Последний стожар - Емец Дмитрий

«Померещилось!» – подумала она и заставила себя выкинуть всё из головы.

Мамы дома уже не было. Ева протиснулась в прихожую, из неё в полутёмную, с тикающую часами комнату – и плюхнулась на диван, который, как старый трухлявый гриб, немедленно окутался пылью. Запах пыли и сам диван подействовали на Еву успокаивающе. В детстве дедушка часто рассказывал ей на этом диване сказки, где традиционный сюжет щедро дополнялся красочными сценами:

«Ну, короче, идёт Иван-царевич по лесу, а навстречу ему зомби. Типичный такой челюстноротый гомидид. Открывает он свои жевала и спрашивает: «Ты, Иванушка, печень мою не видел? Найди её, а я тебе пригожусь!» Нашёл Иванушка его печень и пошёл дальше вдоль реки. Видит: навстречу ему русалка плывёт, а в руке у неё змея. «Иванушка, змею мою не подержишь?» Смотрит Иванушка на змейку – а это коралловый аспид, любимая змея Клеопатры. «Ах! – восклицает он. – Чудо какое! Вторичноротый эукариот! Хордовый, позвоночный! Инфракласс: лепидозавроморфы! Зрачок вертикальный! Окраска ярко-контрастная, с чередованием красных, жёлтых и чёрных колец! Погоди, я зомбика позову её подержать! Он свою печень нашёл, ему теперь всё можно!»

Ева обожала дедушкины сказки настолько же, насколько их боялась. После таких сказок ей повсюду мерещились монстры, и все они тоже были эукариоты, все хордовые, все плацентарные и позвоночные. Чтобы спасти ребёнка от неуёмного дедушкиного воображения, мама придумала, что этот диван – волшебный. Пока Ева сидит на нём – ни один монстр не сунется. И Ева слушала дедушкины сказки только на этом диване. Вот и теперь она сидела на нём, переживая испытанный в электричке страх, и у дивана искала спасения.

«Ничего не было! Мне всё померещилось!» – сказала она себе.

Котошмель вылез на спинку дивана и широко зевнул, продемонстрировав Еве, что и он тоже ей померещился. С полчасика просидев на диване, Ева успокоилась и прочитала котошмелю небольшую лекцию о бредовых видениях.

– Ты будешь глюк номер шестнадцать, – сообщила она.

Котошмель глюком быть согласился, но тут же взлетел и, перехватив в воздухе у шкафа моль, занялся питанием. Пока он уплетал моль, Ева начала включаться в привычную жизнь. Написала маме, что вернулась домой, потому что у неё разболелась голова. Поначалу Ева собиралась написать правду, но на экране телефона правда выглядела полным бредом:

«Мам, тут такое было! Маги в электричке поубивали друг друга, а одного даже выпили какой-то трубой. В школу я, короче, не пошла. Ты там предупреди классную, что ты в курсе».

Сама Ева с классной руководительницей старалась общаться как можно меньше. Классная была не злая, как учительница в целом нормальная, но очень уж вкрадчивая. Еве постоянно казалось, что она ходит кругами и вынюхивает неблагополучие, как лисичка, издали приглядывающаяся к больной птичке. Вроде бы и ничем ещё птичка себя не выдала, и зёрнышки клюёт, и в стае держится – а лисичка уже задумчиво так к ней присматривается.

Про уход папы ни мама, ни Ева ничего ей не говорили, но кто-то из девчонок в классе, видно, проболтался. Недели две назад классная вдруг села рядом с Евой и проникновенно сказала, что, когда ей было десять лет, её папа с мамой развелись, а у папы были огромные аквариумы с рыбками. И папа уехал, и аквариумы уехали вместе с ним. И никогда больше у них аквариумов не было. Классная говорила об этом просто, без особенных эмоций, но в её рассказе была тихая грусть и тоска. И одновременно взгляд лисички… Странная смесь. Ева буркнула, что да, рыбок жалко, и с тех пор старалась лишний раз классной на глаза не попадаться.

Размышляя о странных изгибах правды, которая своей запутанностью сама словно подталкивает ко лжи, Ева ответила на мамин звонок. Да, все в порядке. Да, голова больше не болит. Да, наверное, вчера поздно легла. Что делаю? Да ничего. Сижу вот на диване.

Ева щелчком стряхнула с колена крылышко моли и покосилась на котошмеля, деловито заползающего ей в рукав. Котошмель мурлыкал с отзвуком дрели, и золотистые волны, сбегая с его полосатой шкурки, выкатывались Еве на запястье.

– Хорошо, что ты мелкий, – похвалила Ева. – Тебя легко спрятать… Компактный такой домашний глюк! – Пошла в ванную. Умылась холодной водой. – Ну, значит, вот! – сказала она. – Сегодня день пошёл криво. Вечером я лягу спать, а утром встану – и всё это безобразие исчезнет…

Она разглядывала своё лицо с мокрыми бровями и каплями воды на щеках, когда кто-то пальцем постучал ей по ноге. Ева осторожно опустила глаза. На полу лежала перчатка, раздувшаяся, как объевшаяся лягушка. Пытаясь залезать по Евиной ноге, она срывалась и падала от собственной тяжести. Ева с ужасом отпихнула перчатку ногой. Та подползла снова. Пожав плечами, Ева осторожно подняла её и перевернула. Из перчатки посыпались мелкие монетки, несколько кондитерских мелочей, которые обычно продают в супермаркетах на кассах, и последним выкатилось золотое кольцо.

– Опс! – сказала Ева. – Кто-то не тратил времени зря… И кому мне это теперь возвращать?

Перчатке понравилось, что её опустошили. Она опять стала лёгкой, могла карабкаться по ноге и ловко перескакивать с одного предмета на другой: стиральная машина – край ванны – кран. Потом перчатка исчезла, но прежде чем исчезнуть, стащила с раковины колпачок от зубной пасты. Ладно: золотое кольцо принесла – колпачок от пасты стащила… Баланс пока терпимый…

Позвонил папа и поздравил с днём рождения. В поздравлении своём он был подробен и деловит, будто зачитывал заранее приготовленную речь. Речь была чёткой и легко дробилась по пунктам. Здоровья. Успехов в учёбе. Серьёзного подхода в подготовке к экзаменам. Подарок будет тогда-то и такой-то.

– Ты сегодня не приедешь? – спросила Ева.

Папа помедлил. Скорее всего, ответа на этот вопрос в заранее подготовленной речи не значилось.

– Сегодня не смогу. Работы много. В субботу приеду, как всегда.

– Ну, тогда пока, – сказала Ева. – До субботы!

В разговоре возникла заминка. Папа думал, что бы ему ещё спросить. Наконец нашёлся:

– Ты как? Что делаешь? Не скучаешь?

– Да нет, день был динамичный, – сказала Ева.

Когда трубка замолчала, Ева опять вдвинулась в полутёмную кухню. И застыла на пороге. К окну с уличной стороны, пытаясь что-то разглядеть между полуприкрытыми шторами, прильнуло лицо. Чтобы лучше видеть, оно втискивалось носом в стекло, и сплющенный побелевший нос, прижатый к стеклу двумя дырочками, казался свиным рыльцем.

Ева вскрикнула. Лицо отлипло, на миг обретя целый, совсем не кнопочный нос, и мгновенно исчезло. Ева подбежала к окну. Участок просматривался до забора, и успеть перелезть или хотя бы добежать до него было никак нельзя. Просто участок, просто сирень, несколько яблонь и две сосны. Однако снаружи никого уже не было.

– Глюк номер семнадцать, – мрачно сказала себе Ева и подумала, что, возможно, стоило начать счёт с единицы. Семнадцатью глюками дело явно не ограничится.

Мама вернулась в одиннадцать вечера. И это для неё было ещё рано. Дневное представление начинается в 14:30, вечернее – в 19:00 и заканчивается после девяти. После представления зверей надо накормить, прогулять, рассадить по клеткам – начиная с мирного, косолапого, внешне неуклюжего енота, который, если не уследить, мигом оставит без глаз любую собаку. Причём предупреждать и шипеть не будет: не в его это правилах. Да и возню с цирковыми костюмами – чистку, глажку, подшивку – мама никому не доверяла. Глупо думать, что если оставить на девочке-пуделихе платье – жёсткое, дорогущее, с каркасом и алыми розами на юбке, – то она будет всю ночь стоять посреди клетки и им любоваться.

Мама долго возилась на кухне, тихо ругаясь и что-то роняя. Ева как могла помогала маме сохранять таинственность, с вопросами не лезла, даже подбросила к дверям спички, когда по некоторым звукам из кухни поняла, что возникла заминка. Мама высунула из кухни руку – и спички исчезли.

Чиркнув спичкой, мама помедлила и наконец позвала: