Словарь запрещенного языка - Лия Престина-Шапиро

15 августа мы получили телеграмму «Тяжело болен». 16 августа днем я уже была на аэродроме во Внуково.

Папа был слаб, пожаловался на частые боли в сердце. Рядом с ним была Рахиль Павловна. Она все организовала — и переезд с дачи, и консультации врача, и уколы медсестры.

На ночь я осталась с папой одна. Мама была уже тяжело больна — она не воспринимала окружающий мир.

Папа спал спокойно, только очень тяжело дышал. Утром попросил газету. Взял в руки последний номер газеты, присланной из Израиля. Прочел заголовки... Устал... Отложил газету... Тихо, но при полном сознании говорил со мной о том, что он обеспечил маму, давал мне указания.

Я поняла, что папа осознает свое состояние. Останавливался, тяжело дышал.

Пришел врач. Пульс еле прослушивался, неровный, частые выпадения.

Врач сказал, что придет еще раз к вечеру и сделает укол прямо в сердце (это было какое-то новшество. (

Но сердце не дождалось врача.

Весь день папа сидел в подушках на кровати — ему так было легче дышать. Кушать не хотел, пил только клюквенный морс. Примерно в шесть часов вечера показал, что хочет лечь. Лег па правый бок, несколько минут лежал спокойно. Внезапно его лицо исказила гримаса боли, и он прошептал, вернее, прохрипел: «Аколь» и — сердце остановилось.

Лицо приняло спокойное выражение, казалось, даже с его такой дорогой для нас милой усмешкой, как будто он сейчас скажет какую-нибудь хохму.

Я долго не понимала, что сказал папа, я даже не думала, что это может быть какое-либо слово, и только начав изучать иврит, я поняла — «Это все».

Буквально через несколько минут зашел врач. Констатировал смерть, сказав: «Сердце остановилось, отработало, оно просто устало».

Хоронили отца на Востряковском еврейском кладбище. В последний путь его провожали дети, внуки, родные, друзья и ученики.

Отец скончался 17 августа 1961 года.

На памятнике Ф.Л. Шапиро на еврейском кладбище Востряково в Москве выбиты слова, взятые из словаря:              «חבל על דאבדין ולא משתכחין» («Жаль безвозвратно ушедших от нас»)

По тем или иным причинам ни одна работа отца (кроме словаря), связанная с ивритом и Израилем, не увидела свет.

Отец успел сделать только первую корректуру словаря. Остальную работу уже сделали проф. Гранде и его ассистент А. Рубинштейн.

Словарь вышел весной 1963 года, почти через два года после смерти отца.

Как же наша семья восприняла новую работу отца? Мы, его близкие, поражались, как могла память старого человека в такой короткий срок не только восстановить, но и дополнить былые знания (30 лет иврит был полностью исключен из его жизни). Восхищались его работоспособностью и гордились им.

Вспоминая нашу жизнь тех лет, могу сказать, что переписка отца с учеными Америки и Израиля, частые бандероли с книгами из этих стран, которые он получал, почти ежедневное получение газет из Израиля вызывало чувство тревоги и страха — «как бы чего не вышло».

Из уважения к отцу и его работе мы никогда не высказывали ему наших опасений. Но и оценить его работу в ту пору по достоинству не могли.

Читая израильские газеты, отец всегда делился с нами новостями, и далекая незнакомая страна становилась нам ближе и роднее.

Первым в моей семье начал пользоваться трудами дедушки мой сын Володя, внук Феликса Шапиро.

В конце шестидесятых он уже начинает активно добиваться разрешения на выезд в Израиль на постоянное местожительство. Вскоре, получив отказ (в отказе был почти 20 лет), до дня приезда в Израиль в марте 1988 года посвящает свою жизнь активной борьбе за выезд советских евреев, за рост еврейского самосознания, за развитие еврейской культуры, за признание языка иврит и легальное обучение, за право советских евреев жить па своей исторической родине. И первым же после дедушки в нашей семье стал преподавать иврит. Все эти годы рядом с Володей была его жена и соратница Лена Балашинская-Престина.

Принял эстафету муж Инны Алеша Левин, затем и сама Инна и даже я, освоив азы, передавала свои знания пожилым людям.

* * *

В 1972 году советская власть приоткрыла ворота для выезда репатриантов (но не активистов еврейского движения). Родители Алеши Левина получили разрешение сравнительно скоро после подачи заявления. Но... Сперва надо было выкупить самих себя, уплатив колоссальную по тем временам и возможностям сумму: за отказ от гражданства, за визы, за полученное образование... Впрочем, бухгалтерия не все сосчитала, не все учла. Было бы справедливо вернуть средства за содержание (питание, обмундирование и т.д.) главы семьи Льва Иосифовича Левина, бывшего артиста еврейского театра, осужденного за сионистскую деятельность и отсидевшего пятнадцать лет в ГУЛАГе, да те же расходы на бабушку Цилю Абрамовну Энтину, жену «врага народа» Бориса Наумовича Гутермана, который молился не тому богу (состоял в меньшевиках), за что и был расстрелян.

Самой дорогой «рабыней» оказалась пенсионерка-бабушка: закончила медицинский институт (7000 рублей!). Алешина мать Александра Борисовна, получившая высшее образование в Московском государственном университете, котировалась дешевле — 5000 руб. А вот сестренку Рузу можно было и не выпускать. Какой с нее навар государству? Детский сад да несколько классов школы.

Продавали все, что можно было продать, одалживали у всех, кто мог дать взаймы. Помогли друзья, и сумма «выкупа» была собрана. Но тут еще раз повезло: буквально за считанные дни до оформления документов закон об уплате за образование был отменен.

Здоровье Льва Иосифовича было подорвано, но он успел прожить на своей земле, куда так стремился, еще одиннадцать лет интересной творческой жизни.

Александра Борисовна много лет проработала в библиотеке Тель-авивского университета, помогая новым репатриантам всем, чем только могла.

* * *

Алеша с Инной оказались счастливчиками. Президент Никсон, посетивший Москву, представил советской власти список из ста отказников и просил дать им разрешение на выезд. Ему обещали сделать это, и срочно оформили выездные документы ста семьям. Правда, среди них не было никого из тех, кто фигурировал в «президентском» списке, да кто там проверит? Зато в список попали Инна с Алешей — его родители к тому времени были уже в Израиле.

В апреле 1973 года Инна с мужем и сыном Илюшей уехали в Израиль.

* * *

После их отъезда я поняла, что должна учить иврит, иначе не смогу переписываться с внуками.

Моим учителем был В. Шахновский. Позволю себе небольшое отступление.

Я училась в одной из групп морэ Вовули. Так Володю, теперь Зеэва, звали все. У нас была разновозрастная группа. Я — в достаточно солидном возрасте, моложе — Дебора Михайловна Деборина, затем молодая женщина, моя племянница Лена Бондаренко и совсем молодой человек Лева Улановский. Следовательно, и восприятие языка было разным.