Украинское движение: краткий исторический очерк, преимущественно по личным воспоминанием - А. Царинный

В 1880 году поселился в Киеве историк Малороссии Александр Матвеевич Лазаревский[96], приобретший уже известность замечательным трудом «Посполитые крестьяне в Малороссии», напечатанным в «Записках» Черниговского статистического комитета, и целым рядом статей о людях старой Малороссии, появившихся как в упомянутых «Записках», так и в «Русском архиве» П. И. Бартенева. В молодости, будучи студентом Петербургского университета, он принадлежал к петербургской «громаде» и весной 1861 года вместе с художником Честаховским сопровождал тело Тараса Шевченко, перевозимое из Петербурга через Киев в Канев для погребения, согласно «Заповиту», на берегу Днепра. В 1881 году выслужил пенсию на должности начальника одной из учебных дирекций в Царстве Польском и перебрался на жительство в Киев Феофан Гаврилович Лебединцев, брат которого, о. Петр Гаврилович, был в то время в Киеве кафедральным протоиереем. Лебединцевы происходили из Звенигородского уезда Киевской губернии и были горячими малороссийскими патриотами. Феофан Гаврилович в молодости написал дельное историческое исследование об архимандрите Мельхиседеке Значко-Яворском, изданное в серии томов «Архива Юго-Западной России», а о. Петр Гаврилович был глубоким знатоком киевской церковной старины и издал целый ряд брошюр о киевских церковных памятниках.

Однажды сошлись на беседу А. М. Лазаревский и В. В. Антонович и обсуждали вопрос о том, что настало время основать в Киеве, по завету М. А. Максимовича, исторический журнал на русском языке для разработки и всестороннего освещения предметов малороссийской старины и народности. Редакция этого журнала могла бы объединять ученые и литературные силы Малороссии, которые после закрытия юго-западного отдела Географического общества и прекращения его «Записок» лишены были и своего центра, и своего печатного органа. Редактором-издателем намечен был Феофан Гаврилович Лебединцев — во-первых, как человек, не могший внушить правительству никаких подозрений относительно своей лояльности, и во-вторых, как брат кафедрального протоиерея, который своим влиянием мог подвинуть духовенство Киевской епархии и к сотрудничеству в журнале, и к подписке на него. А. М. Лазаревский и В. В. Антонович вместе поехали к Ф. Г. Лебединцеву, и Александр Матвеевич со свойственной ему прерывистой стремительностью в речи обратился к Феофану Гавриловичу: «Вот-с, Феофан Гаврилович, вы-с теперь совершенно свободны. Что вы предпочитаете делать-с: строить дома или издавать исторический журнал?» После некоторых размышлений и колебаний Феофан Гаврилович решил издавать исторический журнал, который получил название «Киевская старина» и начал выходить в свет с 1 января 1882 года.

Феофан Гаврилович вложил в издание «Киевской старины» все свои способности и всю жизненную энергию, какая была ему присуща. С первого же года издания обнаружилось, что крут лиц с сознательным малорусским патриотизмом крайне ограничен и что на широкую подписку рассчитывать нельзя. Постоянно стесненный в денежных средствах на издание, Феофан Гаврилович для сокращения расходов был и редактором, и корректором, и экспедитором журнала. Сверх того, находя, что, кроме крупных статей, необходимо для оживления журнала помещать в нем мелкие заметки более или менее забавного содержания, он сочинял их сам под всевозможными псевдонимами. Вся эта работа была крайне обременительна, и через шесть лет Феофан Гаврилович преждевременно сошел в могилу, главным образом от переутомления. Журналу грозила ликвидация, но его выручил Александр Степанович Лашкевич, землевладелец села Брахлово Новозыбковского уезда Черниговской губернии, воспитанник Киевского университета и собиратель замечательной библиотеки книг, до Малороссии относящихся. Он взял на себя издательство и редакторство и поддержал «Киевскую старину» своими средствами. К сожалению, через два с небольшим года его неожиданно похитила смерть.

Однако «Киевской старине» не суждено было погибнуть. Тесный кружок лиц, сотрудничавших в журнале с самого его основания, решил продолжать дело его издания, несмотря на все материальные затруднения, связанные со слабой подпиской, причем и издательство, и редакторство сделались коллективными. Главой и вдохновителем журнала выступил А. М. Лазаревский и оставался им до самой своей смерти в апреле 1902 года. Редакционные собрания для выработки содержания каждой следующей книжки назначались попеременно у А, М. Лазаревского, у В. П. Науменко[97], у Н. В. Молчановского[98], у К. М. Гамалея. Когда в Киев переселился В. В. Тарновский[99] и перевез сюда из села Качановки свой замечательный музей малороссийских древностей, редакционные собрания неизменно происходили у него, под веянием духа накопленных в музее памятников малороссийской старины и народности.

За двадцать лет существования «Киевской старины» под руководством Ф. Г. Лебединцева, А. С. Лашкевича и А М. Лазаревского в двухстах сорока книжках ее (1882–1901 годы) появилось множество мемуаров, исследований и заметок, освещающих различные моменты в истории Малороссии, и в частности Киева. Из мемуаров особенно запечатлелись в памяти единственные в своем роде автобиографические записки священника о. Ильи Турчиновского, рисующие быт сельского духовенства в гетманщине XVIII века, воспоминания священника о. Феодора Кистяковского, родителя профессора А. Ф. Кистяковского, и воспоминания П. Д. Селецкого; из ученых исследований — «Киев с XIV по XVI век» и «Паны Ходьки», «Уманский сотник Иван Гонта» В. В. Антоновича, «Лубенщина и князья Вишневецкие» и «Заметки о Мазепе по поводу книги Ф. М. Уманца» А. М. Лазаревского, «Социнионство в Юго-Западной Руси» О. И. Левицкого, «Мысли о народных малорусских думах» П. И. Житецкого. Мятежный М. П. Драгоманов присылал в «Киевскую старину» интересные статьи по фольклору под псевдонимом Кузмичевский.

После смерти А М. Лазаревского «Киевская старина» перешла в ведение В. П. Науменко или, вернее сказать, двух его приятелей, стоящих за его спиной: Е. К. Трегубова и В. Л. Беренштама. Последние годы существования журнала были временем его хирения, окончившегося прекращением издания, кажется, в 1906 году. Названные лица не имели ни подготовки, ни темперамента, нужных для ведения серьезного, беспристрастного исторического журнала. Думая оживить подписку, они начали поворачивать с малороссийского направления на украинское, ввели много бездарной беллетристики, как-то быстро опошлили журнал, однако подписки не расширили. Да и времена наступали уже неблагоприятные для спокойной работы в исторической области. Весной 1902 года обнаружились первые признаки подпольной агитации украинских социалистов: прокатилась волна разгромов владельческих экономии селянами в восточных уездах Полтавской губернии — Константиноградском, Кобелякском и Полтавском — и в смежных местностях Харьковской губернии. В 1905 году разразилась первая российская революция.

Как бы то ни было, ряд томов «Киевской старины» является величественным памятником горячей любви к родине маленькой группы малорусских патриотов, выполнивших бескорыстно громадную работу по выяснению в подробностях прошлых судеб родной земли, которые освободили ее от «папского», «лядского» ига и привели к единству с православным русским миром. Кто в будущем возымеет намерение приступить к изучению истории Малороссии, прежде всего обязан будет перечитать семьдесят с лишком томов «Киевской старины», потому что только в них он найдет точки отправления для дальнейших изысканий.

XI

Обратимся теперь к Галиции. Выше мы говорили, что закон 1876 года вытолкнул за границу, в частности в Галицию, все малорусское издательство. Чтобы развернуть свою деятельность, заинтересованные в этом деле лица должны были заручиться благосклонным отношением со стороны местных властей. Как известно, правительственная власть в Галиции, по доверию из Вены, была передана в руки поляков. Следовательно, украинским «діячам» надлежало установить добрые отношения с поляками. Для этого прежде всего украинцам нужно было отречься от своего русизма, признать себя не русскими, а украинцами, как бы пограничной частью польского народа. На это они с удовольствием пошли, ибо вся украинская идеология вытекала из польских источников и опиралась именно на отрицание «русскости» западнорусского населения. С другой стороны, закон 1876 года был для поляков хорошим козырем в игре против России и ненавистного «царата». Можно было прижать к груди украинцев и совместно оплакивать судьбу неньки-Украины, стонущей под пятой москаля с его традиционными «кнутом» и «нагайкой», потихоньку в душе посмеиваясь над простотой «русина», верящего в польскую дружбу. Однако поляки сильно побаивались присущего украинцам гайдамацкого духа или гнездящейся в них гайдамацкой «идеи». «Идея» эта заключалась в склонности украинцев истреблять панов (помещиков) и жидов и грабить принадлежащее им имущество. Напрасно польские историки называют «идеей» то душевное состояние черни, когда она, потеряв страх перед правительственной властью, отдается своим диким, кровожадным и корыстным инстинктам. Вместо того чтобы признать, что польское правительство никогда не удосужилось завести в принадлежавших Польше русских областях хорошее административное, податное и судебное устройство и что в этом отсутствии стройного государственного порядка корень всех казацких и гайдамацких движений, польские историки любят отделыватьcя общими бессодержательными фразами вроде следующей: «Idea hajdamacka była wykwitem tatarskiego i tureckiego wogóle turańskiego wychowania historycznego ludności ruskiej» («Гайдамацкая идея была цветком исторического воспитания русского народа в духе татарском, турецком и вообще туранском»). Что хотел сказать Фр. Равита-Гавронский[100] этой туманной фразой? Что русский народ жил по соседству с татарами и турками, что он постоянно с ними воевал и что эта длящаяся веками война огрубила и ожесточила его характер? Совершенно верно, нравы степной русской рати, днепровских казаков и их преемников гайдамаков были грубые, дикие, зверские. Но разве когда-либо и где-либо разнузданная чернь проявляла мягкость, вежливость и добродушие, будь то в Германии в эпоху крестьянских войн или во Франции во время революции? Опыт русской революции также подтвердил, что нет той жестокости, до какой не дошла бы толпа, если она предоставлена самой себе и никого не боится.