Железная маска Шлиссельбурга (СИ) - Романов Герман Иванович

Но караульные всегда молчали, лишь напряженно глядя на соблазнительные взору картины искушения. И крикнуть нельзя сдобным бабенкам. Ни шуточку похабную отпустить — язык урежут за несоблюдение инструкции, батогами всю шкуру спустят, да на каторгу отправят, лишив выслуженных чинов и всего имущества. А как хочется взять в ладони и помять прелестные округлости мозолистыми руками!

— Кгх…

Видение было настолько четким, что вспыхнуло желание оказаться там — завалить пухленькую бабенку на зеленую травку, задрать на ней подол до шеи, и отодрать хорошенько, как приходилось не раз. А тут, который месяц без бабы сидит, зубы аж сводит, невтерпеж.

— Лука Данилович… Богородица Пресветлая сегодня явилась ко мне, Матушка Небесная наша. Из стены сама вышла, окно, замурованное, словно разверзлось, аж камни рассыпались во все стороны. Утешала меня несчастного, сироту горемычного… Мамочка ведь моя умерла, в горячке лихоманка забрала ее, а я то и не знал. Прости меня, Лука Данилович, что обиды тебе чинил по дурости своей…

Поручик обомлел — таким своего узника он еще никогда не видел — а юный ведь парень, вон как говорит плача. Чекин помотал головой — на грязных щеках Иоанна две чистые блестящие дорожки, а по ним алмазами слезы катятся. Глаза огнем веры истовой горят, и нимб светлый над головой стоит, как у святого. А голос такой проникновенный стал, как у ангела небесного, до самых глубин души доходит, словно журчание ручейка в лесу, что близ родительского дома тек.

— Велела мне Утешительница наша прошение написать на высочайшее имя, государыне собственной рукой, да по ее царственной воле и с одобрения постриг принять. И в монастырь иноком мирным удалится, за нашу царицу-матушку добрую Екатерину Алексеевну, за несравненного цесаревича Павла Петровича, за державу Господом Богом им врученную, да за люд наш православный молитву вершить искреннюю…

Надзиратель оторопел и словно загнанная лошадь мотал головою, не в силах осознать случившееся и, главное, поверить в него. Покосился на стенку — на камне явственно проступили контуры давно заложенной бойницы. И вот тут его пробрало, как говорится, до глубины души. Хоть и служил он восемь лет по Тайной канцелярии, но, как и все православные люди в Бога веровал, хоть и грешил постоянно. Но так кто в этом мире не грешен.

Но тут без явной помощи Всевышнего не обошлось — услышал Он их молитвы. И печаль развеял, внушив отроку мысль о монашеском чине, к чему они его так долго склоняли.

«Недаром говорят в народе — капля камень долбит! Так и мы с Данилой своего добились. Лишь бы не передумал! Ой, как хорошо день задался, будто пресветлый праздник начался».

И тут мысли Чекина были нарушены самим Иоанном — горестно подвывая и поскуливая, он подполз к совершенно ошалевшему надзирателю и крепко обхватил его за колени, плача навзрыд:

— Научи выводить буковки, отец родной! Я ведь кроме тебя и Данилы Петровича никого в этом мире и не знаю. Это вы меня добру-разуму учили. Научи буквицы выводить — матушке нашей государыне письмо написать мне надобно! Научи, тебе верой-правдой отслужу! Что хочешь, я все сделаю! Царицу всемилостивейшую буду просить слезно, к ногам ее припаду! Чтоб одарила тебя за мое призрение, за доброту твою!

Чекин на последних словах встрепенулся, как ворон, завидевший добычу. Мысли тут же приняли практическое направление, но он продолжал в пол-уха, но очень внимательно слушать бывшего императора, запоминая все выплаканное им на штанины, башмаки и гетры:

«Буковки выписывать научу — невелика работенка. Сам напишу письмо, а он пусть по моей писанине буквицы повторяет, да пером выводит! Сегодня же государыне прошение на постриг отправим! А через неделю, самое больше две, ну через месяц, наша служба тут и окончится! Так… хм… А ведь матушка-государыня на такой великой радости, что бывший император иноком навечно станет, милостями действительно нас с Данилой осыплет! Особенно, если сам Иоанн Антонович царицу Екатерину Алексеевну за нас попросит. Но тут нужно делать хитрее — еще второе письмо пусть напишет государыне, вроде не знает, как отблагодарить нас за надзор отеческий, ибо имущества и денег у него попросту нет».

— Иконку Богородицы принеси сюда, ты добрый! И лампадку с маслицем! Ты же сам знаешь, какой сейчас радостный день?! Помолимся вместе с тобой царице небесной!

— Такоже июля второй день, — пробормотал Чекин и тут его озарило. Бабы в крепости трудились беспрерывно, и радость была на их лицах. Берегинин день нынче, Сырая богородица — чистоту наводить надо, тунеядство и лень страшно наказываются. Так прав Иоанн Антонович, праздник сегодня, и он о том сам случайно подумал совсем недавно. И Лука Данилович потрясенно вымолвил:

— Честной ризы Пресвятой Богородицы!

— Вот видишь, Она и явилась ко мне сюда! Давай вместе помолимся нашей покровительнице!

И такая мольба послышалась в голосе царственного узника, что Чекин опустился рядом с ним на колени, и они долго молились, глядя на выступивший след заложенной когда-то бойницы. Сколько прошло времени, Лука так и не понял, но ему стало на душе благостно. От неожиданной перспективы не только избавиться от надоевшей до оскомины службы, но при этом еще получить несколько тысяч рублей в виде милости от матушки-царицы, поручик необычайно воодушевился и принялся действовать, услышав мольбу царственного узника:

— Чистым хочу постриг принять! Как в Писании о том говорится, что члены омывать нужно, ибо святитель…

Терпеливо выслушав мольбы от Иоанна Антоновича — а мысленно он стал почитать узника как бывшего императора, хотя ранее его изводил безмерно. Ведь каково простому служивому над бывшим императором покуражится! Ан нет — сейчас надо почтение явственное ему оказывать, ничем не раздражать — ибо выбрал узник путь смирения, что государыне по сердцу придется его желание постриг принять. Ведь сейчас он имеет какие-то права на престол (от крамольной мысли Чекина передернуло), то после пострига шалишь — все, не будет больше бывшего императора, для мирской жизни как-бы умрет в одночасье. А простой монах прав на трон никаких не имеет, только по духовной линии пойти.

«А ведь матушка-царица может его епископом сделать, али митрополитом. Родня ведь, пусть и по ее сыну — братья они троюродные. Договорятся по-хорошему между собой, все распрекрасно у них сложится. Одному братцу власть светская, а другому духовная достанется. Может такое быть? Да запросто! И тут момент нельзя упускать — ласковое теляти двух маток сосет, и сыто завсегда бывает. Ладно, не буду загадывать — главное дело совершено, а просьбишки его, тьфу, зараз исполним, благо о том в инструкциях давно все прописано и предусмотрено».

— Молись Пресветлой Богородице, сын мой и развеются все твои печали и горести вскоре! Иноком станешь, а они Господу любезны!

Поддержав религиозный пыл узника, Чекин вышел из «секретного каземата», поднялся по каменной лестнице и открыл засов на двери. Там уже переминался капитан Власьев, несколько раз ударивший кулаком по толстым доскам с набитыми железными полосами.

— Тут такое дело, Данила Петрович, сподобились мы! Добились своего, — и поручик, горячечно дыша, выложил капитану все что услышал и увидел. У Власьева чуть глаза на лоб не вылезли, настолько он удивился. И шустро рванул вниз по лестнице, придерживая шпагу рукою. Дверь к узнику открывать не стал, подглядывал и подслушивал долго. Тихо встал, молча поднялся в башню, там обернулся и негромко заговорил:

— Будь с ним постоянно, Лука — и помягче, побережнее, с ласкою. Служителя на уборку отправь, постель пусть перестелют, мягкую. Солдаты кадку принесут — Иоанн Антонович за ширмой постоит. А ты молись с ним ежечасно, я тебя подменять буду. Веру ревностную поддерживай — лик у него просветлел, к добру это! С портомойни гарнизонные служители горячей воды принесут — окошко с галереи вынуть прикажи, а сам ведра прими и отрока вымой хорошо, кусок мыла у меня есть. Волосы ему гребнем расчеши — а то вши бегают, срамно смотреть. Не дай Бог, царица решит с ним поговорить, а на нее насекомые эти переползут. А я в церковь к батюшке — икону и лампаду принесу, да пусть просфору даст, облаток тоже. Будем ему каждый день давать. Распятие еще нужно взять…