Грязное мамбо, или Потрошители - Эрик Гарсия

Мы могли убивать людей, не парясь по этому поводу.

Но на венчании мы, естественно, ничего об этом не знали. Гарольд был жив, а мы с Джейком являлись всего лишь молодыми болванами, спешившими закончить дело перед тем, как прыгнуть в люк транспортного самолета, курс которого лежал в сердце тьмы.

— Кто здесь дает клятву? — булькнул пастор. Во время короткой церемонии он стоял к нам спиной, типа кашлял, но его дыхание свидетельствовало, что он едва подавляет позывы рыгнуть дешевым виски. — Клянется кто-нибудь?

Гарольд посмотрел на меня и пожал плечами, не зная, что полагается делать. Я тоже недоуменно дернул плечом, поэтому Джейк принял инициативу на себя и выступил вперед.

— Я даю клятву за этого мужчину, — сымпровизировал он. — Я клянусь за него.

— А… кто отдает… Кто отдает эту леди?

Этого мы не обговаривали. Я повернулся к Бет, боясь, что наша непредусмотрительность вот-вот похерит все предприятие, но она шепнула мне на ухо:

— Пускай будет Гарольд.

— Точно? — не удержался я. — У нас в принципе есть время… Найди кого-нибудь!

— Гарольд прекрасно подойдет.

И Гарольд отдал мне в жены мою возлюбленную невесту — взбитые волосы, без всякой фаты, платье длинное, взятое напрокат, со слегка обтрепанным подолом — и проворно отступил. Пастор пробубнил благословения, объявил нас мужем и женой и слинял в открытый допоздна клуб, где не выгоняли мужчин в испачканной спереди одежде.

Мы занялись любовью в номере мотеля, снятом мною на два часа, обливаясь потом и буквально соскальзывая друг с друга в сан-диегском летнем зное. Когда мы закончили, а время вышло, я надел военную форму, уложил вещички, поцеловал женушку на прощание, пообещав писать каждый день, и пошел на базу, а оттуда на поле боя новой, решительной походкой.

Бет взяла отгул на всю оставшуюся ночь. По крайней мере так она мне сказала.

В одном из писем, которые она присылала мне, сидельцу уродливых металлических монстров военного назначения, Бет объяснила, почему Гарольд лучше всего подходил в качестве посаженного отца. «Он — единственный мужчина, который имел возможность трахнуть меня и не трахнул, — сообщали кривые буквы. — Это сделало его непорочным в моих глазах».

Не подумав, я, наивняк, сглупу написал в ответ: «Мы могли подождать и пригласить твоего папаню».

Я примерно понял реакцию, еще не получив ответа, пришедшего на три дня позже обычного. Обида и боль, столько лет надежно хранившиеся под спудом здоровой физиологии, проступали в каждой разъяренной каракуле. «Ты очень милый парень, — писала Бет, — но порой ведешь себя как законченная сволочь».

Не спорю.

Ладно, хватит реминисценций. Сегодня я сделаю вылазку. Надеюсь вернуться.

V

Сегодня. Сердечный ритм вернулся в норму — негромкий равномерный писк дистанционного контроля, вживленного в бедро, сообщает, что я вновь вошел в приемлемый диапазон частоты сердечных сокращений. Видимо, вскипевшая адреналином кровь начала успокаиваться, как остывающая сердцевина ядерного реактора. Сейчас у меня каждая ночь не дай Бог, но нынешняя просто достойна войти в эти, как их, аналы, что ли. В смысле в анналы.

Сегодня днем я выходил. Короткая, но глубокая разведка неприятельской территории. Честно говоря, практически каждый дюйм за стенами этой вонючей комнатушки двадцать на двадцать футов можно назвать вражеской зоной, но сейчас мы говорим о главном офисе, где я «видел, оставаясь невидимым», как хорошо законспирированный осведомитель.

Я ходил в торговый центр. Затея, конечно, рискованная, но это необходимое зло, оправданное моей изоляцией. Когда речь идет о том, чтобы оставаться в живых какой-то период времени, безвылазно сидеть в норе означает про…рать последние шансы уцелеть. Чтобы сбежать из лап Кредитного союза — почти невозможный подвиг, испытание выдержки в течение неопределенного времени, — необходимо знать, где следят, как и кто конкретно этим занимается. Каждый сотрудник отдела по возврату биокредитов имеет свой почерк, собственную манеру выкуривать пчел, и если знать, кто у тебя на хвосте, шансы дунуть ему в морду тем же дымом возрастают в разы.

Невозвращенные кредиты в союзе составляют около двух процентов. Это один сбежавший на пятьсот несостоятельных должников, и данная недоработка регулярно проставляется большими жирными буквами в конце каждого контракта на искорган, который подписывают в двух экземплярах, когда клерк Кредитного союза прочтет текст вслух и убедится, что клиент понял природу своей задолженности, а заодно и шансы вырваться из лап союза, если решит смыться с неоплаченным органом на какую-нибудь недосягаемую территорию.

Когда я работал на союз, у меня недобор бионедоимок составлял ноль целых ноль десятых — пончик и пулевое отверстие, и этот показатель обеспечил мне признание в департаменте и в Национальном союзе специалистов по возврату биокредитов. Никто не сводил дебет с кредитом так чисто, как я, и даже те, кто прятался от меня год-два (максимум три), заканчивали располосованными где-нибудь на полу, и последнее, о чем они успевали подумать, это каким образом я их все-таки нашел.

Так было до заключительного заказа, но я считаю, один промах не в счет. С другой стороны, сейчас я очень надеюсь, что как раз в счет. Мне бы смерть как не хотелось закончить карьеру сотрудника по возврату биокредитов без единого огреха в послужном списке. Идеальный специалист — это же мороз по коже.

Несколько лет назад торговый центр был огромным пешеходным рынком в западной части города, меккой побрякушек и непомерно дорогих полудизайнерских тряпок — в точности как любая фабрика покупателей в любом городе. Матери возили детишек от ларька к ларьку в ярко-красных прогулочных колясках, предоставляемых администрацией рынка, девицы искали подарки своим бойфрендам, бойфренды искали соблазнительные трусики для своих девиц, тонны наличных переходили из рук в очень смуглые руки, и в Багдаде было все спокойно.

Кредитный союз находился еще в зачаточном состоянии, когда компания Курцмана выкупила торговую площадь на первом этаже, выжив оттуда «Гэп», и два месяца спустя открыла двери первой станции обслуживания искусственных органов. Кредит под ноль процентов, всеобщая доступность, не отказывали ни одному подходившему по критериям просителю. Над вывеской «Фирма Курцмана (прием посетителей без предварительной записи)» красовалось яркое неоновое сердце — не слащаво-условный символ Дня Валентина, а точная копия выпуклого, оплетенного венами органа, — пульсировавшее алым и розовым, ритмично вспыхивая светодиодными трубками. Вскоре в такт пульсации из скрытых динамиков зазвучала песенка. Мотивчик разносился над рынком, привлекая людей, как мультяшных собак, впадавших в транс от аромата свежеиспеченных пирогов: «Все к Курцману, все к Курцману, все к Курцману пойдем и сами лично выберем, сколько проживем».

Через час очередь уже заканчивалась на улице.

Арнольд Курцман, сколотивший свой первый капитал на переработке старых баскетбольных мячей НБА в дешевые внутренние камеры и переключившийся на торговлю искусственными органами, был низеньким, отечным, лысеющим мужчиной, вокруг которого постоянно вился целый рой головокружительных юных красавиц. Он являлся лжецом, вором, скверным исполнителем караоке с никуда не годным чувством ритма и фанатичным поклонником французского кино. Но несмотря на массу недостатков, Курцман обладал чековой книжкой высотой с Эйфелеву башню, и деньги, которыми он сорил направо и налево, позволяли ему пребывать по самый пах в пленительной женской плоти в течение почти всей жизни.

Фрэнк, мой руководитель в Кредитном союзе, органически не переваривал Арнольда Курцмана, причем его неприязнь выходила далеко за рамки профессиональной зависти. Своей ненавистью он заразил и меня. Дело усугубляла необходимость посещать одни и те же конференции и терпеть бесконечные снисходительные речи Курцмана на нескончаемых семинарах. Мало на земле найдется созданий, которых я ненавидел бы больше, чем этого старикашку с гнусным характером и слюнявыми губами, и пару лет назад я даже подсуетился, чтобы именно мне достался заказ на изъятие искусственных легких Курцмана, чей бизнес и банковские счета к тому времени накрылись медным тазом.

Я испытал глубокое удовлетворение, отыскав Курцмана в обшарпанном мотеле, где тараканы ползали по его вздутому потному телу с догнивавшим от сифилиса мозгом, а жалкий скарб валялся кучей на прикроватном коврике в пятнах. Надо ли говорить, что ни одной юбки поблизости не вертелось?

Слоган фирмы Курцмана «И сами лично выберем, сколько проживем», назойливо зудевший на всех земных языках, сразу попал в народные хиты, и вскоре другие производители искорганов закинули удочку в этот пруд в надежде урвать себе торговую площадь. «Гейблман», «Кентон», «Таихицу» залегли, как снайперы в подлеске, выжидая удобного момента, когда встанет вопрос о продлении аренды для розничных торговцев, и в день икс в ноль часов одну минуту выбросили десант на лизинговый офис рынка не хуже штурмовиков в блицкриге, выкладывая на стол все новые опечатанные пачки, пока администрация не дрогнула под зеленым натиском и не уведомила всякие «Банана репаблик» и «Поттери барн», что их плодотворное сотрудничество подошло к концу.