Журнал «Вокруг Света» №09 за 2008 год - Вокруг Света
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот при всем этом именно Америка и Франция стали ареной грозных народных возмущений, до основания потрясших западное общество.
Одно из возможных объяснений этому парадоксу могут дать социология и демография. После окончания Второй мировой войны во всех воевавших странах происходил бурный рост рождаемости, а экономический расцвет 1950-х только способствовал ему. Многочисленное поколение людей, появившихся на свет в это время (по-американски их принято называть baby boomers), выросло в сравнительно комфортных условиях свободы, заботливого внимания со стороны старших и таких прежде неведомых форм массовой коммуникации, как, скажем, телевидение. «Бумеры», в отличие от их родителей, не пережили ни нищих 1930-х, ни кровавых 1940-х. Резко возросшее материальное благополучие казалось им не важнейшим и удивительным достижением, а само собой разумеющимся фоном… или даже чем-то отрицательным, неприятным. Они хотели не большего, а иного. Среди граффити, которые оставляли на стенах восставшие студенты Сорбонны в мае 1968-го, встречались такие: «Нельзя влюбиться в прирост промышленного производства!»; «С 1936 года я боролся за повышение зарплаты. Раньше за это же боролся мой отец. Теперь у меня есть телевизор, холодильник и «фольксваген», и все же я прожил жизнь, как козел. Не торгуйтесь с боссами! Упраздните их!» И тому подобное.
Новое поколение уверенно выбирало нонконформизм, индивидуализм, смелые эксперименты и социальную справедливость. (Между прочим, для следующего поколения — «поздних бумеров», рожденных в десятилетие 1955—1965-х, этот список кардинально изменился: недоверие к власти, пессимизм и цинизм.) Любопытно, что такие «чисто западные» наблюдения хоть и в сильно измененном виде, но все же подходят, по мнению исследователей, и к СССР, что лишний раз подтверждает: человеческая природа не зависит от географического положения относительно «железного занавеса».
Движущей силой великого протеста оказались на сей раз не столько социальные низы, как раньше, сколько молодежь, причем в наибольшей степени — выходцы из среднего класса, не удовлетворенные буржуазной приземленностью отцовских интересов. В Новом Свете к этому возрастному признаку только добавился расово-этнический. «Получилось» еще и десятилетие бескомпромиссной борьбы цветного населения Америки за лучшее устройство мира: афроамериканцы требовали реализации своих провозглашенных когда-то, но так и не воплощенных в жизнь гражданских прав, политически активное население латиноамериканских стран противостояло «империализму гринго».
Все это естественно: родившись в условиях свободы и экономической стабильности, протест по определению не мог свестись к борьбе «трудящихся за свои права» в духе классического марксизма. «Права завоеваны, а что дальше?» — спрашивали недовольные. Рабочий класс в развитых странах, обрастая имуществом и благами, перестает быть революционной силой — делали вывод одни. Его место должны занять студенчество и интеллектуалы. Другие отвергали политический активизм в принципе, проповедуя этику буддийского недеяния или превращение жизни в непрерывный перформанс в духе авангардного искусства. При этом даже у наиболее политизированной части молодежи — так называемых «новых левых» — реальный социализм в том виде, в каком он существовал в странах советского лагеря, не вызывал особого энтузиазма. И дело не только в шокировавших буржуазный мир рассказах о репрессиях в ГУЛАГе. В праве на будущее государствам, подобным СССР, отказывали, скорее, по эстетическим, чем по этическим причинам. В них слишком много иерархии, жестких правил, слишком мало поэзии и свободы самовыражения — вот как полагал юный бунтарь-европеец образца 1968-го. Русская революция приручена и убита, ее апостолы превратились в бюрократов, ниспровергатели — в стражей «нового порядка», борцы с драконами сами стали драконами. Неудивительно, что в среде западных радикалов большой популярностью пользовались несоветские, альтернативные модели социализма. В первую очередь, конечно же, учение Председателя Мао.
Эти жизнерадостные девушки читают «красную книжку» с изречениями Мао Цзэдуна. Фото: ULLSTEIN/VOSTOCK PHOTO
Огонь по культуре!
В 1968 году Китайская Народная Республика находилась на пике небезызвестной «культурной революции» — явления, в сущности, не менее загадочного, чем сталинский Большой террор. Историки до сих пор спорят о соотношении в ней неверно понятого марксизма и конфуцианства, жестокой и прагматичной борьбы за власть и безграничного утопизма. Еще в конце 1950-х окончилась провалом провозглашенная Мао политика «большого скачка», в процессе которого китайских крестьян сгоняли в коммуны, обобществляли все вплоть до жен и тарелок и заставляли людей в свободное от сельского хозяйства время выплавлять на огородах сталь, чтобы «догнать и перегнать» Америку и Россию. Очень скоро начался голод, погибли миллионы. Тогда под огнем критики со стороны товарищей по партии Председатель вынужден был немного отступить и затаиться.
Но в 1966-м он вновь перешел в наступление. Объектом нападок, быстро превратившихся в убийственный разгром, стала прежде всего партийно-государственная номенклатура и интеллигенция. Их обвинили в «правом уклоне» и «буржуазном перерождении». «Огонь по штабам!» — воскликнул Мао. К кому же он обращался, кто откликнулся на его лозунг охотнее всего? Опять-таки молодежь! Это «самая активная, самая жизнедеятельная сила общества, — утверждал вождь КНР. — Она с наибольшей охотой учится и меньше всего подвержена консерватизму…»
Жизнедеятельная сила немедленно организовалась в отряды так называемых хунвейбинов («красных охранников») и цзаофаней («бунтарей»). Теоретически ее подковывали, заставляя заучивать наизусть сборник изречений Мао на все случаи жизни — так называемую «маленькую красную книжечку». Ее издали миллиардным (!) тиражом и перевели на все основные языки мира. Радикалы в США, Европе, Латинской Америке немедленно принялись штудировать «цитатник». Получилась в известном смысле «книга десятилетия».
«Красные отряды», получив почти безграничное право громить и наказывать, быстро переродились в настоящие государственные банды, которые грабили и убивали направо и налево, вступали в вооруженное противостояние друг с другом, а порой и с армейскими частями. Скоро Мао вынужден был заново наводить порядок в им же ввергнутой в хаос стране, усмирять самых горячих «революционеров». В 1968 году процесс усмирения как раз находился в разгаре. Хунвейбинов и цзаофаней стали десятками тысяч высылать в отдаленные сельские районы для оздоровительных занятий физическим трудом и сближения с народом. В свинарниках и коровниках бесчисленных китайских деревень многие из них сблизились с репрессированными ранее — выжившими «буржуазными перерожденцами».
Количество жертв «культурной революции» в полном соответствии с традиционными китайскими масштабами не поддается подсчету. Их — миллионы. Но при этом колоссальный заряд эгалитаризма и революционности в самых пламенных ее формах привлек к Китаю симпатии крайних левых во многих странах мира. Некогда, в 1930-е годы «перманентные революционеры» — троцкисты противостояли по всему миру «реакционерам» — сталинистам. В 1960-е роль первых перешла к маоистам. Мировое левое движение в очередной раз раскололось…
Эрнесто Че Гевара арестован своими врагами в Боливии. Через несколько часов он будет убит. Фото: BRAIN PIX/RUSSTIAN LOOK
Команданте навсегда
Учение Председателя вызывало энтузиазм не только у экстремистов, но и у рафинированных европейских интеллектуалов. По словам исследователя феминизма тех лет Торил Мой, желание «переписать историю как незавершенный открытый текст… разрушение институтов традиционной интеллектуальной власти, казалось, указывали для Запада путь вперед». Европейцы «тогда, разумеется, не знали, что за фасадом улыбающихся лиц китайских интеллигентов, с радостью ухаживающих за свиньями или разбрасывающих навоз, чтобы повысить уровень своего понимания материализма, скрывалась другая, куда более мрачная реальность: замученные пытками, мертвые или умирающие китайцы, в равной мере интеллигенты или неинтеллигенты, принесенные в жертву ради великой славы Председателя Мао». А возможно, в соответствии с человеческой природой, не желали знать.
Впрочем, важно не это, а то, что само безоглядное сочувствие революционному «ниспровержению авторитетов» демонстрировало меру неприятия институтов видимой и невидимой власти, которые, как панцирем, сковывали и капиталистическое, и социалистическое общества. Считаться сторонником существующего порядка, сохранения статус-кво или даже приверженцем постепенных реформ в 1960-е годы было просто неприлично!