Тэмуджин. Книга 3 - Алексей Гатапов

Полусотня всадников разогнутым луком охватила плотно скученный табун, с криками тронула с места, переваливая через гребень в обратную сторону. Спускаясь по склону, табун быстро разогнался на крупную рысь, поднимая снежную пыль, и понесся на север, держась протоптанного киятским войском, отчетливо видимого до самого горизонта следа.

Проводив своих домой, остальные сотни, сытые и довольные, уселись на коней и одна за другой тронулись дальше на юг.

На склоне холма у опустевшей низины оставались обобранные, замерзающие трупы керуленских воинов. Над ними уже кружились многосотенные стаи ворон, исходя торжествующими криками, черными мухами облепляя их, возились, дерясь за лучшие места.

IX

В укромной низине по правому берегу Онона, в одном перестреле ниже того места, где в него впадает Барх, расположился небольшой, бедноватый видом курень – зимнее пристанище кият-борджигинских нойонов Бури Бухэ и Даритая. Они стали кочевать вместе с тех пор, как умер Хутугта и погиб Ехэ Цэрэн, и вот уже вторую зиму располагались в этом урочище.

Неподалеку стоял курень их сородичей – Алтана и его братьев Джучи и Гирмау, живших ниже по Онону. В четверти перехода дальше от них, за Хурхом, был главный тайчиутский курень, откуда Таргудай посылал нойонам борджигинских родов грозные наказы и куда те время от времени съезжались на советы.

За время, прошедшее после смерти Есугея и Тодоена, улусы киятов сильно поистрепались, сократились размерами. Чуть ли не в десяток раз уменьшилось у них количество войска и скота – многие подданные за эти годы перебежали к тайчиутам, немалые потери понесли они в столкновениях с меркитами, с онгутами и татарами, многое было разворовано… И если Алтан и его родные братья, все эти годы держась рядом с Таргудаем, все еще сохраняли видимость какого-то благополучия, то Даритай и Бури Бухэ по достатку и силам уже приближались к самым захудалым нойонам. Их, привыкших за прежние годы к богатству и изобилию, теперь тяжело давили скудость и бесчестье, насмешливые взгляды со стороны тех, кто раньше при встрече издали кланялся им, а в ответ они удостаивали их разве что мимолетным кивком.

Улус погибшего Ехэ Цэрэна, как бездетного, по обычаю должен был перейти к братьям, но его почти полностью забрал Таргудай. Лишь для вида оставив малую часть табунов и людей киятам, остальное он угнал к себе и держал под присмотром своих нукеров.

Бури Бухэ возмутился было такому беззаконию и на совете борджигинских нойонов, на котором шел дележ, поднял шум, указывая на нарушение обычая. Однако у Таргудая был свой весомый довод: поскольку почти весь скот Ехэ Цэрэна ворованный, он считается добычей племени, а не родовым владением киятов, и потому после смерти хозяина должен быть поделен между всеми ближними родами. А куда скот, туда и подданный народ – чем же люди будут кормиться?

– А если Бури Бухэ хочет с нами поспорить, – пригрозил он, – то пусть забирает свою долю и уходит с борджигинской земли, а тайчиуты больше не будут его признавать за соплеменника.

И Бури Бухэ, недавно побитый меркитами, не зная куда больше деваться, смирился перед всесильным нойоном.

У покойного Хутугты остались сыновья – Сача Беки и Тайчу, но их улус тоже взял Таргудай. Сказал, что берет его на сохранение до наступления совершеннолетия наследников, мол, не доверяет их дядьям – они все растащат или потеряют. Однако всем было ясно, что это лишь отговорка, что потом он найдет причину, чтобы добрую половину оставить у себя. Семью же Хутугты он приказал отдать на содержание Бури Бухэ – словно камень на шею повесил в наказание за строптивость. У Даритая тоже, еще с давних пор, были на воспитании сыновья его старших братьев Мунгету и Негуна – Унгур и Хучар.

Жили они маленьким куренем, с небольшим числом подданных – в сто с лишним айлов, незаметные среди других борджигинских владений. Остальные немногие их люди кочевали вместе со скотом по разным урочищам, выискивая пригодные для пастьбы места.

Лучшие пастбища доставались тайчиутам и ближним к ним родам. Кияты же, давно привыкнув к зависимому положению, наравне с самыми захудалыми, либо довольствовались тем, что оставляли для них тайчиуты, либо сами, рыская по степи тут и там, добирали годные для выпаса клочки по окраинам, брошенные другими родами. Подержав скот на одном месте дней десять-пятнадцать, гнали его дальше в поисках другого пастбища.

От былого изобилия и веселья, как во времена Есугея и Тодоена, когда едва не каждый месяц у них проходили празднества и родовые тайлганы, в нынешнем курене киятов не осталось и намека. Сами нойоны, Даритай и Бури Бухэ, сбившись со своими семьями в один небольшой айл, жили в трех-четырех юртах. Войлок на их жилищах, когда-то белый и пушистый, теперь посерел, очерствел – менять его ежегодно, как раньше, не хватало шерсти, обедневшие их подданные уже не поставляли столько добра, что раньше.

Не только покладистый Даритай, но и Бури Бухэ, раньше грозный в злобе перед подданными, теперь опасался лишний раз трогать своих людей, чтобы и последние не разбежались по другим улусам. И без того время от времени их воины и нукеры – из тех, что не были наследственными подданными, а пришли к ним на службу позже, своей волей – отпрашивались и откреплялись от них, найдя себе место в других улусах. Не имея возможности удерживать, нойоны отпускали их на все четыре стороны.

Так они невесело, без былой чести и влияния, жили все последнее время. И лишь последняя великая милость со стороны Таргудая, и обещание возвратить им часть воинов со скотом и семьями дали Даритаю и Бури Бухэ воспрянуть духом, обрести надежду на благополучное будущее.

Низкое солнце, перейдя небесный перевал, повернуло в сторону западных гор. От далеких приземистых склонов, на которых темнела гряда соснового леса, по заснеженной степи тонкой нитью отчетливо протянулся конский след. Четверо киятских юношей – Унгур, Сача-Беки, Хучар и Тайчу – возвращались с охоты на зайцев.

Выехали они из куреня ранним утром, еще в предрассветных сумерках, и до полудня проносились по опушке тайги, прочесывая кусты и овраги. Они до устали загоняли своих коней по глубокому снегу, однако охота в который уже раз оказалась неудачной. Лишь по три-четыре убитых зверька висело у каждого на седельных ремешках, да только у Хучара, в последнее время отличавшегося меткой стрельбой, было шесть убитых зверьков.

Старшие, Сача Беки и Унгур, ехали рядышком, младшие братья следовали в шагах трех позади. Неподалеку от них, с понуро опущенными мордами, виноватыми глазами кося на хозяев, перебегали с места на место три охотничьи собаки.

От самого леса, когда Тайчу подстрелил последнего зайца и они повернули домой, никто не проронил ни слова. Весь этот месяц их преследовала неудача и братья тяжело переживали ее.

Хучар, хмуро сдвинув брови и крепко прикусив нижнюю губу, рукоятью плетки соскабливал с передней луки намерзшие капли заячьей крови. Тайчу, задумчиво наблюдавший за ним, сгорбившись в седле, вдруг резко выпрямился и убежденно воскликнул:

– Неспроста это все: не может такого быть, чтобы просто так с начала новой луны не было ни одной хорошей добычи.

– Думаешь, кто-то наслал на нас порчу? – угадал его мысли Хучар. – А ведь я тоже об этом подумал.

– А как иначе такое может случиться? – разгорячился тот. – Десятый раз выходим на охоту, а добычи приличной все нет.

Старшие впереди молчали и было не понять, слушают они их или нет.

– Кто это мог нам сделать? – привлекая их внимание, громко спросил Хучар. – Давайте, подумаем хорошенько, каких родов парни могли пожелать нам такого невезения?

– А кто сейчас нам желает хорошего? – зло усмехнулся Сача Беки. – Сейчас все только и думают, как отомстить нам за старое.

Братья промолчали: так оно и было; теперь их сверстники, даже из самых захудалых родов, ни во что не ставили их и при каждом случае старались показать это. Те, кто раньше искали с ними дружбы и заискивали, сейчас, при встречах, не упускали возможности оскорбить, осмеять прилюдно. Отвечать им тем же было трудно и опасно: у них осталось совсем мало нукеров, чтобы можно было, как раньше, сразиться с обидчиками на прутьях, да и эти, оставшиеся, уже неохотно повиновались им, не желали из-за них враждовать с соплеменниками и наживать себе врагов.

– Жалко, что сейчас нет с нами Кокэчу, – сказал Тайчу, – уж он-то быстро нашел бы того, кто против нас колдует.

– Да, – согласился с ним Хучар, – и на самого такую порчу нагнал бы, что у того руки и ноги отнялись.

– Будет с нами Кокэчу теперь водиться! – снова усмехнулся Сача Беки. – Он теперь, наверно, наш курень за три холма объезжает.

– Почему же он будет сторониться нас? – простодушно пожал плечами Тайчу. – В детстве ведь в одном курене жили, играли вместе. Просто надо обратиться к нему, попросить помочь…