала Прасковья Леонидовна после завтрака, – Какие трухлявые есть, вытащи поближе, чтоб пожечь, пока совсем в труху не превратились.

Одевшись, выскочил на улицу, пока чего ещё не напридумывала. Знакомцы утрешние уже здеся, двор-то общий. Сараюшки во дворе у кажного свои – для дров, капусту на зиму держать, а кто и козу.

– Помочь-то? – Подошёл Пономарёнок с Дрыном.

– Да ну… выйдет сейчас небось хозяйка, а не сама, так Лёшка выглянет. Потом придумывать почнёт такие задачки, чтоб на всех троих хватило.

– Это да, – Засмеялся негромко Дрын, – дурная баба! Бабы, оно почитай все дурные, даже если и справные. Складственность умственная у них такая, во! Но эта Леонидовна почитай по всем улочкам и переулочкам окрестным дурным ндравом славится. Склочница первеющая, даром что болезная вся, мало что не гнилая внутрях.

– Да уж, – Вздыхаю, не переставая разбирать поленницу. С ленцой, токмо чтобы не зазябнуть, – повезло! А вы сами-то что?

– Да у нас хорошо, – Расправил Пономарёнок плечи, – Мастер если и дерётся, то по делу токмо. Не кажный день даже по заднице и прилетает! А ухи или там подзатыльник, это ж понятно, куда ж без них.

– Эко!

– Да, брат, – Важничая, кивнул Дрын, снимая шапку и приглаживая волосы, – Гулять даже отпускает, так-то! Ежели ни по работе, ни по хозяйству нет ничего, так дурных дел и не выдумывает. Ступайте себе, говорит, на улице головенки свои проветрите.

– Учит хоть?

– Шалишь! Мы плачёные, – Задрал нос Пономарёнок, – Родня платит мастеру, чтоб учил, да не лупил почём зря. А ты, стал быть, запроданный, за тебя денюжку платили. Не повезло.

– Не повезло, – Эхом повторяю я.

– Агась, – Вздыхает Дрын, присаживаясь на поленья, – Что ты, что мы – все учениками записаны. Ан нас учить будут, а тебя только по хозяйству гонять. Леонидовна, стал быть, мастеру всю плешь проела, так ей хотелось прислужкой обзавестись. Она же не только склочная и больная, но ишшо и ленивая.

– Работы у сапожников помене стало, – Подсаживается Мишка, – Дмитрий Палыч и без Лёхи свинёнка справлятся.

– Как? Свинёнок? – Смеюсь я.

– Агась! – Скалит зубы Мишка, – Он же Кабанов, а на него как глянешь – на подсвинка даже не тянет!

– Не-не-не! – Зачастил Сашка, восторженно округляя глаза, – Он теперича Сцаный Свинёнок будет! А как вырастет, так Сцаный Свин!

Разговоры с дружками моими новыми говорили недолго. Выглянула баба кака-то из оконца на втором етаже, да и зазвала их в дом. Работа, стал быть, нашлась.

Повезло ребятам-то. Шутка ли, учат и почти даже не лупят! Ну, зазря. Так-то куда без розог и вожжей, ну и подзатыльников, знамо дело. Но учат!

И живут на втором етаже, а не мало что в погребе. Хороший мастер, стал быть. И комнаты посуше, потеплей. Не то что в энтом… полуподвале! Чахоточное место, как есть.

– Запроданный я, стал быть, – Бормочу негромко, присев на почти разобранную поленницу, – антиресно бы ещё