Архангелы Сталина - Сергей Шкенёв

— Нет, Отто Юльевич, не моё. Эту песню написал один мой друг, к сожалению слишком рано умерший.

Пользуясь тем, что на диванчике мы были только вдвоём, я упрекнул Гиви шёпотом:

— Сдурел? Надо было в своём авторстве признаваться. Всенародная известность, сталинская премия и всё такое…. Капусты бы срубили на халяву. Чего опять в ухо-то? Что я такого предложил?

От немедленной расправы, путём бития в многострадальное ухо, меня спас появившийся в кают-компании Кренкель, отсутствовавший на собрании по причине вахты. Он издалека, с самым заговорщицким видом начал подавать мне таинственные знаки, сразу расшифрованные бдительным Гиви.

— Только попробуйте коньяк у меня спереть….

— И в мыслях не было, — я сделал честное лицо. На самом деле, зачем пробовать, когда две бутылки сегодня утром поменяли своего хозяина и местожительства. Одна пойдёт Решетникову, а вторая — на обмытие, в случае удачной попытки.

Я оставил Гавриила купаться в лучах чужой славы и, вслед за радистом, покинул общество ценителей искусства, предпочтя им более прозаичного технаря Теодорыча. Слава, она что? Сегодня есть, а завтра взошёл новый кумир на небосклоне, и вот сидишь ты в одиночестве, уныло взирая на оклеенные собственными афишами стены.

В радиорубке Кренкель с гордостью вытащил из-за пазухи газетный свёрток.

— Вот. Только подходящего сухого дерева не нашлось, — пояснил он. — Так боцман, на радостях, что Тихвинскую вернули, весло от баркаса подарил. А чего? Там лопасти широкие.

Я развернул газету. Батюшки! Шеф, как живой. И лысина так же розово поблёскивает. Определённо, этот Решетников большой талант. Как расписал, а? Будто на фотографию смотрю.

— Подойдёт? — С надеждой спросил радист, искоса взглянув на стоящие под столом бутылки. — Или перерисовывать придётся?

— Не знаю. Пробовать надо.

Со стороны, наверное, смотрелось довольно оригинально — чекист в высоких чинах лезет на мачту, сжимая в зубах брезентовую сумку. В неё мы спрятали решетниковскую икону, во избежание ненужных вопросов и пересудов. Только палуба была пустынна, за исключением Кренкеля, снизу руководившего модернизацией своей антенны. Все были заняты на вахтах, а немногие штатные бездельники, видимо, до сих пор осаждали комбрига Архангельского. Я закрепил сумку с иконой, и посмотрел вниз.

— Как, Теодорыч? Так нормально будет?

— Хорошо, Изяслав Родионович. Только осторожней там, не упадите.

Вот рожа немецкая…. Ну зачем говорить под руку? Точнее, под ногу. Она то, как раз неловко подвернулась, а так как в это самое время я пытался прикурить, стоя в обнимку с мачтой, то не удержался и полетел вниз. Но не долетел. Захлопали, расправляясь, крылья за спиной, и, под заторможенным взглядом Кренкеля, я мягко приземлился рядом с ним.

— Что это было, товарищ комбриг? — Ошалело вращая глазами спросил радист.

— Ты ничего не видел, Эрнст Теодорович, — строго предупредил я. — Это сверхсекретные разработки. Беляева читали?

— Про человека-амфибию? Так это правда?

— Я про Ариэля. Ах, да, роман ещё в черновиках. Но как выйдет из печати, обязательно прочитайте. А про происшествие — никому

Как по предательски подставил меня Изя с этой гитарой. И бросил среди новоявленных поклонников. Ладно ещё верный такс, отожравшийся до состояния кабачка, с трудом запрыгнул на диван и лёг, положив голову на лапы. А мне опять вручили гитару и попросили спеть. Что им теперь? Разве что вот эту, любимую, из Сергея Трофимова:

Мы дети любви пропавшие где-тоВ дебрях славянских болот.С крестом на груди.С повадками зверяИ дерзостью бешеных псов.Опричник и вор,Святой да охальник,Учитель и пьяный палач.Трёх конейГоним по лесу вскачь.

Ага, вижу, многие заёрзали на месте. Парторг с красном рожей что-то пристально на полу разглядывает. Нравится, ядрена кочерыжка? Ну, сами напросились.

Мы верим в Христа,В счастливое завтра,И в лешего с Бабой Ягой.Жалеем слоновС далёкой Суматры,И ближних пинаем ногой.Мы терпим нужду.Томимся богатствомИ ищем потерянный следВ ту страну, где не бывает бед.Зашевелились, толстожопые? Припев нужен?Там-там-там — вечное лето.Там-там-там — вечная жизнь.Там Господь каждому даст конфетуИ позовёт в свой коммунизм.

Белецкого сейчас кондрашка хватит. А сам виноват, сидел бы в своей каюте, патефон бы слушал. И вся кают-компания затаила дыхание, только известный вольнодумец Лаврентий, скромно сидя в уголке, показывал оттопыренный большой палец в одобрительном жесте. А струны уже сами звенели:

Мы ценим других,Читая некрологУ серой могильной плиты.И топчем живых,Мол, век наш недолог,На всех не найдёшь доброты.

Закончил песню в абсолютной, чуть ли не космической тишине. Из неловкого положения, собравшихся выручил Кренкель, неожиданно появившись в дверях.

— Гавриил Родионович, Вас товарищ Раевский в радиорубку просит.

Провожал меня дружный вздох облегчения.

Изя сидел перед радиоприёмником, руками вжимая в голову наушники. Наш приход не заставил его обернуться. Вот ещё один радиолюбитель нашёлся. Неужели это так заразно? Наконец он обернулся.

— Гиви, есть контакт.

— Сам ешь свой контакт.

— Говорю, связь установлена, — почти проорал Изя мне в лицо. — Только не слышно ни хрена. Но голос знакомый.

— Дай сюда! — Я отобрал наушники и столкнул напарника со стула. В эфире, сквозь шумы и треск, на пределе слышимости, доносился забиваемый чужой морзянкой голос. — Изя, дай карандаш и бумагу.

Напряжённо вслушиваясь, я начал записывать обрывки слов…обуй… Опять треск…мизер… тур… Какой-то свист.

— Какой мизер? — Возмутился Изя. — Кого обуть? Они что, в преферанс пулю расписывают?

— Заткнись! — И я продолжил записывать.

Так, опять свист…обле…джем…обуй…пытай…на связь…повой…лай….

— Нет, Гиви, они издеваются? — Кипел товарищ Раевский. — Повой, полай. И всё это с джемом.

— Подождите, товарищи, — вмешался Кренкель. — Можно мне послушать? Я привык DX в эфире вылавливать.

Радист надел наушники и взял карандаш.

— Так…. Так…, - бормотал он себе под нос, — славненько…, чудненько. Ну, это всё понятно.

— Что там?

— Вот, смотрите. — И Кренкель вслух прочитал. — Попробуйте оптимизировать контур. У вас проблемы. Помочь не можем. Попытайтесь выйти на связь по-новой. Николай.

Обрадовал. Так обрадовал, что сейчас плясать начну.

— Эрнст Теодорович, а про какой контур речь шла?

Радист посмотрел на Изю, и, запинаясь, ответил:

— Да понимаете, Гавриил Родионович, это изобретение товарища Раевского. Мы вот тут икону на антенну закрепили.

— Зачем?

— Ты что, товарищ Архангельский, — Изя пришёл выручить радиста, — не помнишь? Мы же у себя в ОГПУ изучали влияние артефактов на радиосвязь. Забыл?

— Так, то артефактов. А где вы икону настоящую на корабле взяли? У нас судовой церкви нет.

— Зачем нам церковь? И икона лучше настоящей получилась. Решетников нарисовал. Представляешь, Гиви, Николай Чудотворец как живой. Лучше фотографии.

— Дурак ты, товарищ Раевский. Ты бы ещё портрет Любови Орловой туда закрепил. Иконы же пишутся по определённым канонам. Вот Теодорыч свои приёмники по схемам паяет, и тут так же. Параметры совсем другие получились. И как ты ещё с редакцией "Плейбоя" связь не установил?

— А разве шеф и там снимался?

— Мало ли где он снимался, — одёрнул я подчинённого. — Лучше думай, где настоящую икону достать.

— На "Пижме" должна быть. — Вдруг заявил Кренкель.

— Там-то откуда?

— Я видел, как они в Мурманске грузились. Там среди зеков священник был, в рясе и с крестом. Ещё чемодан нёс. В нём точно иконы есть.

— Теодорыч, давай связь с "Пижмой". — Взмолился я.

— Не могу, — развёл руками радист. — С ними уже десять дней связи нет. Каждые два часа вызываю, и днём и ночью.

У меня появилось огромное желание взять молоток потяжелее, и пройтись победным маршем по громадным шкафам радиостанции. Видимо оправдываясь в неудаче, она виновато гудела всеми лампами и умформерами. Подлизывается, сволочь. Ладно, не обижу.

— Изя, я к Бабушкину. Помогу со сборкой его тарахтелки и лечу с ним.

— Добро. Я тут пока побуду. Может, ещё что придумаем. Ты только не шлёпнись с той этажерки.

— Товарищ Архангельский не упадёт, — Заверил Кренкель, чем заслужил мой удивлённый взгляд.

Глава 6

Мы взлетали как утки,

С раскисших полей