Сломанная Головоломка - Х Собачий

И что, спрашивается, из этого следовало?

Из этого следовало (помимо, конечно, довольно приятного ощущения собственной богоподобности), что для того, чтобы убедить в чем-то эту бестолочь-бога из холодильника, надо просто-напросто всех-всех-всех-всехвсех вокруг - которые ведь тоже, каждый, как и Вера Кирилловна для кого-то, холодильники - в этом убедить. Всех вокруг.

И тогда каждый, как Вера Кирилловна, будет бросать окурки точно в урны, уступать всем дорогу и подсаживать старичков и старушек в автобусы. И когда у Веры Кирилловны заболят зубы - примчится добрый врач, сделает укол и вылечит. А если будет занят, то извинится, пообещает поскорее освободиться и порекомендует по телефону полоскание. И кассир в кассе - лишь бы только не расстроить - продаст билет в кино, если окажется, что у Веры Кирилловны чуть-чуть не хватает денег - с радостью подождет до следующего раза ("Гляди-ка! А ведь я для нее был сейчас чем-то вроде доброго бога!" тихонько порадуется кассир, глядя на радостно удаляющуюся Веру Кирилловну). Да деньги-то - и не нужны будут! Все будут честными. Хотя нет - это уже коммунизм какой-то получится. Деньги нужны будут обязательно! Чтоб не сбиться, не забыть - вот, мол, эти десять бумажек кассиру, а эти три - за вчерашний обед, очень вкусный был суп. Знаете, пожалуй даже четыре - уж очень вкусный. Приносишь кассиру бумажки - он радуется: чуть было за делами не забыл, что вчера еще одно доброе дело сделал, спасибо, бумажки напомнили. Деньги станут не выражением чьего-то затраченного труда, или какой-нибудь там потребительной стоимости, а степенью благодарности. Вот как я вам благодарен! А я вам - во-о-от как!.. Спасибо!!! И вам спасибо!

Вера Кирилловна была совершенно серьезно убеждена, что именно так все и будет - когда тот, в углу, у холодильника, все наконец поймет. То есть, конечно, не кто-то там в углу - Вера Кирилловна видела прекрасно, что никакого пылающего куста, вообще никого (кроме, разве-что, высохшего паучка за батареей), там в углу не было. Понять нужно было... Ну, в общем, просто всем-всем-всем вокруг, сколько их ни есть.

Думая об этом, Вера Кирилловна часто становилась очень серьезной. Она прикидывала, сколько же их - тех, кому надо все это растолковать. Задумчиво глядела, сдавленная со всех сторон, в окно метро, когда поезд выезжал на мост, и прикидывала, сколько народу живет в мерцающем россыпью огоньков далеком жилом массиве. Прикидывала, сколько десятков тысяч окошек горит, сколько у каждой из этих лампочек сидит людей, о чем они в эту секунду думают. И сколько их, в одной Москве, таких "муравейничков". А по стране?

А еще Китай.

Придя домой, Вера Кирилловна косилась в угол у холодильника, грозила кулаком. Подгоняла. Уговаривала. Советовала поторопиться - ведь правда, нужно же было срочно что-то делать!..

Но и сама не унывала, придумывала что-нибудь.

Иногда, например, представляла себя докладчиком на собрании священников всех. Как она с высокой кафедры излагает притихшему залу возможную стратегию общих действий...

Чаще думала, как пролезть в средства массовой информации.

Например, была когда-то такая передача - "Воскресная нравственная проповедь". Нет, ее никто не смотрел. Лучше - "Спокойной ночи, малыши". Или - специально: сначала грандиозная рекламная компания. "До выступления Веры Кирилловны - просто хорошего человека - осталось двенадцать дней!" Рекламные шиты на всех дорогах. "Десять! Девять! Восемь!" Самолеты пишут цветным дымом цифры в небе, регулярные объявления по радио, всюду плакаты. Три дня. Два! День!!!

- Здравствуйте, друзья! Как вы думаете, сколько ушей у бога? Не стесняйтесь! Два?.. Ни одного?.. Нет, неверно. Ушей, которыми он нас слушает, у него безумно много, в два раза больше, чем вас! Так наша передача и называется: "Уши!"

Замерла у мерцающих экранов целая страна, да что там страна - весь мир! Ловят каждое слово, задумываются...

- Ну как? - улыбаясь, опять обращалась, придумав что-нибудь такое, Вера Кирилловна к углу у холодильника. - Только честно. Если так тебе все растолковать, поверишь наконец?.. Перестанешь пакостить?.. Да ну тебя.

И опять, задумавшись, она закуривала, наливала чайку в любимую синюю с белым медвежонком пандой китайскую чашку (правда, уже треснутую и с отбитой ручкой), щурясь, разглядывала в окно россыпи огоньков в далеких домах...

Представьте себе: где-то в этом городе сейчас живет такая странная Вера Кирилловна. Вот, показав опять на прощанье тому, кто в углу у холодильника - да и всюду, - кулак (или язык - в зависимости от настроения), она тихо, ощупью идет по темному коридорчику в свою комнату. Раздевается и, стоя просто так - у стены на голове, смотрит себе тихо: за окном снизу вверх падает мокрый снег. Медленно-медленно.

Снизу - вверх.

МАША В.

Матвей Иванович запер входную дверь на ключ и, махнув в сторону спальни, тихо сказал: - Проходи! Она - там.

Мы тихо вошли в большую темную комнату, Матвей Иванович включил свет.

- Вот, - сказал он, показывая на странное сооружение в углу, у занавешенного окна.

Это было что-то вроде узкой длинной металлической лежанки, обитой сверху лиловым дермантином, только, почему-то, с несколькими отверстиями странной формы в верхней плоскости и огромным количеством проводов и каких-то приборов снизу, между ножками.

- Это и есть моя Маша, - помолчав, сказал Матвей Иванович.

- Маша?

- Сокращенно, - улыбнувшись, объяснил Матвей Иванович. - Если хочешь - "Маша В." У-у-у, дорогая ты моя! - подойдя к лежанке, он нежно погладил ее рукой, щелкнул тумблером, среди проводов загорелись красные лампочки, что-то загудело.

- И что, хватает напряжения от сети? - спросил я. Матвей Иванович кивнул, сосредоточенно вращая большую ручку у изголовья.

- Готово! - сказал он. - Что ты спросил? Конечно, от сети! Откуда же еще?

Осторожно присев на Машу, он похлопал по обивке рукой, улыбнулся, посмотрел на меня:

- Я теперь, пожалуй, еще и коллекционером стану, - сказал он, взглянув на книжную полку. - Наверное, это просто такая форма проявления бессознательного, не находящего выхода чувства моей собственной сверхгениальности... - Встав, он провел рукой по корешкам книг. - Уже восемнадцать самых разных описаний. И это только первое, что на ум пришло. От Герберта Уэллса и до "Понедельника начинается в субботу", помнишь, там такой велосипед придурочный есть?..

Я засмеялся, подошел к Маше, потрогал лиловую обивку.

В ногах лежанки угадывался трансформатор. Сквозь две неправильной овальной формы дыры на уровне коленей - если бы лечь на лежанку на живот было видно что-то немного похожее на шаговый двигатель; дальше, через следующую дырку, - что-то совсем уж непонятное. В изголовье лежала подушечка в лиловой наволочке с вышитым на ней голубым шелком, стебельчатым швом, латинским изречением "Tempore mutantur, nos et mutamur in illis".

- Сам вышивал? - спросил я.

- "Времена меняются и мы меняемся вместе с ними", - с выражением прочел Матвей Иванович и засмеялся. - Я, между прочим, не только подушечку сам вышивал, но и все остальное - тоже сам делал, - скромно уточнил он.

Я присел рядом с ним. Сидеть было очень мягко и удобно. Мы посидели минуту молча.

- Все равно не верится, - сказал, наконец, я. - Понимаешь, наверное...

- Мне и самому иногда не верится, - кивнул Матвей Иванович. - Значит так, сначала я сам лягу. Покажу, что ничего опасного здесь нет. Потом - ты. И потом уже - поговорим. У меня в холодильнике пиво есть.

- Так уж и ничего опасного... Полетит какая-нибудь хреновина на полпути... Сам, наверное, боишься.

Матвей Иванович странно взглянул на меня, вздохнул и сказал: - Об этом - тоже обязательно поговорим. Можно сказать, что только об этом и поговорим... И давай поскорее! - добавил он. - Поехали!

Я пересел на стоящую рядом широкую двуспальную кровать. Матвей Иванович пощелкал какими-то тумблерами, покрутил пару ручек, разделся догола, лег на живот, подмигнул мне и вдруг на три секунды стал каким-то размытым, полупрозрачным. А потом - появился опять. Только с трехдневной щетиной и грязными по колено ногами.

- Вот и все! - сказал он. - Теперь ты. И пойдем скорее пить пиво!..

- А мне... тоже раздеваться? Это обязательно?..

Матвей Иванович улыбнулся.

- Стоит! - кивнул он и рассмеялся. - Мне кажется, стоит сразу раздеться.

Я пожал плечами, разделся и, поерзав, лег на Машу. Матвей Иванович присел рядом, пощелкал тумблерами, покрутил ручки, подмигнул мне и исчез.

- Ха-ха-ха! Не обманул Матвей! Ну здорово, добрый молодец! - раздался низкий голос, и лежащая подо мной женщина обняла меня, нежно провела ладонью по спине и чмокнула в губы.

Она тоже была голой.

- Катериной меня зовут, - объяснила она и засмеялась. - Матвей мне все объяснил. Проказник! Представляю, каково тебе сейчас!.. Ну да не бойся! Брось! Здесь бояться тебе нечего.

И она опять поцеловала меня.

Через три дня я вдруг, совершенно неожиданно для себя, увидел перед собой Матвея Ивановича. Он все так же сидел на корточках и осторожно улыбался, почесывая щетину.