Рабочий-большевик в подполье - Александр Карпович Петров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На городскую квартиру Романова ходить было в высшей степени опасно. Около его квартиры всегда дежурили шпики. Я ходил к нему очень оригинально. У меня в городе был знакомый извозчик, сын которого принимал участие в одном из кружков; он работал в котельном цехе завода Курбатова. Я ходил к этому парню и переодевался у него в одежду крестьянина, надевал даже онучи и лапти. Потом шел во двор дома, где находилась квартира Романова, к молодой кухарке хозяина дома, и в дружеских разговорах за чайком просиживал у нее некоторое время; когда же темнело, собирался якобы домой и тут же через черный ход заходил к Романову.
Переодевшись снова в свой костюм у сына извозчика, я шел якобы гулять на бульвар к Александровскому саду, постояв у перил, полюбовавшись на Волгу, которая темными вечерами наряжалась в разноцветные огни, перелезал через перила, садился в траву и, убедившись, что близко никого нет, как камень, катился по откосу вниз на целую версту, затем входил в темные аллеи и уходил в извилистый рабочий квартал.
В рабочем квартале, у квартиры стариков Романовых, у квартиры Сарлейского и у моей квартиры у Роговых за все время не наблюдалось ни одной подозрительной фигуры. Однако к Рогову стало ходить много рабочих. Я нашел своевременным уйти от Рогова на другую квартиру в город, чтобы жить совершенно замкнуто, а принимал я своих по-прежнему на квартире Рогова. К этому времени намечался уже третий кружок из котельщиков, которые группировались около Рогова. Материальные средства мои были хороши, так как, работая три ночи сверхурочно, я получал по тому времени довольно порядочно.
В городе я снял квартиру удачно: маленькая комната выходила единственным окном в вишневый сад. За квартиру я платил всего 3 рубля, особых услуг за мной не требовалось, дома я не обедал. Обыкновенно обед мой состоял из полфунта языковой колбасы и одного фунта белого хлеба, закусывал и пил чай я всегда на заводе в обеденный перерыв. Наскоро пообедав, остальное время я посвящал прогулкам по всем цехам, где тщательно изучал рабочую молодежь.
Нужно было начинать работу, и я почувствовал необходимость выписать опытных агитаторов из казанских рабочих. Поэтому я решил ехать в Казань.
3
Я отпросился на заводе в Казань к своим родителям под предлогом привезти вещи для осеннего и зимнего сезона. Меня отпустили на неделю. Через сутки я был в Казани, дома, в своей семье. Повидал всех активных рабочих, посмотрел их работу, познакомился с интеллигенцией, которая работала с ними. Те страшно удивлялись, как доверяют мне рабочие. Из интеллигентов особенно хвалили рабочие Э. Э. Спориуса, который имел в то время в Казани художественно-малярную мастерскую. Я познакомился и с ним.
Е. Табейкин был очень доволен работой и сообщил мне, что количество кружков увеличилось и активных рабочих хоть отбавляй. Отлично помню, темным летним вечерком мы сидели с ним на лавочке у его квартиры. Я чуть видел его лицо и едва слышал его тихий голос. Он говорил без конца. Между прочим, он сетовал на молодежь.
— Все они, Саша, принимают участие, ходят в кружки, преданы, а вот в глубине души у них нет того огня, который постоянно горел бы в них одним желанием, одной заботой — укрепить наше дело, углубить его и расширить. Идешь с ними утром на работу, пока не натолкнешь, они о чем угодно другом говорят, но не о деле. Идешь вечером с работы, ведь предстоит свободный вечер, а накануне праздников — и целый день свободный, они опять-таки трещат о чем угодно, но не о деле. Как бы сделать так, чтобы вложить им свою душу со всеми заботами и ежеминутными тревогами о развивающемся рабочем движении.
Я рассказал ему все, что делается в Нижнем и что там то же самое наблюдается.
— Я думаю, — сказал я ему, — что нужно молодые активные группы рабочих пересыпать старыми активистами, потому что эта забота о деле, очевидно, вырабатывается годами, а главное, проявляется в большей степени у даровитых натур; и их, как бацилл для брожения, нужно держать в каждом центре. Мне требуется в Нижний не меньше трех таких человек.
Мы с ним порешили, что поедут со мной Осипов, Коновалов, Тихонов, которым в Казани оставаться было не безопасно и которые в это время были безработными. Часть нелегальной литературы, привезенной мной из Нижнего Новгорода, я передал Табейкину, но у них тоже оказалась гектографированная, литографированная и печатная литература. Тогда мы условились планомерно разделять литературу: если будет много в Казани — посылать в Нижний, и наоборот. Точно так же относительно активных работников. Мы выработали с Табейкиным шифр для переписки и условились между строками письма, писанного чернилами, писать соком лука. Для того чтобы прочитать, оставалось написанное подогреть на лампе. Помню, что Табейкин настойчиво требовал от меня, чтобы в шифрованную переписку включить и планировку безработных. После долгой агитации Табейкина я наконец согласился.
— Ты пойми, Саша, — говорил Табейкин, — что нам надо усилить внимание к безработным. Например, Осипов и Коновалов не так-то легко согласились бы на переброску, — их нужда гонит. Но ведь это активные, сознательные рабочие, а что говорить о массе безработных! Они к черту пойдут в заговор, лишь бы достать работы. Вот почему одной из основных наших забот должно быть по возможности подыскивать им работу.
Когда мы приехали в Нижний, то Осипов и Коновалов устроились на заводе Курбатова, а Тихонов — в мастерские при Кулибинском училище в качестве столяра. В это время у меня были связи с заводом Доброва-Набгольца, паровой мельницей Башкирова, Кулибинским училищем и Сормовским заводом, где я знал семью Харюткиных, металлистов,
