Не бывает прошедшего времени - Виталий Коротич

- Помню, что он жил в подвале, но не припоминаю, как стреляли в него.

- Видишь, и ты способен забыть.

- Все способны, - сказал на вполне приличном русском языке человек позади нас. - Меня зовут Отто. Виктор много про вас рассказывал, он меня и разговаривать по-вашему учил. Я даже по-украински немного умею. И языковые курсы заканчивал. - Отто говорил короткими фразами. - Если бы мы не умели забывать, то все с ума посходили бы. Кстати, слышите, вот играют вашу забытую песню. Предлагаю радиодиспут о памяти. О забвении, о старых и новых песнях.

- Для какого радио? - спросил я.

- Какая разница? - Отто пожал плечами. - Все забывается. Если вы засорите память еще именем моей радиостанции, легче вам не станет.

Музыкальные бугаи ревели в динамике позади бармена.

- Здесь неподалеку был один из центров Сопротивления, но мало кто помнит об этом. Да и зачем помнить, где французы убивали немцев...

Отто вопросительно, но и с некоторым вызовом взглянул на меня. Я достал из нагрудного кармана записную книжку со своими конспектами, полистал и прочел вслух:

- Выступая по радио 23 октября 1941 года, генерал Шарль де Голль сказал: "Тот факт, что французы убивают немцев, является абсолютно нормальным и абсолютно оправданным. Если немцы не хотят, чтобы их убивали, им следует оставаться дома..."

- Только что официант не смог припомнить, кто такой де Голль, - сказал Виктор.

- Забывание - залог духовного здоровья, - добавил Отто.

- Если мы про все забудем, то погибнем и дети наши погибнут от беспамятства, - возразил я.

Каждый настаивал на своем.

Официант быстрыми шагами прошел мимо нас и задвинул засов на входной двери.

- Сейчас должна начаться студенческая демонстрация, - сказал он в нашу сторону. - Господа, кажется, иностранцы. Студенты будут выкрикивать разные лозунги против правительства, и полиция их разгонит. Господам иностранцам не следовало бы попадать под арест. Я выпущу вас через другую дверь.

- Какие могут быть претензии к такому замечательному правительству? - широко улыбнулся Отто.

- Возможно, правительство забыло о чем-нибудь? - предположил я.

Официанты задвигали шторы на окнах "Шапмольона".

ПАМЯТЬ. (Из книги воспоминаний, в том числе об уроках второй мировой, Эммануэля д'Астье де ля Вижери "Боги и люди".)

"Вот и конец моей истории. С этой историей связаны другие истории, которые каждому очевидцу надо будет рассказать самому... Это история восстания, плодов которого народ лишили, история возрождения, которое предали".

СЕГОДНЯ. (Из статьи Ю. Жукова в "Правде".)

"...В роли адвокатов эсэсовских палачей выступают некоторые дельцы, потерявшие честь и совесть, из стран, бывших жертвами Гитлера, в частности Франции. Уже в 1964 году парижский еженедельник "Ривароль" назвал "сказкой" (!) сообщение о гибели миллионов узников фашистских лагерей. В конце семидесятых годов другой парижский еженедельник "Экспресс" опубликовал подлое письмо какого-то Даркье де Пеллепуа, прислуживавшего гитлеровцам в годы войны. Он утверждал, будто газовых камер для уничтожения людей в немецких концлагерях не было, а газ использовался только для дезинфекции одежды заключенных. В дальнейшем эти утверждения были подхвачены профессором Лионского университета Робертом Фориссоном. А затем во Франции началась травля участников движения Сопротивления..."

СЕГОДНЯ. (По сообщению газеты "Известия".)

"...В Австрии легально выходит неонацистская газета "Хальт", которая без зазрения совести пропагандирует профашистские идеи, хает все прогрессивное, демократическое. Прочитав ее, думаешь, что она издается в конце 30-х годов, а не в 1985-м, когда все прогрессивное человечество готовится широко отметить 40-летие Великой Победы над гитлеровским фашизмом. Решающий вклад в Победу внос советский народ... Более того, "Хальт", потеряв чувство меры, изображает военных преступников некими "героями" и даже замахивается на то, чтобы переписать историю XX века. На страницах листка можно прочитать, что гитлеровцы, мол, не создавали концентрационных лагерей, газовых камер, что не они совершали массовые расстрелы мирных граждан".

7

Я вышел из номера, опустил ключ в щель на стойке возле портье, ключ звякнул, падая в ящик, а я, даже не оглянувшись, пошел к выходу. Голова гудела от документов, которых я налистался и начитался за последнее время, от только что изданной в "Галимаре" книги Жоржа Веллерса "Газовые камеры существовали", от того, как трудно было прикасаться к чужой муке в условиях, когда саму мысль о ней объявляют несвоевременной. Красивый, переполненный гостями Париж, поместивший меня в одной гостинице с ветеранами бывшего гитлеровского вермахта, будто похвалялся собственной забывчивостью. В то же время нетрудно было понять, что память Парижа остается, уходит в глубину, он ведь весь из памяти. После всех возвращений моих по следам страшных лет захотелось просто выйти на бульвар и побыть с этим городом наедине.

Предчувствие того самого хемингуэевского "праздника, который всегда.с тобой" гнало меня подальше от моего сорок первого номера "Макс Резиданс". Я вспоминал, что за люди бывали здесь, читал афиши театральных спектаклей (средств на билеты в моих командировочных не предвиделось) , листал новые книги в многоязыких магазинах и старые - у букинистов на набережных Сены. Мне хотелось сочетать почтение к этому городу с любовью к моему собственному, где вот сейчас, в это мгновение, меня помнят и ждут. Очень трудно воспринимать Париж непредубежденно после всех Джоконд, размноженных на упаковке шампуней, и Эйфелевых башен, встроенных в сувенирные пепельницы, и тем не менее Париж выстоял, сохранил репутацию и достоинство. Он вел себя, как признанная красавица, которой безразлично, нравится она вам или нет. так как остальное человечество - она уверена - все равно без ума от нее.

Я даже маршрут наметил себе до полудня: пройти по Марсову полю, затем вдоль Сены, пересечь реку по мосту Александра III, пройтись по Риволи вдоль Лувра, пообщаться с теми из букинистов, кто откроет лотки с утра, а затем быстрым шагом, иначе не успею, добраться до Севастопольского бульвара и пройтись по нему. Возвращусь на метро к старинному павильону станции "Сен-Мишель" вблизи памятника Нею, молодому маршалу, взмахивающему бронзовой саблей над табличкой, напоминающей, что именно его Наполеон назначил губернатором захваченной, но негостеприимной горящей Москвы.

Вот какой маршрут я себе придумал, осталось проложить по карте.

Похлопав себя по карману, я сообразил, что забыл в номере план города с отпечатанной на обороте схемой парижского метрополитена. Невелика беда, но я не люблю неучтенных мелочей. Наверное, это мелочно и непоэтично, только раз уж я решил прогуляться с планом парижских улиц в кармане, то должен возвратиться за ним, коль забыл его. А может быть, у портье есть еще, тогда и в номер подниматься не буду.

Но планов Парижа у портье (напарника моего знакомца Анри) не оказалось.

- Немцы, - развел руками портье и добавил, оглянувшись: - Боши! Они всегда расхватывают то, что задаром, даже если оно и не нужно им.

- Что делать! - Я повозмущался, что планов больше нет, и попросил ключ от своего сорок первого номера. Портье сказал, что ключ у горничной на этаже, которая отправилась прибрать мою келью. Он так и сказал "келью", и я удивился слову.

- Это меня научил тот русский, с бородой, из сорок девятого номера на этаже у вас. Вы что, незнакомы?

Я пожал плечами и вошел в лифт. Вот это новость - жить на одном этаже с русским и ничего про это не знать. И спросить не у кого. Еще не нажимая на кнопку, я выглянул из кабины лифта и возжелал уточнений.

- Что за русский? - спросил я.

- Из этих, - сказал, улыбаясь, портье. - Из новых. Тю-тю. Без гражданства...

Этого еще недоставало!

Лифт, щелкая, отсчитывал этажи, а я размышлял о том, что возвращение с полдороги никому еще ничего хорошего не сулило; меня почему-то взволновало сообщение о соседе по этажу. Бдительные люди тысячу раз пугали меня соблазнительными брюнетками и блондинками, которые таятся за границей, поджидая меня, морально нестойкого, дабы охватить своими продажными объятиями. Но блондинки с брюнетками, должно быть, соблазняли кого-то другого, и до меня у них загребущие руки не доходили. Что же до новости про моего соседа с бородой, но без родины, то сообщение о нем всколыхнуло все недра моей разоспавшейся бдительности. Я сосредоточился, собрался и выходил из лифта, готовый противостоять пыткам, арестам и провокациям до последнего, не выдавая никого из своих.

Даже не знал, что все бывает так просто.

Горничная водила тряпкой по двери в ванную комнату, а над выдвинутым ящиком письменного стола склонился бородатый босоногий человек, сосредоточенно разглядывая нечто в ящике.