Роковая роль - Елена Топильская

Когда мы сообщили Латковскому, что неизвестный использовал фразу из фильма, поставленного по его книге, на него стало больно смотреть. Сильный мужик, он выглядел просто раздавленным. Мы пока не успели, да я и не торопилась, сказать ему, что Климанова оставила предсмертную записку с той же фразой.

— Зачем, зачем я так добивался, чтобы Татьяна сыграла в этом фильме! — он сжал голову руками и некоторое время сидел, не двигаясь. Мы молчали, терпеливо ожидая, пока он сможет продолжать.

— Вы же не могли предвидеть, что найдется маньяк, который сдвинется на этом фильме, :

— попыталась я воззвать к его разуму, — такое бывает сплошь и рядом, вон западные кинозвезды жалуются…

— Дело в том, что Татьяна безумно переживала наш развод, — Латковский поднял голову и посмотрел на меня совершенно больными глазами. — Я, дурак, думал, что съемки ее развеют. Выезжали снимать на натуру, в область, в маленький городок, в общем, вы понимаете, смена обстановки и все такое… А ей только хуже стало…

Конечно, подумала я, только мужик может искренне полагать, что разведенную женщину может успокоить тесное общение с бывшим мужем, который уже успел жениться на другой.

— Ей уже во время съемок стало хуже, — продолжал Латковский.

— В чем это выразилось? — я старалась говорить участливо и терпеливо.

— В чем? В ее нервозности. Правда, режиссер, олух, только радовался. Генка Фиженский, знаете? Он все приговаривал, что Татьяна ему выдает такую рефлексию, без всяких репетиций… А она эту рефлексию из своих нервов выкручивала. А потом, после съемок, вообще в больницу попала. Ей бы уже тогда, до съемок, полечиться, а Фиженский ей только димедрол мешками покупал. Послушайте, вы что-нибудь собираетесь делать с этим маньяком? — его голос зазвучал умоляюще. — Вдруг это он убил Татьяну? Вы не думали об этом?

— Знаете, Андрон Николаевич, мы его, конечно, попробуем найти. Но вряд ли он убил Татьяну Викторовну. Во-первых, как бы ему удалось войти в квартиру? А во-вторых, если бы он знал, что она умерла, то не звонил бы сейчас.

— Не факт. — Латковский опять опустил голову на руки. — Если это псих, то оставьте логику в покое.

— Вы собирались звонить кому-то, — очень кстати напомнил Петр Валентинович.

Латковский некоторое время непонимающе смотрел на него, потом встряхнул головой.

— А… Да-да, спасибо, что напомнили.

Он стал набирать номер, а я тем временем показывала понятым, где нужно расписаться, краем уха слушая, как Латковский сухо и по-деловому сообщает кому-то о смерти Татьяны Климановой и решает вопросы организации похорон. Когда он, закончив третий по счету разговор, положил трубку и передохнул, я рассказала ему, куда и когда следует обращаться для оформления документов.

— Завтра с утра подойдите ко мне в прокуратуру за разрешением на захоронение, но предупреждаю, что кремация не будет разрешена.

— Нет, я не собирался ее кремировать, мы ее похороним на кладбище, в могилу к ее родителям, там есть место. А вы что, завтра работаете?

— А почему нет? — удивилась я, но вошедший на кухню Стеценко пихнул меня в бок и шепотом сообщил, что завтра суббота, в связи с чем и труп будет вскрыт только в понедельник, не раньше.

— Ох ты, а я совсем забыла! Тогда в понедельник с утра приходите. — Я хотела сначала попросить Латковского проверить, не пропало ли что-нибудь из квартиры, но потом решила, что сделаю это позже, после того, как труп увезут.

Пусть Петр Валентинович опечатает квартиру, а в понедельник вместе с Латковским заедем сюда и все осмотрим.

Отведя в сторонку Петра Валентинович», я шепотом отдала ему распоряжения — дождаться спецтранспорта, которому сдать труп с документами, после чего опечатать квартиру, а в понедельник прибыть ко мне за дальнейшими указаниями.

Бурова я отпустила домой, но он сказал, что вместе со мной доедет до РУВД, — мне ведь все равно надо туда заехать, зарегистрировать материал в книге учета происшествий и преступлений. Он вызвал машину, бедный Петя остался дежурить в квартире рядом с трупом; Латковский сказал, что дождется труповозов, но пойдет ждать к соседям, они активно его звали, и я рассудила, что так будет правильно.

Как только закончился осмотр, я осознала, что у меня безумно болит голова.

Конечно, поесть я так и не успела, а вспомнила об этом только сейчас. И под ложечкой заныло… Гастрит; а может, уже язва.

Дружной стайкой мы вышли на лестницу, и Петр Валентинович, прощаясь со мной до понедельника, тихо спросил:

— А что мне делать завтра? И послезавтра?

Я потерла виски — было такое ощущение, что голова сейчас отвалится.

— Отдыхать, Петр Валентинович.

Он непонимающе посмотрел на меня.

— Как отдыхать? А убийство?

Я не смогла сдержать улыбки, и тут же сморщилась, потому что от такого бурного выражения эмоций по черепу прокатилась болевая волна.

— Какое убийство, Петр Валентинович? Скорее всего несчастный случай. И вскроют только после выходных. Так что отдыхайте.

— Мария Сергеевна, — Петруша притормозил и ухватил меня за рукав, — а маньяк?!

— Какой маньяк? Ах, это который звонил? Петр Валентинович, успокойтесь, наверное, просто поклонник сдвинутый. Из другого города звонил, раз так долго не могут установить его координаты.

— Нет, — Петр Валентинович упорствовал, — этот звонок наверняка связан со смертью потерпевшей. Мы что, так и будем бездействовать?

Я прислонилась к стене, провожая взглядом Бурова и Стеценко, уже миновавших два пролета. Стеценко, медленно шагая вниз по ступенькам, призывно смотрел на меня — мол, ждать или как?

— Иду, — сказала я в пролет. Оставалось либо плюнуть на Петрушины чувства и уйти, навек подорвав в молодом оперативнике доверие к прокуратуре и убив веру в справедливость, либо задержаться и разъяснить ему диалектику бытия.

— Хорошо, Петр Валентинович. Сделайте, пожалуйста, поквартирный обход.

Может, жильцы видели, как к Климановой кто-то приходил. Только обходите не сегодня ночью, люди спят уже. Завтра с утра. И тщательно; если кого-то дома нету, узнайте, когда будет, и вернитесь в эту квартиру.

Петр Валентинович кивнул, хотя по лицу его было видно, что он ожидал большего. Ему хотелось прямо сейчас мчаться и задерживать. И он явно подозревал, что задание про поквартирный обход — просто способ отделаться от него. Недалек был от истины.

Еще раз потерев виски, я стала медленно спускаться. Каждая преодоленная ступенька отзывалась в голове волнами боли. Это, конечно, хорошо, что Петя такой энтузиаст; но надо трезво смотреть на вещи. Возбуждать в таких случаях уголовные дела об убийствах — это слишком большая роскошь. Пока что больше доводов в пользу самоубийства неуравновешенной дамочки. Личная жизнь не задалась, нервишки пошаливают, и винить, в общем, некого. А все эти загадочные звонки — не более чем фон. Ну, звонил кто-то, ну, молчал в трубку. Так это не преступление. Сегодняшняя реплика — мелкое хулиганство, вот и все. Тем более, что сказал он это мне, а не Климановой. А говорил ли он это ей — мы никогда не установим, если только псих не явится с повинной.

Интересно все же, почему она не поставила на телефон определитель номера?

Самой было не справиться, а попросить некого? А как же господин Латковский с его хорошим отношением? Тьфу, я даже споткнулась на ступеньке, увлекшись.

Нечего забивать себе голову лишними проблемами. Если при вскрытии подтвердится факт отравления димедролом, то ни один прокурор не даст возбудить дело об убийстве. Я заранее знаю, что скажет шеф, если я приду к нему с постановлением о возбуждении дела: данных, указывающих на преступление, нет. Отсутствие в квартире ручки, которой была написана предсмертная записка, отсутствие рядом с трупом стакана или чашки, из которой запивались таблетки, телефонный звонок и прочие мелочи меркнут перед тем обстоятельством, что насильно актрису никто димедролом не кормил. Иначе были бы повреждения.

Мужчины ждали меня в машине. Милицейский УАЗик домчал нас по пустым ночным улочкам до РУВД, водитель выразил готовность отвезти медика в главк, пока я штампую материал, но Буров его осадил и предложил нам со Стеценко зайти к нему в кабинет, пообещав, что потом отправит доктора в главк в лучшем виде.

Пообщавшись с дежурным по РУВД, я поднялась в убойный отдел. Там было пусто, все кабинеты наглухо закрыты, кроме одного — оттуда вырывался свет и слышалась негромкая музыка. Это был кабинет ушедшего на пенсию старого опера Кужерова, куда, судя по всему, и заселился новый рекрут отдела по раскрытию умышленных убийств.

Буров и Стеценко сидели на ободранном диване и чокались пузатыми бокальчиками. Не успев выпить, они одновременно оглянулись на меня. Буров вскочил и достал из шкафа третий бокальчик. Я машинально отметила, что в убойном отделе давно не пили из такой хорошей посуды. Прежний хозяин кабинета имел один граненый стакан на все случаи жизни, включая гигиенические нужды. Еще я отметила, что кабинет чисто убран, наиболее поврежденные и засаленные участки стены прикрыты плакатами и календариками, а на окне появились горшки с цветами.