Игра со спичками - Daredevil

Может быть, кому-то мои рассуждения покажутся абсурдными, но попробую объяснить. Представьте себе жизнь обычного советского интеллигента. С одной стороны, высокая социальная защищённость. Не надо ежедневно изматывать себя мыслями о куске хлеба на завтра или бояться, что завтра выгонят с работы. С другой стороны, ещё со школы прививают представление: мы живём при социализме, и у нас всё всегда должно быть справедливо и благополучно. Поэтому когда такой интеллигент видит, что это не соответствует действительности, то реагирует острой критикой Советской власти. Что поделать, всё хорошее в таких условиях воспринимается как должное. Что есть бесплатное высшее образование, гарантированная работа и достойная пенсия по старости — это хорошо. Но при этом ещё хочется кататься по заграницам, слушать А. Галича и читать А. Сахарова с А. Солженицыным. Даже не только потому, что так уж интересно знать, что они там понаписали, просто потому что за них обидно. Как же, обижают несчастных! При этом мало кто задумывается, что в таких ситуациях роли гонимого и гонителя достаточно относительны, и в принципе они могут поменяться местами, как в случае с Гавелом. «Сегодня он диссидент, а завтра он президент». И тогда-то и открылось, какое он на самом деле Г…. (простите, «комсомолке» так выражаться не положено, но если Вам не нравится, отсылаю Вас к Гашеку). Достаточно сказать, что этот «отец чешской демократии» и «совесть нации» поддержал убийство натовцами двух тысяч ни в чём не повинных граждан Югославии. Этот борец за «права человека» за людей их, видимо, не считал. Наверно, потому что те жили при социализме, а диссиденты привыкли не принимать «совков» в расчёт. А может, дело даже не в этом. Просто человек, приказавший снести памятники борцам с фашизмом, сам поставил себя с фашистами на одну доску. Ладно, я отвлеклась…

Дальше дело обстояло так: мама послала меня в кухню отнести грязные тарелки и за яблоками. Последних в холодильнике не оказалось, и потому я вышла в коридор, где в пирамиде из ящиков хранились наши дачные запасы. Минуту я раздумывала, как мне достать их оттуда, но потом поняла, что одной мне не справиться. Верхний ящик находился довольно высоко, даже если я встану на табуретку, всё равно он для меня слишком тяжёл, и я рискую обрушить всю конструкцию на себя. Лучше не экспериментировать.

Я вернулась в гостиную и попыталась объяснить маме, в чём дело. Она обозвала меня «клюшкой», наверное, ещё сердилась за тот разговор, затем попросила отца помочь.

Когда мы вышли, я вдруг сообразила, что мы наедине и, значит, можем поговорить без маминого вмешательства.

— Папа, а почему ты пригласил Галицкого?

— А почему бы и не пригласить?

— Но ведь он диссидент.

— А что, если диссидент, то не человек? — и я поняла, что в его глазах выгляжу зашоренной комсомольской дурой. Впрочем, так мне и надо, надо быть потоньше.

— Но ведь диссиденты — это такие люди, которые хотят, чтобы у нас был не социализм, а капитализм… — стала объяснять я.

— Кто тебе сказал такую чушь?

— Нас так в школе учили, — только мне понятный юмор ситуации заключался в том, что это относилось и к советской, и к постперестроечной школе. Только в одном случае ставился знак [ — ], а в другом [+].

— Да чушь это всё.

— А за что же его тогда выслали из страны?

— Убей Аллах, не пойму!

Я вздрогнула и вспомнила свой кошмар. Хотя «убей Аллах» — это просто одно из его излюбленных выражений.

— Просто он был сатириком, а каким властям сатира понравится.

— Но ведь есть же другие сатирики, которых никто не трогает. Почему же тогда его…

— Ну… «лишь при Советской власти такое может быть».

— Что может быть?

— Такая глупость. Просто одним позволяют, другим нет. Берегут своих.

— Но ведь, до того как он начал писать сатирические песни, его тоже не преследовали.

— Более чем.

— Значит тут дело не в том, что одним можно, а другим нельзя…

— Значит, не в этом. Ну, тогда я просто не знаю.

— А я знаю. Он сказал: «лучший вид на этот город — если сесть в бомбардировщик», — вспомнила я вдруг.

— Ну, одна строчка… — отмахнулся он, как от пустяка. И вовсе не одна. И для меня это был совсем не пустяк. Видите ли, я в этом плане немного суеверна. Мне кажется, что такие строчки сродни проклятию. Будто бы они увеличивают вероятность соответствующих событий. Может быть, верить в проклятья и странно для комсомолки, но даже если такого рода строки и не несут мистической силы, у них и земной достаточно. Ведь говоря такие вещи, Галицкий оправдывал подобное развитие событий, а это само по себе преступление. Он желал этого…

— Но ведь он хотел, чтобы нас всех разбомбили… — сказала я вслух.

— Да нет же, там не то имелось в виду.

— А что же?

— Ну, что-то вроде, «да ну вас всех к чёрту!»

— А чего он вообще хотел?

— Того же, чего и все: социализм, только лучше. Я тогда сам слушал его выступления на этот счёт…

— Но в интервью радио «Свобода» он говорил другое…

— Ну, не знаю. Если он придёт, то сама его спросишь.

За время этого разговора мы уже успели перемыть все яблоки, и последние слова он произнёс уже в дверях гостиной.

— Вас только за смертью посылать, — сказала мама. Я опять внутренне вздрогнула при упоминании смерти, хотя разумом не могла не понимать, что мы и в самом деле завозились, и ничего другого эта фраза значить не могла.

— А зачем за смертью, не надо за ней посылать, — попробовала отшутиться я, ставя миску на стол.

— Копаетесь долго, вот зачем.

— А мы в раю были и яблок там набрали, — продолжала шутить я, — а рай далеко, вот мы и закопались.

— Болтуха, — сказала мать.

— А это яблоки от древа познания? — спросил О.

— Нет, от древа жизни. От древа познания это вы по радио «Свобода» вкушаете.

Тут я получила от матери увесистый шлепок. Хотя это был скорее способ меня одёрнуть. Вообще-то она меня практически никогда не била даже в детстве.

— Она тут со мной воспитательную работу проводила, — сказал мой отец. — На тему «Как нехорошо водиться с диссидентами».

Естественно, это вызывало новый взрыв хохота.

— А что смешного, — обиженно сказала я, — Вот вы наслушаетесь «Свободы», а потом спите и во сне видите, чтобы у нас рухнул социализм, а вместо него установился бы капитализм.

Хохот стал ещё громче.

— Да нет же, нет — стал уверять W. - ничего такого мы во сне не видим.

— Правда? — обратилась я к О.

— Правда.

Я вздохнула облегчённо, и больше не стала ничего спрашивать.

Может, то, что я услышала от своего отца, нуждается в некоторых комментариях для людей, которые его не знают так близко, как я. Я уже говорила, что мой отец — человек необыкновенно терпимый. Он оценивает поэтов независимо от их политических убеждений, для него важен их талант и чувство юмора, конечно. Он вообще хранит в памяти множество смешных мест из различных книг и цитирует их при случае. И память, благодаря которой я могу теперь записать эту историю так подробно, я унаследовала именно от него.

Мой отец считает, что талант — скалярная величина. Если кто не понимает метафоры, то поясню: в физике все величины делятся на скалярные и векторные. Скалярные величины, такие как, например, масса и плотность, определяются только числом. Большая масса, маленькая масса, и всё. А есть другие величины, векторные, такие, например, как сила и скорость. Для них мало знать величину, нужно ещё и направление. То есть, чтобы узнать, куда попадёшь, двигаясь из точки отсчёта с определённой скоростью, необходимо заранее знать направление. И каков будет результат действия силы, не зная направления, заранее предсказать невозможно.

И талант, по-моему, величина тоже векторная. Ведь не случайно говорят «сила таланта», а не «масса таланта». И потому не стоит восхищаться этой силой, если она направлена не туда. Только мой отец всего этого не понимает, поэтому и может одинаково восхищаться Гашеком и Ерофеевым, петь под гитару Светлова и Бродского. Он просто не понимает, что от такой безобидной вещи, как литература, поэзия, может быть какой-то вред. Такой взгляд характерен для тех, кто рассматривает литературу, прежде всего, как вещь в себе, с другими сферами жизни никак не связанную. Но это не совсем так. Люди часто забывают, что это ещё и один из каналов пропаганды, причём после телевизора едва ли не самый действенный. Может, иной высокий эстет скажет, что так расценивать литературу — всё равно что забивать гвозди микроскопом. Возможно. Только так оно и есть.

Вы не думайте, я на самом деле люблю и маму, и папу, и вообще всех люблю, и прекрасно понимаю, что, они, в общем-то, славные люди. Только они в чем-то дети и глухи к предостережениям: «не ходи в ту дверь, что лыком завязана, грязью замазана». Но именно туда-то и тянет непослушных детей…