Похищение Европы - Иосиф Гольман

Короче, Огурец своего батю уважал.

Может, только в одном они и не сходились: Колька очень хотел братика или, на худой конец, сестренку, а батя твердо заявил, что, кроме Кольки, им с матерью больше никого не нужно. Сказал открытым текстом: не намерен, мол, плодить голытьбу.

«Мы с мамкой – лимитчики, – частенько повторял он сыну. – Ими были, ими и помрем. Ты – другое дело. Ты – москвич. А в Москве без денег не проживешь, здесь огорода нет. И без крыши над головой тоже. Разве тебе не нравится отдельная комната?» Отдельная комната в пятиэтажной «хрущевке» очень нравилась и Николаю, и двум его лучшим друзьям – Сашке Болховитинову и Равильке Нисаметдинову, – у которых такой роскоши отродясь не водилось. Так что хоть и жалко было Кольке до слез очередного неродившегося братана или сеструху (родители искренне считали, что он верит, будто его маманя раз, а то и два в год ходит лечить желудок. Как будто он не понимает, что лечат женщины в гинекологическом отделении), но к советам своего мудрого бати сын прислушивался очень внимательно.

– В общем, я тоже ухожу из школы, – объявил Огурец.

– Куда? – заинтересовался Сашка. Он всегда искренне интересовался успехами и неудачами друзей. Видно, к дружбе тоже бывает дар, и этим даром Болховитинов, безусловно, обладал.

– В Суворовское, – польщенный вниманием друга, объяснил Николай. – А потом – в училище, артиллерийское. Батя говорит, погоны всегда прокормят. И пенсия в сорок пять.

– А ты уже о пенсии задумался? – заржал Блоха. – Слушай, а почему не ракетное? – вдруг заинтересовался он. – Пушки ж вроде устарели?

– Вот все и рвутся в ракетчики, поэтому там конкурс больше, – раскрыл нехитрый секрет Агуреев.

– А в Суворовское конкурса нет?

– Есть, – вздохнул Колька. – Еще какой. Ты, кстати, знаешь последний анекдот? – Агуреев поднабрался за время хождения в военкомат. – Почему сын полковника не может стать генералом?

– Почему? – спросил Болховитинов.

– Потому что у генерала есть свой сын! – заржал Колька.

– Но твой-то батя не генерал! – почему-то разозлился Блоха.

– Зато он автомеханик отличный. Представляешь, после смены месяц ходил к нашему военкому, «Волгу» его делал, – раскрыл страшную тайну Агуреев. Другому бы ни за что не сказал, даже Вильке. Блохе – можно: ему – как в могилу.

– А у них своих, что ли, нет?

– Какие механики из семнадцатилетних салажат? – батиным жестом и, видимо, батиными словами ответил Агуреев. – И потом, «Волгу» эту к списанию готовят. Сам же военком и купит. А батя ее сделал как игрушку – еще сто лет проходит. Короче, детали – казенные, руки – батины, «Волга» – военкомова, – хохотнул Агуреев.

– А ты – в Суворовском, – закончил Блоха.

– Точно, – усмехнулся друг. – Я знаю, ты этого не любишь. Но вся жизнь такая, понимаешь? А ты – как с Луны свалился. Ладно, хорош, – перебил сам себя Колька. – Сам-то куда решил?

– В мореходку, – даже лицом просветлел Сашка. – Знаешь, мне море ночами снится.

– Как оно тебе может снится, если ты там ни разу не был? – начал было и осекся Агуреев. Тема была больная: три года подряд Блоха был первым претендентом на призовую поездку в Артек. Но, на беду, в школе учились дети больших шишек, и два раза к самому синему морю ездили их отпрыски. А в третий между Блохой и морскими просторами стала… собственная мама, которой было неудобно посылать в привилегированный лагерь сына завуча. Блоха на маму, конечно, не обиделся, но дня три ходил с красными глазами.

Светлана Васильевна чувствовала свою вину, однако ее зарплата не позволяла ей проводить с сыном отпуска на море. Так что любовь Блохи к голубым просторам была, во-первых, заочной, а во-вторых – без взаимности.

– Может, все-таки тебе лучше десятый закончить? – задумался Колька. – А потом в морской вуз. А то как бы в армию не загребли!

– Отслужу, – спокойно сказал Блоха.

– Попадешь ко мне во взвод – шкуру спущу! – заржал Огурец.

– Тогда я лучше сейчас тебя прикончу! – грозно заявил Блоха, бросаясь в атаку.

Хоть и был Агуреев крепок и здоров, но так и не смог заломать верткого и выносливого Блоху.

– Все, хорош, – запыхавшись, первым запросил он пощады.

Друзья отряхнулись и пошли к своему двору.

– Получается, что Вилька в «три четверки» на твоем горбу въедет, – усмехнулся Огурец. – Вот ведь хитрый татарин!

Равиль Нисаметдинов действительно был татарином. Он жил в большой четырехкомнатной квартире, но свою комнату делил еще с двумя двоюродными братьями, так как в их на первый взгляд просторном жилище умещались сразу четыре (!) поколения Нисаметдиновых и особых надежд на скорейшее увеличение квадратных метров не было.

Вилька ничем не отличался от других ребят, если не считать, что раз в году, во время какого-то их поста, чуть не месяц не ел мяса: старшие Нисаметдиновы помнили и исполняли заветы предков, заставляя делать то же самое младших. Кстати, Равиль, москвич уже во втором поколении, был шустрее и ловчее обоих своих друзей. Например, он первый повадился ходить к валютному магазину «Березка», что на 16-й Парковой, скупать чеки у загранкомандированных и морячков. Блоха отказался сразу, а Колька проторчал у «Березы» месяц, пока батя не застукал и не вломил ему как следует.

(Надо сказать, лупил батя Кольку чрезвычайно редко и в основном от испуга: например, когда Огурец в шестилетнем возрасте самостоятельно поперся купаться на Серебрянку, или вот сейчас, когда мог попасть в милицию, время от времени отлавливающую валютных спекулянтов.)

А «хитрым татарином» Огурец назвал Вильку за то, что тот, мечтая о «трех четверках» – после школы хотел податься на экономический факультет в знаменитую «Плешку», и ему нужны были гарантированные пятерки по двум вступительным математикам, – уговорил Блоху пойти на олимпиаду, сначала районную, потом городскую, где Болховитинов решил почти все задачи, а Равиль их у него списал.

Блоха даже остановился:

– Как ты сказал?

Колька уже и сам понял свою ошибку: друг не любил подобных высказываний, в то время как в агуреевской семье это допускалось.

– Ладно тебе, – попытался замять вопрос Огурец. – Вилька ж наш друг! Чего цепляешься!

– Кто у нас в классе самый хитрый? – спросил Блоха.

– Вовка Бочаров! – мгновенно ответил Огурец. – Он даже не хитрый. Он – хитрожопый!

– Ты про него как скажешь? Хитрый Вовка Бочаров. Так?

– Хитрожопый! – стоял на своем Агуреев.

– А почему ж тогда про Вильку ты не сказал – «хитрый Вилька»? – лез под кожу Болховитинов. – Почему один – хитрый Вовка…

– Хитрожопый, – упрямо перебил Колька.

– Ладно, хитрожопый, – согласился Блоха и продолжил мысль: – А другой – хитрый татарин?

Колька задумался: и в самом деле – почему? Почему Ленька Пельцер из их класса – умный еврей? Когда батя ругал Кольку за пропущенные уроки и ставил соседского Леньку в пример, он так и говорил: «Пока ты будешь прогуливать, этот умный еврей станет твоим начальником!» А того же Блоху называл «толковый Сашок», а не «толковый русский».

Огурец аж вспотел от такого умственного напряжения.

– Не знаю я почему, – наконец сознался он. – Слушай, пошли лучше на Оленьи пруды, окунемся разок. По дороге за Вилькой заскочим.

– Пошли, – согласился Блоха.

Друзья свернули в переулок, чтобы срезать угол, и пошли за Равилем. Начиналось последнее лето их детства.

7. Третий день плавания теплохода «Океанская звезда»

Стокгольм, Швеция

Утро

Судно ошвартовалось ближе к полудню в районе пакгаузов, что вызвало не самую лучшую реакцию у туристов. Правда, их настроение резко подняло переданное по судовому радио объявление о бесплатной обзорной экскурсии по городу с посещением знаменитого шведского корабля-музея «Васа».

Первыми на «Океанскую звезду» поднялись пограничники и таможенники, а следом за ними – Семен Мильштейн собственной персоной. Со своими опричниками – Алехой и Мусой.

Береславский шел ему навстречу вместе с Агуреевым и Дашей.

– Ой, дядя Семен! – обрадовалась Даша, а тот, улыбнувшись одними глазами, спрятанными за круглыми стеклами очков, поцеловал ее в макушку. Для этого Мильштейну пришлось встать на цыпочки, а Даше – наклонить голову.

– Все в порядке, девочка? – спросил он.

– Абсолютно! – отрапортовала та.

– Ну и отлично, – сказал Семен Евсеевич, здороваясь за руку с Береславским и Агуреевым. Береславский с Дашей продолжили путь к трапу, у которого уже стояли пограничники, а Агуреев с Мильштейном скрылись внутри судна.

– А он собирался город посмотреть, – имея в виду Агуреева, расстроенно сказала Даша. – Теперь здесь застрянут.

– Ладно, сами посмотрим, – сказал Береславский. С Дашей у него сложились неплохие отношения, в девушке все было неплохо, кроме, быть может, излишней в некоторых ситуациях прямоты.