Цыпочка - Дэвид Стерри

Когда я, мама, папа и еще сорок тысяч американцев встали, чтобы спеть национальный гимн, отец посмотрел на мою сияющую мордашку и улыбнулся. А у меня от восторга бегали мурашки по спине.

Я сидел за одним из столбов на стадионе, надеясь увидеть, как Йоджи отобьет мяч. Мне нравилось наблюдать за происходящим из-за столба меня возбуждало подглядывание и чувство собственной защищенности.

Нужный мне высотный дом стоял на сваях, словно аист на длинных ногах в сейсмически опасном районе; голливудские огни были так близко, что, казалось, их можно было достать с его крыши.

Было почти одиннадцать вечера, но воздух казался тяжелее, чем обычно, будто шторм собирался разразиться над океаном и преградить мне путь.

В Южной Калифорнии никогда не бывает дождей — только штормит.

Я выровнял дыхание и подождал, пока стукнет ровно одиннадцать. Я старался не думать о поцелуе Кристи, а только о ста долларах чаевых, полученных от Джорджии.

Пора было позвонить в дверь. Следовало только вытянуть палец и нажать на кнопку звонка. Протянуть руку и позвонить. Почему-то это казалось невероятно сложным делом.

Но я все-таки справился, и звонок зазвонил.

Мне открыла белокожая морщинистая, но моложавая женщина с красными волосами, одетая в розовое кимоно. Она оглядела меня сверху донизу, будто я — кусок свиной вырезки, которую она собирается купить. Я улыбнулся, но она не ответила мне тем же. Прекратить улыбаться!

Она пустила меня внутрь.

На длинной коричневой кушетке сидела темноволосая женщина с бокалом шампанского в руке, одетая в голубое кимоно. Огромное зеркальное окно, как немигающий глаз Циклопа, смотрело на Город Ангелов, мерцающий миллиардами звезд. Давно умершая Дженис Джоплин пела мою любимую песню:

«О Господи, не хочешь ли ты купить мне „мерседес-бенц“?»

— Скажи «привет» мальчику, Бэби, — сказала черноволосая женщина в голубом кимоно.

— Да, Сладкая. Привет, — проговорила красноволосая в розовом.

— Скажи ему, где лежат деньги, — велела Сладкая.

— Деньги на столе, — показала Бэби.

Мои двести баксов лежали на еще одной пятидесятке.

— Там еще пятьдесят, на тот случай, если ты правильно разыграешь свои карты. Если будешь хорошим мальчиком.

Я положил в карман свои двести пятьдесят. Горячо, горячо, горячо.

— Скажи ему, чтобы надел униформу, Бэби, — проговорила Сладкая.

— Надень это, — велела мне Бэби и протянула черный прозрачный фартук.

О’кей, я вполне мог с этим смириться. Я начал повязывать фартук, решив, что это как костюм в дурацком французском фарсе.

Сладкая и Бэби зашептались и захихикали, глядя на меня. Я так покраснел, что у меня даже кожа головы стала ярко-розовой, как тогда, когда отец обрил мне череп налысо и я схлопотал солнечный ожог.

— Скажи ему, что он должен раздеться, прежде чем надевать фартук, — сказала Сладкая.

Бэби перевела.

И почему взрослые женщины так любят разглядывать голых мальчиков? Я думал об этом, пока раздевался и надевал черный прозрачный французский фартук. И еще больше покраснел.

— Скажи ему, чтобы полировал серебро, — сказала Сладкая.

— Приступай, — прошептала Бэби.

Волей-неволей у меня возникло столько фантазий, когда я шел сюда, — две пары грудей, два влажных рта, и то и се. Полировка серебра во французском фартучке даже близко не входила в этот список.

Клиент всегда прав. И деньги уже в моем кармане. Так что я встал с торчащей голой задницей и начал полировать серебро, кося глазом на Бэби и Сладкую, которые заглатывали друг друга, как две изголодавшиеся змеи.

— Скажи мальчику, чтобы не смотрел на нас, Беби, — Сладкая одарила меня таким взглядом, будто я — отброс общества.

— Не смотри на нас! — крикнула Бэби.

— Я не… — начал было я.

— Скажи ему, чтобы не разговаривал, — прошипела Сладкая.

— Молчи, просто полируй серебро, — ледяным тоном приказала Бэби.

Я заткнулся и отвел глаза. Я полировал серебро. Что интересно, так это то, что серебро явно не нуждалось в этом. Оно было таким чистеньким, что им можно было сразу сервировать стол.

Игру «Янки» должны были транслировать по телевизору, и болельщики собирались перед экраном, чтобы посмотреть матч. Мне было пять лет, и я полностью тонул в большом кресле в гостиной. У нас был огромный телевизор, почти такой же большой, как экран в кинотеатре. Когда начали исполнять национальный гимн, мои мать и отец встали, положили руку на сердце и начали подпевать. Я присоединился к ним.

Через пару недель я в зашел в гости к Билли О’Коннелу, чтобы посмотреть матч с друзьями. Когда начали исполнять национальный гимн, я встал, положил руку на сердце, начал петь и утонул в издевательском хохоте Билли и его шакалов.

Я быстро сел. У меня горели лицо и уши, я пребывал в ужасе, будто был уличен в чем-то постыдном. Я больше никогда не ходил к Билли О’Коннелу.

Красная копна волос взлетала над голубым кимоно Сладкой, которая держала голову Бэби между своих ног. Со вздохами и стонами она прижимала Бэби к себе, двигая ее голову направо-налево, будто это был джойстик.

Я водил пылесосом по коврику. Мне казалось, что этим интересным делом я занимаюсь уже лет двадцать. Шторм давно пронесся над Голливудом.

Весь Лос-Анджелес — одна большая вечеринка в одиннадцать вечера в пятницу.

И в моем доме — ладно, в месте, где я живу, — сейчас продолжалась вечеринка. Кристи наверняка танцевала с каким-нибудь Джо-из-колледжа, который занимал мое место рядом с нею. Именно я должен был это делать. А я, одетый только в прозрачный фартук, пылесосил коврик, который уже и так был чище чистого, и старался не смотреть, как сладкая парочка доводит друг друга до женского оргазма.

Я невольно ощущал их терпкие испарения, вся комната была объята ароматом любви, и определенные мускулы моего тела непроизвольно напрягались, потому что этот запах сообщал моему телу о сексе. Мои собаки Павлова уже лаяли и пускали слюнки.

Метелкой из перьев я посмахивал пыль, которой не было, и протер зеркала. Жидким мылом и щеткой выскреб пол на чистой кухне, ползая на коленях, как какая-то угрюмая Золушка. Мне хотелось прервать любовное шоу Бэби и Сладкой. Но, конечно же, я не мог себе этого позволить. Я был уборщиком, почетным гостем на этой встрече членов клуба мужененавистниц: я делал бесполезную работу, а эти женщины радовались моему унижению. Мне хотелось грохнуть этот японский натюрморт, разбить окно и размазать эти вагины, которые издевались надо мной.

Вы, может, и не догадываетесь, но это было еще хуже, чем задыхаться под Джорджией.

Смени пластинку, парень.

Двести пятьдесят за то, чтобы я держал свое дерьмо при себе и убирался голышом? Смеешься? Заткнись, черт побери, и продолжай пылесосить.

Знаешь, Кристи, мне заплатили, чтобы я переоделся в женскую одежду и делал уборку квартиры, пока две женщины занимались однополым сексом.

Сосредоточься, дружок.

Огромный пылесос выл, как реактивный самолет. Мне захотелось, чтобы на коврике появилось хоть немного грязи.

— Скажи мальчику, чтобы он перестал пылесосить, Бэби. Скажи ему, чтобы он показал нам свою задницу, — заявила Сладкая.

— Перестань пылесосить, — передала мне Бэби, — повернись и покажи нам попку.

Я выключил пылесос и повернулся. Я показал им задницу. Я просто сосредоточился на дыхании и не смотрел… Двести пятьдесят баксов. На полтинник больше, если я буду хорошим мальчиком.

Я слушал, как они вздыхают и стонут, как в порнопередаче по радио.

— Вели парню помыть посуду, — проговорила Сладкая.

— Иди, помой посуду, — велела мне Бэби.

Сладкая прошептала что-то Бэби, та захихикала и смеялась все время, пока я шел к умывальнику, включал воду и намыливал груду блестящих чистых тарелок.

И вдруг меня осенило: я толкал огромный камень на высокую гору, точно зная, что камень сорвется вниз и мне придется начинать все сначала. Я — Сизиф в прозрачном черном французском фартучке.

Я задержал дыхание, посмотрел сквозь зеркальное окно на огни большого города, и мне действительно захотелось заняться с кем-нибудь сексом.

7. Помешанный на Кристи

Я хочу большой любви, я хочу большой любви.

Я готовил еду для Кристи. У нее дома. Бэби и Сладкая остались где-то далеко, по другую сторону жизни. Я жарил лук, чеснок и итальянские сосиски, вдыхал чудесный запах и убеждался, что лучше не пахнет даже амброзия, пища богов. Мы разговаривали обо всем и ни о чем. На кухне было тепло и уютно. Мы пили красное вино по пятьдесят долларов за бутылку. Я купил его на свои, заработанные проституцией деньги. Я чувствовал себя крутым парнем, сыном иммигрантов, прущим к успеху в этом дивном новом мире плавательных бассейнов и кинозвезд. И даже то, что клерк в магазине не спросил у меня паспорт, я принял как добрый знак.