Лиюшка - Зоя Прокопьева

— Можно! — засмеялась она.

Павел Иванович рывком сел и поцеловал ее.

Дрогнули выгоревшие ресницы.

— Ой, что это вы?..

Она испугалась так забавно, что Павел Иванович расхохотался. «Вот бы увидела эту сцену Лидия Петровна, женщина науки из его КБ, — озорно подумал он. — Та бы не испугалась…»

— Вы, наверное, не думали, что такой сухарь может поцеловать?

— Ну какой же вы сухарь! — Валя смущенно опустила глаза и отвернулась. — И не женаты вы вовсе…

Он покраснел.

— Валя, можно я поеду с вами? Вы не беспокойтесь. Мне просто хочется проехаться на автобусе, посмотреть ондатру, половить рыбу, поесть ухи… Словом, развеяться.

Говорил, и ему казалось, что никогда больше не приведется побывать в этих краях, так напомнивших ему детство, военное время и женщину, спасшую от голода. Просто не будет времени.

— Да кто ж вас отпустит?

— Я попрошусь.

В районном городке они пересели на другой автобус. До отхода автобуса Валя успела сбегать в магазин, набрала полную сетку каких-то свертков, платков, кофточек.

А Павел Иванович в буфете вокзала накупил яблок, конфет, колбасы и пирожков на дорогу.

В автобусе вместе с ними ехали механизаторы, как после выяснилось, с Кубани. Убрали хлеб в Казахстане и теперь едут в Тюменскую область. Все были навеселе.

— Настюшка-то моя, поди, мается одна, — говорил красивый большеглазый мужик в мятых брюках, в майке-сетке, кладя голову на плечо товарища. — Она-то мается, а я тут как король: спи сколько захочешь, пей. Слышь, Костя, а может, написать Настюшке, чуток денег бы на беленькую?

— И-и… Жди от твоей Настюхи. Тигра…

— Ну-ну, она у меня человек! Вот напишу: шли денег. Враз телевизор продаст, а вышлет.

— Ага, продаст. Жди, — усомнился Костя.

— И продаст!

Пассажиры смотрели на него, смеялись. А он, раздумав спать, выпрямился.

— Нет, Настюха у меня человек!

Автобус качался на ухабинах. Кругом поля, поля, уже голые, со скирдами соломы. Впереди полоска желтеющего леса.

Валя смотрела на мужика, который, завладев вниманием слушателей, доверительно рассказывал полной, круглолицей колхознице, что взял свою Настю в жены с тремя детьми да «вместях» троих нажили.

— Сильная у меня баба Настюшка! Правда, Костя?

— Ти-игра! — пьяно ухмыльнулся Костя.

— То-то. Как выпить не на что стало, так Настюшку вспомнил, — желчно сказала пожилая чернявая бабенка, жуя сухого карася и держа на коленях пустую корзину из-под ягод. Очевидно, приезжала к поезду продавать лесную вишню.

Павел Иванович смотрел в окно. «Сплошная Азия! Расея матушка! И как мало, еще сделано в этих просторах!» Сразу же подумалось о ненужности этой поездки, и вообще поездки на курорт. Но настояли врачи: устал, в отпуске давно не был. Из многих мест этот курорт выбрал сам — ближе. И не особо модный. В деревне, не на юге.

Автобус качало. Навстречу теперь бежали телеграфные столбы. Кое-где стали попадаться еще не скошенные, ярко желтеющие поля пшеницы, овса.

Когда Тимофей с Костей вышли на большаке и пошли в сторону чуть виднеющейся из леска деревни, как будто меньше стало света в автобусе. Все тотчас же замкнулись в себе, в своих мыслях, и не хотелось уже разговаривать и смотреть друг на друга.

— Нам еще ехать километров десять, — сказала Валя.

Павел Иванович тут же вообразил, как идут они по лесу, рвут яркую сочную вишню, находят хорошую поляну, садятся отдохнуть. Но сквозь все эти мысли перед глазами все стояла незнакомая Настя, русская женщина, мать шестерых детей. И больно стало ему, что нет у него такой Насти и, наверное, не будет. И неужели он никогда не подкинет вверх своего малыша.

Он смотрел на поля, в милое небо, на неподвижно парящего ястреба, и было жалко чего-то, и томилась душа от непонятной ему радости.

Опять остановился автобус. Шофер встал и, разминаясь, заявил:

— Воробушки.

— Идемте, Павел Иванович, — сказала Валя, вставая. — Наши Воробушки. Как же я проглядела?..

Они подождали, пока уйдет автобус, и, оглядевшись по сторонам, Валя повела его прямиком к лесу по жесткой, потрескавшейся земле с сочной травой солянкой.

На опушке леса, в осиннике, стал попадаться вишняк, боярка, яркий крупный шиповник. Павел Иванович быстро освоился в лесу. Через заросли, оплетенные хмелем и паутиной, он добирался до спелых тяжелых вишен, рвал их в ладошку и нес Вале. Валя уходила далеко. Он догонял ее и шел следом. Дальше рос кедрач и кое-где веселенькие березки. Потом выбрались на дорогу с засохшей тележной колеей, прошли немного и, решив пообедать, свернули в тень высоченной сосны. Под ней было столько опавших иголок, что нога ступала бесшумно и сидеть было мягко.

Павел Иванович раскинул плащ.

— Садитесь! — Развернул свертки с продуктами, раскупорил бутылку лимонада, нарезал хлеба, колбасы и обтер яблоки.

Валя села на плащ, потом перекинула косу за спину и легла.

— Господи, хорошо-то как!

— Давайте за «хорошо»! И за этот лес! — он протянул ей бутылку лимонада и яблоко.

— И еще я выпью за вас, Павел Иванович, — весело сказала она, приподнимаясь.

— Можно и за меня, — согласился он.

У него то замирало, то билось сердце. Было жарко, и дрожали руки, и хотелось лечь рядом с ней, придвинуться…

Она лежала на спине, думала о чем-то или вовсе не думала, но смотрела вверх на чуть качающиеся верхушки встретившихся в одной точке сосен. Неожиданно насторожилась. Встала. Прислушалась.

— Летят журавли! Слышите, журавли летят!

Павел Иванович услышал знакомые гортанные звуки, рванулся на дорогу, где просвет был больше. Крик ближе, ближе, и вот уже летят низко над лесом.

Они оба, запрокинув головы, смотрели в небо и долго не могли прийти в себя после охватившего душу тревожного чувства.

А крик дальше, дальше…

Она опустила голову и встретилась с ним взглядом. Павел Иванович, одолевая тяжесть ног, шагнул с дороги на этот робко зовущий взгляд.

Тревожный крик журавлей, что так печалил душу, совсем сник над лесом. Были только ее тихие синие глаза с темными мерцающими зрачками перед его удивленным, счастливым лицом. Сладко стукнуло отдохнувшее сердце, и затихли сосны.

Валя спала на его руке, и он боялся пошевелиться, вспугнуть ее сон. Потрясенный, он не мог понять, за что судьба подарила ему эту простую, милую женщину, это острое наслаждение. Он смотрел на ее отдыхающее родное лицо и улыбался, воображая, как бы ахнули все его интеллигентные друзья, увидев ее у него дома с двумя детьми, в этом деревенском цветастом платьице. Павел Иванович вспомнил свой день отъезда.

Он, усталый, нажал кнопку, и тяжелая дверь камеры открылась, он вышел, дверь вернулась на место. В гулком и длинном коридоре больничная чистота, яркий дневной свет, зловеще мигают наддверные красные лампочки и — ни стука, ни голоса.

Он прошел этим гулким коридором до лифта и поднялся наверх, сдав пропуск и сняв шлем и защитный костюм, встал под душ. После, одевшись, снова вошел в лифт и, поднявшись выше, зашел в столовую.

В зале была одна Лидия Петровна, она осторожно и медленно ела мороженое.

Павел Иванович заказал окрошку, лангет и сел за ее столик.

— Павел Иванович, вы не будете возражать, если мы сегодня посетим вас? — весело спросила Лидия Петровна. — Наш коньяк, ваши фрукты. Мальчики в честь вашего отъезда решили сегодня выбраться из своих камер.

— Если в честь отъезда, то можно, — улыбнулся он.

Лидия Петровна встала:

— Отлично. Значит, до вечера…

— Как там Шабалин?

— Только что из их «подземелья» раздался крик радости, звонил Макушкин: Шабалин нашел формулу.

— Молодцы! Я сейчас позвоню ему.

Но звонить не пришлось. Шабалин сам явился в столовую. Бледный, с запавшими, но блестящими глазами, он тяжело шел от двери.

— Станислав Юрьевич, вы опять обедаете не вовремя? Безобразие! Объявляю выговор… Садитесь…

Лидия Петровна быстро исчезла.

Шабалин молча сел, насупившись, поставил руку локтем на стол и опустил в ладонь голову:

— Я есть хочу.

— На, — все так же хмуро сказал Павел Иванович и пододвинул Шабалину свою еще не тронутую окрошку, — мне принесут, ешь.

— Спасибо! — Стал шумно есть и чертить на салфетках, рассказывать, как бился весь день над формулами и делал опыты.

Шабалин недавно защитил докторскую, но почему-то не был рад этому. Он был умен, вспыльчив и упрям. Шабалину предлагали место в научном центре — отказался.

— Где будет Павел Тёкин, там буду я, — говорил он.

Павел Тёкин был благодарен ему за это, потому что он очень трудно сходился, привыкал к новым людям. О лучшем помощнике он и не думал.

Вечером в его коттедж на двух машинах пожаловали гости, все в черном, важные и чересчур внимательные к единственной даме.