Метательница гарпуна - Юрий Рытхэу

Когда к Нутэнэу подбежали люди и подняли ее, чтобы положить на нарту, она едва слышным голосом прошептала:

— Дочка со мной.

Нарты повернули обратно в Марково. Кандидат в депутаты Верховного Совета СССР чукча Тэвлянто прервал свою предвыборную поездку. Он не жалел собак, спасая обессилевшую женщину и ее ребенка.

Подъехали прямо к медпункту. Женщину осторожно внесли в теплое помещение, выпростали из кэркэра девочку. Теперь их судьба всецело зависела от медиков. Кандидату в депутаты делать здесь было нечего.

Лишь несколько дней спустя, закончив предвыборные выступления и возвращаясь в Анадырь, Тэвлянто опять заехал в Марково. Ему сказали, что девочку и ее мать удалось спасти. Мать сообщала, что девочку зовут Тэгрьнэ.

Тэвлянто долго смотрел на круглое смуглое личико, пристально разглядывал синий значок на щечке. Задумчиво произнес:

— Знакомая метка… А девочку берегите. Это наша, советская Тэгрынэ.

Сама Тэгрынэ этого, разумеется, не знала. Ей рассказали об этом много позже. И теперь, стоя на том самом месте, откуда отправлялся в предвыборное турне первый депутат Чукотки, она до мельчайших подробностей представила себе, как все было.

«Опять берега сошлись», — с удовлетворением подумала Тэгрынэ и заспешила к наблюдавшему за ней издали секретарю окружкома.

— Извините, Петр Владимирович, задумалась.

Тот, по-видимому, понимал ее состояние, улыбнулся сочувственно.

— Когда возвращаешься в родные места после такого долгого отсутствия, обо всем надо основательно подумать.

Машина медленно двинулась дальше, на вершину горы.

— Я еще не знаю, куда вы меня направите на работу… — начала Тэгрынэ после некоторого молчания.

— Об этом — отдельный разговор, — поспешно перебил ее секретарь окружкома. — Пока у вас отпуск, мы прикинем, что вам лучше подойдет. Впереди еще полтора месяца.

— Прикидывайте, — покорно согласилась она. — А я хочу все вспомнить, посмотреть на себя как бы со стороны. Знаете, Петр Владимирович, у меня такое ощущение, будто начинаю все заново. Потому и хочется восстановить в памяти, как начинала здесь в былые годы.

4

А было так.

Лет десять назад избрали Машу Тэгрынэ секретарем Чукотского райкома комсомола. Внимательно выслушала она инструктора окружкома, который почему-то особенно усердно втолковывал ей правила делопроизводства, и осталась в растерянности. Правда, внешне Маша старалась не выдавать этого своего состояния, днем в райкоме держалась подчеркнуто строго, уверенно. Но по вечерам, а иногда и с утра, до работы, уходила на галечный берег залива Лаврентия и целиком отдавалась во власть невеселых мыслей и смятенных чувств.

Здесь всегда спокойно и тихо. Маша подолгу глядела на бегущие по заливу волны, и порой чудилось там необычное. Вон на носу того вельбота стоит ее мама. Вельбот медленно подходит к берегу. Падает спущенный парус, укрывает плечо женщины. Она даже не оборачивается, потому что взгляд ее прикован к той, которая ожидает ее на берегу. Нос вельбота касается гальки, и женщина сходит с него, смотрит на Марию Тэгрынэ и говорит: «Я пришла за тобой, моя дочка!»

И тут в сердце Маши Тэгрынэ поднимается такая буря, так больно и сладко становится ей, что захватывает дыхание и на глаза навертываются слезы. Нет, не от радости встречи с матерью, а от горестного сознания, что такого чуда никогда не будет…

Вельбот, который она увидела, все еще идет к берегу. Судя по номеру, он уэленский. Значит, прибыли морские охотники, знаменитые косторезы и, как они не без основания утверждают сами, лучшие на всем побережье — от мыса Дежнева до залива Креста — певцы и танцоры.

Вельбот глубоко сидит в воде, народу в нем много, и потому можно догадаться — не деловая это поездка. Дело, конечно, тоже есть — может быть, надобность в какой-нибудь запасной части к орудиям промысла, но главное не в том, главное — побродить по магазинам райцентра, встретиться с друзьями, повеселиться.

Моторист еще на подходе глушит мотор, и вельбот по инерции движется к берегу.

Маша слышит сзади гулкие ритмичные шаги: это идет пограничный наряд проверить документы у прибывших — такое уж здесь нерушимое правило, потому что рядом государственная граница.

Пограничники отдают честь секретарю райкома комсомола и ждут, пока люди сойдут с вельбота.

Почти все лица знакомые. Вон Гоном — он моторист. Хороший парень, талантливый, но с анархическим складом характера — не терпит дисциплины. Просьбой его можно заставить сделать любое дело, а приказывать лучше не пытайся… А вон Василий Корнеевич Рыпэль, знаток русского языка и дипломат местного значения, всегда уладит любой сложности вопрос и с районным и с окружным начальством… За ним высаживаются на берег молодые косторезы — Ваня Сэйгутэгин и Лева Никитин… На том же вельботе пожаловали старик Нутетеин с женой, Умка с женой, Августа Татро — почти весь уэленский ансамбль песни и пляски.

Мария Тэгрынэ здоровалась со всеми, а прибывшие тем временем разбивали палатки. Те, у кого есть здесь родственники, отправились к ним, но большинство предпочло разместиться в палатках.

Кто-то пошел за водой. Кто-то поближе к волнам разжег костер и поставил вариться моржовое мясо. Вокруг костра, чтобы мягче было сидеть на жесткой гальке, разложили слегка надутые нерпичьи пузыри, используемые на охоте как поплавки.

Маша тоже подсела к костру. Оказавшийся рядом с ней старик Нутетеин степенно стал рассказывать уэленские новости:

— Все строим и строим. Много домов понастроили, среди них можно заблудиться. А вдруг случится пожар в ветреную погоду? Пожалуй, весь Уэлен выгорит за полчаса. Может быть, даже быстрее. Ты знаешь, какие ветра в Уэлене! Не такие даже, что в старом Наукане…

Маша никогда не была в Наукане — селении своих предков. Только проезжала мимо несколько раз. Издали видела давно заброшенные, наполовину разрушенные жилища, сливающиеся с нагромождениями камней. По левому борту из воды торчал остров Большой Диомид, а чуть дальше, километра на три — Малый Диомид, уже американская территория.

Где-то в этих ярангах жил дед Марии Тэгрынэ, росла ее мама. По утрам дед выходил на берег, и солнце поднималось навстречу ему из-за американского острова. А в голодные зимние ночи он мечтал о сытой жизни и был уверен, что замужество дочери избавит его от нужды. Не первым дед роднился с оленными людьми. И до него были такие, кто отдавал своих дочерей за тундровых жителей. Только те оленеводы жили близко, кочевали по горам, подступающим к самому Берингову проливу. А Нутэнэу поедет далеко-далеко.

Просчитался дед: не получил ожидаемых благ от замужества дочери. Тэгрынэ это знает и потому, может быть, ни разу не заезжала в Наукан.

— А мы, старики, нет-нет да и завернем туда, — продолжал свою неторопливую речь Нутетеин. — Походим по тропинкам детства, поднимемся на холм, где лежат кости предков, и словно прикоснемся к живому источнику. После этого мне так хорошо бывает! Остается легкая, светлая грусть, как после печальной музыки. И у меня вот тут, — он ткнул пальцем в тощую грудь, — рождаются новые песни.

— Значит, за новыми песнями ездите на старое пепелище? — улыбнулась Маша.

— Я-то, пожалуй, да, — хитро прищурился Нутетеин. — А другие хотят приносить жертвы богам, которые осиротели. Если бы мы все поселились в одном месте, тогда, наверное, и боги последовали бы за нами. А так им пришлось остаться на старом месте. Не разорваться же богам на три части… Ведь что получилось? Эскимосы из Наукана перебирались не только в Уэлен. Большинство направилось в Нунямо, а несколько семей — в Лорино. Может быть, вместе нам было бы лучше.

В такой деликатной форме Нутетеин высказал свою мечту — собрать в одном месте всех эскимосов, разбросанных по Чукотскому полуострову. Хотелось старику объединить в своем ансамбле побольше хороших певцов и танцоров!

Много лет эскимосы и чукчи осваивали музыкальные инструменты, завезенные с материка. От балалайки до пианино. В первые послевоенные годы в чукотских селах появились даже аккордеоны и саксофоны. Природная одаренность помогала быстро овладевать этими диковинными штуками. Казалось, навсегда забыты старинные песни и танцы под бубен. Лишь изредка кто-нибудь из подвыпивших охотников вдруг заводил в сельском клубе родную мелодию, навлекая на себя гнев молодых людей, разучивающих танец молдаванеску или медленный гавот.

И также вдруг возродился небывалый интерес к своим песням и танцам. Пришлось заново, по крупицам собирать растраченное богатство. Знаменитый уэленский певец Атык снова взял в руки бубен, воспрянул духом Нутетеин, засверкал талант Умки. Но самое удивительное заключалось в том, что вся молодежь потянулась к старому. Да и было ли это старым? Новые мысли, новые идеи вдруг нашли новое воплощение в, казалось бы, навсегда утраченных формах.