Затылоглазие демиургынизма - Павел Кочурин

Кузнец тоже признался отцу Дмитрия, Данилу Игнатьичу, тогда члену Сельсовета, что подзудил Жоха на такое: "Напаскудил, Игнатьич, вроде смеха было, а теперь стыд берет". Отец усмехнулся, покачал головой, сказал: "Коли так, Федосеич, то и надо отмыться, грех с души снять. Заодно с Иваном и выйдете на Шадровик. Аким-кузнец насуписля. Отмыться-то и надо с покаянием, но заодно с Жохом, оно и обидно до позора. Но что делать, закон общества".

В воскресение собрался сход. Аким Галибихин влез на Шадровик и тут же, чтобы не торчать у люда на виду, прыгнул в Шелекшу. Ивашка Жох на животе ужом сполз с камня под общий смех. Сделал это вроде для удовольствия зрителей. Все делал незаметно и тут втихую покаянно долг исполнил и вместе с тем как бы милостиво потешил люд.

К отцу, к дедушке, шли и горе рассудить и за советом. Через дом их, Игнатьевых, как вороха зерна через веялку, пропускалась вся моховская бытийность. Захаживали и большесельцы, и дальние деревенские. Кто за чем — за семенами, телку выменять на племя, о хлебопашестве поговорить с моховскими опытником.

Так жило Мохово в мирные дошкольные годы Дмитрия, в пестрое забавное и вроде бы вольное время. Один был страх тогда у всех — преследование за самогонку. Тогда с этим попались в Мохово сразу двое. Но дело не дошло до суда, моховцы все решили на Шадровике. И постановили: "Самим бороться с самогонщиками". И ровно бы по воле, исшедшей с Шадровика, тут же "рыковка появилась". И половина деревни избежала быть купаной.

В школу Дмитрия увели сестры, ходившие одна в четвертый класс, другая в третий. Федосья Жохова, узнав, что Дмитрий пошел в школу, пришла к дедушке Даниле с упреком: "Чтой-то, Игнатьич, Сашука-то моего оставили, погодки ведь с Митюхой?" Отец велел Дмитрию на другой день зайти за Сашкой. В первый класс пошел и Андрюшка Поляков. Он был постарше и пропустил год — не было сапог. Все трое участвовали в школьном драмкружке — "представляли". Кружком руководила учительница Павла Алексеевна. Пьески выбирались больше про попов. Название их Дмитрий не помнил. А вот как бороду из кудели приделывал и в материно платье рядился вместо рясы, осело в памяти. Сашка Жох изображал активистов, ему нравилось нападать на попов. Андрюшка Поляк представлял учителей. Еще он рисовал, оформлял школьную газету, писал плакаты. Сашка завидовал почету Андрюшки, обзывал его Зилой-Мазилой, задирался как активист. Большая ссора между "троицей" вышла, когда учились в третьем классе. Была весна, теплый май, начало пахоты, сева. Андрюшка нарисовал в школьной газете к заметке Дмитрия, названной "Как кто орет", смешной рисунок. Дремлет непутевый ораль в борозде. Лошадка его, склонив голову, "газетку читает". Сашка подсмеивался над рисунком: уши у лошади собачьи и мужик больно соплив… В воскресение моховцы пошли в кино. Школа и клубом была. Кто-то из языкастых баб возьми да и выскажи Сашкиному отцу: "А ведь окапленный ты, Илюха, в борозде-то дремлешь. И у кобылы-то ребра, как у твоей. Ровно частоколины в загородке торчат. И сопля на губе, как у тебя пьяного".

На другой день Илюха Голодный подкараулил за овинником школьников. Андрюшке исцарапал лицо в кровь. Хотел и Митьку побить, но девчонки визг подняли, а мальчишки стали бросать в него комьями грязи.

Поляковы не стали подавать в суд на Илюху Жоха, как настаивала учительница Павла Алексеевна. С отцом Дмитрия Семен Поляков рассудили: "Одно дело ребятишки ссорятся, другое дело взрослые. Так все и забудется, а суд только ссору усугубит". Велели и сыновьям помириться с Сашуком. Но Жоховы посчитали это за робость Поляка и Корня: "Они, Жоховы, бедняки, слывут активистами, их осмеяли". Сашка схватил на дороге лошадиный "катышек" и залепил Андрюшке в лицо, когда тот попытался с ним заговорить. Тут же отбежал, в открытую драться побоялся, струсил.

3

В мирные годы, какие настали было после войны гражданской и всех невзгод, отец, дедушка, возмечтал было переселиться на хутор, выйти из общины, взять отруб. Обосноваться вольным пахарем за Шелекшей возле Татарова бугра. Заходили о том разговоры с Яковом Филипповичем Стариком Соколовым. Он как-то загадочно сказал отцу, что не спроста его туда, за Шелекшу, тянет, к Татарову бугру. Он и сам держал думу поселиться тоже хутором на берегу речки Быстрицы, Гед была выделена сухеровским староверам Соколовым сенокосная деляна. Но в отличии от отца, не больно торопился начинать о том разговор со своими деревенскими мужиками. К отцу в сарайчик-мастерскую чуть ли не ежедневно приходили старики и степенные мужики поговорить о новостях, которые будто с ветром заносились в Мохово. Старший брат отца, дядя Федор, тоже подумывал о выходе на отруб. Ему мечталось поселиться в Каверзино, вблизи деревеньки с таким же названием. Быть подальше от суетной мирской жизни, вольно пожить. Моховцам не больно хотелось отпускать от себя ладных хозяев Кориных. Но слухи о переменах жизни, как зарницы и громы далекие завораживали всех… Об отце, дедушке, говорили: знамо, Игнатьичу, опытнику при полосках в общих полях нет воли. И гадали: но отчего вот его тянет за Шелекшу к Татарову бугру, нечистому месту, Гед пугает. Отец на это отвечал: в лесу тоже вот часто пугает, кого-то заводит и блудят. Так что же и в лес не ходить. А нечистое очистится трудом и верой.

Старик Соколов Яков Филиппович в разговорах с отцом о новой жизни с какой-то загадочностью сказал, что роду Кориных сулено утвердиться, как избранникам на том месте, где скверна осела. Сказал так, когда отец совсем было решил выйти из общины: "Корины врастут в ту землю, которая осквернена была. И очистят ее корнями своими". Но от торопливости отца выделиться на хутор, Яков Филиппович остерег: время больно неверное, может и выйти внелад. Неизреченный глас и взывает к тихости.

Мохово стало было дружно отстраиваться после пожара. Ставились просторные дома-пятистенки с задними зимними избами. Но тоже вдруг что-то остановило мужиков. Многие строения так и остались стоять с заколоченными окнами. Желание выделиться на отруба тоже остыло. Будто какая-то тайная власть остерегала мирян от грядущей беды. Яков Филиппович на это тоже свое объяснение высказал отцу. Дух затылоглазого вещуна его остерегает, отводит от опасностей. О том они как бы келейно. Не на людях и рассуждали с отцом. В то время Якова Филипповича еще не называли Стариком Соколовым. Это название изошло позже от тогдашних властей. Как-то на особом собрании районных партийцев. Сидевший за толом представитель из области, увидев рослого с длинными волосьями и бородой коммуниста, сказал, указав на него: "Старик Соколов вот что-то отмалчивается". Яков Филиппович вышел к трибуне и нарек себя сам Стариком Соколовым, высказался:

— Речь-то у нас у всех об одном. Жизнь нам надо ладить по-новому, чтобы миром большим зажить. Призывов таких и надо держаться.

Высказ этот начальству понравился, пришелся по вкусу. И районное начальство стало его называть Старик Соколов. И это пристало к нему, как фамилия двойная: Старик Соколов да Старик Соколов. Потом еще и другое название прильнуло: Староверская борода. А для своих сухеровских и моховских мужиков, да и для многих большесельцев, был он Филиппычем, как вот отец — Игнатьичем.

Дмитрий Данилович, подросток тогда, не больно вникал в разговоры отца с Филиппычем. Просто само собой что-то оседало в голове и теперь вот вспоминалось.

Однажды под вечер дедушка вернулся из-за Шелекши от Татарова бугра особо обеспокоенным. Проверял свою полоску, засеянную пшеницей своего сорта. Не отошла еще мечта и о хуторе. Потянул взглянуть на сухмень правее Татарова бугра, где думалось поставить свой дом с постройками. И тут, откуда ни возьмись, будто с выси на добычу, метнулась на него черная птица. Ударила клювом в голову, крылом в плечо. Сорвала кепку, отбросила в сторону, каркнула устрашающе и отлетела за сосны на бугре в ивняк.

Черная птица не раз показывалась многим. Пролетала с карканьем над Лягушечьим озерцом, но никогда ни на кого так яро на набрасываќлась. А тут кинулась на дедушку, как бывало вороны на мальчишек, когда те подбирались к их гнездам с птенцами.

Яков Филиппович истолковал это как протест темных сил, затаившиќхся в Татаровом бугре, о намерении дедушки поселиться тут хутором. Время к тому еще на подошло и там пока не мужикова власть, а татарова ведуна, кости которого замурованы в этой земле.

Дмитрий тогда о налете на отца черной птицы рассказал своему друќжку Андрюшке Полякову. Отец Андрюшки, Семен Поляков, которого черќна я птица тоже не раз пугала, решил выследить ее и подстрелить. Поќпросил у мельников Ворониных ружье и по три вечера ходил к Татарову буќгру. На третий вечер птица появилась. Вылетела из ивняков со свисќтом, перелетела через Лягушечье озерцо, и ровно подсмеиваясь над Сеќменом, покружилась над его головой и тут же пропала. Он даже ружья не мог поднять. Яков Филиппович остерег Семена, сказал, что это не птица, а дух замурованного тут черного ведуна. Он и охраняет кубло черных сил, поселившихся тут на оскверненном святом месте. И пугаќет того, кто пытается мыслью и словом досадить ей.