Третья раса - Дмитрий Янковский

— Нет!

— Как тогда? — это снова Тошка. — Что отличает охотника от других людей?

— Ты сказал, что океан с берега похож на зверя в клетке, — просвистела Лидочка. — Люди держат зверей в неволе?

Этот вопрос поставил меня в тупик, но я понял, что именно ради него дельфины затеяли кутерьму с поиском карточки для коммутатора. Не ради формы, форма была лишь предлогом. Они хотели знать. Им было важно. Но что я мог им ответить? Вспомнились Лесины слова о том, что дельфинам лучше не врать, что они очень чувствительны к правде и ощущают ее не на языковом, а на каком-то другом, невербальном уровне. К тому же меня удивило, что ни Тошка, ни Лидочка не знают о зоопарках и научных лабораториях. Похоже, им таких вещей попросту не рассказывали, а самим узнать негде. Может, все бы обошлось, если бы не мое сравнение. Стало ясно, что первый день работы на новом месте начался не очень удачно. Надо было как-то выкручиваться.

— Люди держат в клетках только опасных зверей, — нагло соврал я.

— Зачем? — спросил Тошка.

Действительно, зачем? Для красоты? Для изучения? Чушь. Так мы тешим свой комплекс неполноценности, глядя на когтистых и зубастых, когда они за стальными прутьями ничего нам не могут сделать. Мы можем поймать их и засадить, мы научились этому за тысячелетия нашей личной, не биологической эволюции. А они теперь у нас спрашивают «зачем».

И вдруг мне стало наплевать на дельфиньи комплексы, затронуть которые так боялась Леся и другие биологи. Неужели это дельфиний мир, а мы за каждый шаг в нем обязаны оправдываться? Захотят, пусть уходят. Я был готов даже к тому, что меня за эту беседу уволят.

— Это месть, — жестко ответил я, хотя знал, что коммутатор не передаст эмоции. — В древности мы были добычей диких зверей, а теперь держим их в клетках, чтобы наши дети могли тыкать в них пальцами и обсуждать, какие у них усы и огромные зубы.

Дельфины переглянулись и синхронно нырнули, быстро скрывшись в глубине. Я усмехнулся и хотел вынуть карточку из коммутатора, но, к моему удивлению, Лидочка вынырнула и свистнула у меня за спиной.

— Охотник, — донесся синтетический голос из аппарата.

Я обернулся. В этот момент Тошка тоже вынырнул, лег на бок и беззаботно помахал ластом.

— Может, и рыба когда-нибудь сможет посадить нас в клетку? — прощелкал он. — Вы, люди, совсем другие, не такие, как все. Вы другие, но боитесь того, что не похожи на нас.

— Не боимся, — я присел на край вольеры. — Нам иногда стыдно, что мы такие. К тому же люди все разные. Как и дельфины, наверное. Леся никогда не будет держать кого-нибудь в клетке.

— А ты? — спросила Лидочка. — Ты охотник, ты убивал.

— Я убивал искусственных тварей и людей, которые вели себя не лучше торпед.

— А кто лучше? — это Тошка.

Мне показалось, что они надо мной издеваются.

— Никто не лучше, — ответил я, поднимаясь на ноги. — Вы жрете рыбу, даже когда она идет на нерест. Потому что вам просто хочется есть. А нам тоже хочется есть, поэтому мы убиваем других людей и животных. Разве не честно?

— Вы их едите? — уточнила Лидочка.

— Нет. Ну и что с того? Они едят нашу пищу, мы убиваем их и отбираем еду себе.

— Мы от тебя узнали о людях много нового, — заметил Тошка, переворачиваясь на другой бок и попыхивая единственной ноздрей на голове. — Вы не любите говорить об этом?

— Да. Я же сказал, нам за это бывает стыдно. А вам?

— За рыбу? — спросил Тошка. — За вкусную жирную рыбу? Нет. Мы ее просто едим. Стыдно будет, если я отберу рыбу у того, кто слабее.

— И часто ты ее отбираешь? — ошарашено спросил я.

— Всегда, когда получается, — ответил Тошка. — Отберу, потом стыдно.

Он нырнул, а Лидочка коротко свистнула и сделала круг по вольере. Подплыв ко мне снова, она прощелкала:

— Вы внушили себе, что очень сильные, а потому вам стыдно. Но вы стесняетесь того, чего нет.

— Не понимаю, — насторожился я.

— Тошка заберет у кого-нибудь рыбу, а потом обязательно найдется кто-то, кто заберет рыбу у него. Не бывает никакой силы. Любая сила — это иллюзия. Сегодня вы держите кого-то в клетках, а завтра в клетку посадят вас.

— Уже много тысяч лет никто, кроме нас самих, не может сажать нас в клетки! — ответил я, совершенно не понимая, к чему клонит Лидочка.

— Время не имеет значения. Обязательно появится кто-то, кто посадит вас в клетку. Он будет говорить, а вы будете делать. Это будет новая ступенька. Выше вас. А мы останемся есть вкусную жирную рыбу.

Она нырнула и скрылась в темной воде. Подождав минут пять, я вынул карту из коммутатора, сунул в карман и вернулся в сторожевую рубку.

Там, за акриловой броней окон, начиналась настоящая буря. Небо налилось не то что свинцом, а почти чернотой, вдали полыхали продолжительные, как сполохи плазменной сварки, зарницы, волны с разбегу били в незыблемые борта «Тапрабани», выстреливая брызгами метров на десять вверх. Если бы не рифы, сбивающие силу океанских валов, вода во время подобных штормов докатывалась бы до порога нашего дома.

Я любил такую погоду. От ощущения близости неукротимой стихии кровь сильней разгонялась в жилах, все мое существо охватывала дикая, первобытная эйфория. Если бы не было окон, то руку протяни, и там смерть. А так сторожевая башня выдержит хоть сколько прямых попаданий молнии, я от всей души надеялся, что хоть одна на этот раз обязательно шарахнет в станцию — уж очень хотелось увидеть ее вблизи.

И тут я окончательно понял, зачем люди сажают хищников в клетку. Да не хищников они сажают, а собственную смерть! Вот в чем дело. Голые, без когтей и клыков, почти не приспособленные к жизни в дикой природе, люди все-таки выжили, но смерть так долго ходила за ними по пятам, что они без нее не могут. Смерть для нас стала частью жизни, мы хотим все время видеть ее поблизости, но в клетке, в клетке, чтобы не вырвалась на свободу. Отсюда любовь к приключениям, к прыжкам с гравилетов, к свехскоростным гонкам и погружениям на немыслимые глубины. Но мы стараемся сделать это все как можно более безопасным. Там же, где опасность становится реальной, место уже не всем.

— Барракуда меня дери! — выругался я, сжимая кулаки.

Толкнув тяжелую дверь, я кубарем скатился по трапу и выскочил в коридор, ведущий к задраенному внешнему люку. Преодолев два десятка шагов, я вцепился в запоры и сдвинул их в сторону. Тут же меня ветром чуть с ног не сбило, ледяная пена вихрем завертелась перед лицом. На такое приветствие океана я не мог не ответить. Согнувшись, чтобы легче держать равновесие на ветру, я выбрался на палубу, хватаясь за все прочное, что подворачивалось под руку. Черные низкие тучи стремительно летели над головой, сполохи зарниц приближались, вызывая во мне смесь первобытного ужаса и восторга. Теперь у меня был ответ на вопрос дельфинов, что отличает охотника от других людей. Смерть охотника чаще всего в океане, но в отличии от других людей, от спасателей, от биологов, охотник не отгораживается от океана стальными прутьями стопроцентной безопасности. Потому что чем большую безопасность ты себе обеспечиваешь, тем меньше можешь воздействовать на то, что находится по другую сторону защитного барьера. А охотник должен воздействовать, он не может просто подглядывать, как другие. В этом и есть его отличие, это и манило меня в моей службе.