В + В - Алеха Юшаева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Прости меня… – шепнули её слабые губы.
– Замолчи уже, – ответила я ей так же тихо.
– Нет, сначала прости меня, – промчалась еле заметная улыбка, и голос слегка повеселел.
– Мне не за что обижаться на тебя. Мне не за что прощать тебя. Но, если ты так хочешь, – быстро вставила я, видя, что она готова спорить, – то я прощаю тебе всё, в чем бы ты ни была повинна.
– Спасибо.
Она благодарно закрыла глаза, выпустив еще пару слезинок, и тут же успокоилась. Взяв еще одну салфетку, я осторожно, чтобы не испортить её макияж, убрала следы слез отчаяния, усталости и счастья. Официантка принесла вино, два бокала и закуску в виде непонятного мяса и сыра, похожего на масло. Ника взялась за бутылку и налила нам прекрасного древнегреческого пойла.
– Знаешь, я не хочу пить, но почему-то традиция требует, чтобы встречи со старыми знакомыми проходили именно так. Поэтому всё, что я могу сказать в качестве тоста, так это: «За тебя».
Она выпила залпом и быстро заела сыром. Я отставила бокал.
– А что было бы, если бы мы не встретились?
– Ничего. Через год я всё равно умру, тогда всем уже было бы без разницы, – беззаботно сказала она, наливая себе ещё.
– Что случилось?
– У меня рак. Не волнуйся, это уже не излечимо.
– Ты так весело говоришь об этом, словно у тебя простуда, которая завтра пройдет.
Ника закусила губу и посмотрела прямо на меня.
– Я устала. Я слишком устала, чтобы думать об этом так трагично. Когда мне только сообщили эту «замечательную» новость, я думала, что наложу на себя руки. Ну, или сойду с ума. Однако ни того, ни другого не случилось, мне пришлось как-то жить дальше. И я пыталась, но мысли, что я скоро умру, что скоро буду гнить под землей, мешают даже дышать спокойно, – она вздохнула. – И я задумалась. Обо всем, что было в моей жизни, чего не было, что я упустила, что сделала плохого, что хорошего. Меня загрызла совесть, – Ника ухмыльнулась, разглядывая вино в своем бокале. – Я не хочу умирать, зная, что сделала тебе больно.
– Что? Но ведь ты же абсолютно ни в чем не виновата, – возмутилась я. – Я сама отпустила тебя, сама отказалась от нашей дружбы, от наших… от всего.
– «Отпустила»? Тогда мне странно видеть, что ты заходишь на мою старую страницу, смотришь фотографии, сохраняешь их, что ты искала те записи, которые мы делали вместе. Ты никогда не отпускала меня.
Её точные слова поразили меня.
– Откуда ты знаешь всё это?
– Это было не сложно. Ты случайно перепутала кнопки сохранения в альбом и сохранения на память телефона.
Как ужасно попасться на месте преступления. На мгновение я почувствовала себя заключенной в тюремной камере.
– Почему ты думаешь, что я искала наши записи?
– А разве нет?
– Нет. Ты же всё уничтожила, – холодно ответила я.
– А, верно.
– Значит, это ты искала тетрадки. И ты тоже не можешь отпустить меня.
Открытые, светлые, прекрасные глаза вперились в меня. Ника глубоко задышала и, качнув головой, выплеснула вино в себя.
– Я не думала, что ты можешь так жестоко кидаться правдой.
Мы сидели друг против друга и смотрели в лица, знакомые на протяжении многих лет, но потерянные надолго. Наши ноги прошагали столько дорог, когда мы были далеко, наши глаза видели очень разные вещи, наши кожи чувствовали совершенно разные ощущения, пока мы ничего не знали друг о друге. А теперь нас столкнула вместе неизвестная сила, названия которой никто не давал, и мы сидели за одним столом, такие разные, такие далекие, такие неродные.
– Я не кидаюсь.
– Знаешь, мне плевать. Я устала от всего, и теперь, когда я наконец получила свободу от своей муки, мне плевать совершенно на всё.
– Не говори так; пока ты жива, ты можешь действовать, творить, ездить в разные страны, разъезжать в дорогих машинах, ходить голышом в прекрасных замках…
– Могу, – шикнула она, – но хочу ли?
Я замерла. Вероника, как я поняла, была достаточно обеспечена всем. Она могла одеваться в одежду любой дороговизны, она могла заказывать вино и сыр наилучшего качества, ей ничего не стоила радость жизни. Но её тонкие линии около глаз говорили, что ей всё это не нужно.
– В тот день я второй раз за всю свою жизнь поехала в метро, – вдруг проговорила она, поворачивая в руках пустой бокал. – Я специально поругалась с водителем, чтобы наконец не видеть его обезьяньего лица. А оказалось, это всё перевернуло мою жизнь.
– В худшую сторону?
– Я пущу в тебя этот бокал. Сказала же, что ты подарила мне свободу. Теперь мне плевать на всё.
Она плавной рукой налила себе вина и тут же выпила его. Её щеки слегка розовели, губы сладостно причмокивали, пробуя жидкость на вкус, серые глаза сверкали дурманящим алкоголем. Она всё больше расслаблялась, всё больше становилась похожей на себя подростка. Несколько раз ей звонили на телефон, но она, озлобленно сдвинув брови, отключила звук и перестала обращать всякое внимание на горящий экран. Ника пила и пила не останавливаясь. Заказала вторую бутылку, лучше первой.
– Я ведь была дважды замужем. Да-а, а как же. Сначала это был Вова, – она запнулась, пусто глядя на скатерть, – потом это был какой-то банкир. Поэтому у меня есть всё, как ты смогла заметить. И дети у меня были. Михаил Владимирович и Мария Васильевна, – отстраненный взгляд на людей за соседними столиками и рука под расплывающейся щекой. – Миша живет теперь с бабушкой в нашем старом маленьком городке, а Маши уже как три года нет со мной. Поэтому я вольная птица: куда хочу, туда и качу. Хочу весь день лежать на диване и плевать в потолок – пожалуйста. Хочу весь день гонять сотрудников и кричать на их глупые головы – пожалуйста. Хочу целую неделю проведу за границей, хочу – весь месяц, хочу – весь год меня не будет здесь. Мне никто не указ, я сама по себе. А еще я знаю, что ты тоже сама по себе, – мутный, пьяный взгляд скользил по мне. –
