Из одного дорожного дневника - Николай Лесков

Оказалось зубров: старых 1124

        ''          ''        молодых 127

—

                               Всего 1251

О том, составляются ли новые стада, как они составляются и сколько их прибавляется, мне узнать не удалось, и я желаю, чтобы человек, которому встретится возможность ближе меня познакомиться с Беловежскою пущею, обратил внимание на это обстоятельство и на поверку тех сведений о зубрах, которые я запишу ниже. Я собирал их из разговоров с крестьянами, писарями, старшинами и буду записывать, не стесняясь скудными и недостаточно верными сказаниями, существующими об этих животных в нашей литературе. Притом и этих скудных сказаний так немного, а зубры, действительно, так дороги стране, в которой лежит их единственный в наше время приют, что не будет излишним знать простой, но не лишенный здравого смысла взгляд туземных крестьян на жизнь и нравы рогатого обитателя Беловежской пущи. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что здешняя осока, т. е. окрестные крестьяне, обязанные заготовлять зимний корм для зубров и гасить лесные пожары, случающиеся в пуще, дают гораздо более живых и вероятных сведений о зубре, чем люди, у которых я, в своей наивной простоте, предполагал найти эти сведения. По крайней мере, мною замечено, что литовский мужик, живущий в селе Беловеже и других деревнях, близких к пуще, говорит, как говорят люди, знающие, что они скажут, тогда как другие лица, которым, по теории вероятностей, следовало бы знать многое, “вышивают”, как говорила старшая из моих гродненских соседок, импровизируют ответ, или, попросту говоря, “языком лапти плетут”.

Беловежская пуща сохранением своего леса обязана, во-первых, недостатку сбыта лесных материалов, ибо сверх окрестных крестьян леса продать некому и 500 десятин, назначенных ежегодно на сруб из числа ста шести тысяч десятин, сбыть некуда, а во-вторых, — зубрам. Благодаря зубрам, обратившим на Беловежскую пущу особое внимание правительства, последний остаток старинных литовских лесов прочно обеспечен от обращения его в германский лесок, в котором каждый пернатый жилец обязан иметь установленный германскими законами паспорт и пользуется свободой, не способной оскорбить даже сарептского гернгутера. При всем неуважении к лесным законам, при всем безрассудстве, с которым русские, малороссийские, литовские и польские помещики истребляют свои леса, утешаясь, что “на наш век станет”, Беловежская пуща, действительно, ограждена от истребления. Это единственный лес (не говоря о минском крае и полесьях), который, стоя среди городов, где дрова и вообще лесной материал ценен (как, например, в Белостоке), до сих пор не только цел, но даже сильно требует эксплуатации посредством правильных порубок и очистки от валежника и порослей, препятствующих ровному обсеменению. Но сбыть 500 десятин, ежегодно назначенных к вырубке, некуда, а о валежнике, заслоняющем от света нужные для зубра травы, и говорить нечего. Сбыт этот придет не прежде проведения через Беловежекую пущу железной дороги от вод днепровского бассейна к Петербургско-варшавской железной дороге, т. е. от Пинска, через Пружаны, до Белостока. Только с этою дорогой казна может надеяться получать со ста тысяч десятин беловежского леса более 25 000 рублей серебром, свыше которых ее доходы с Беловежской пущи не простирались в самые лучшие годы, когда по лесу производился выруб деревьев на выбор и когда убедились, что зубр, животное неробкое, не пугается людей, не боится шума и, спокойно подходя к только что сваленному дереву, аппетитно объедает листья с его вершины. Но дорога эта еще до сих пор только в изысканиях, которые хотя идут и очень удачно, но… по вехам, как известно, ничего не возят. А от вехи до рельса в ином крае, ой, ой, как еще далеко! Под рогатыми лбами беловежских зубров, конечно, нет мысли гордиться своим значением для Беловежской пущи, как, у всех рогоносцев не бывает мысли гордиться своим значением для личностей, эксплуатирующих эти рога; но, тем не менее, нельзя сомневаться, что зубры своим присутствием в Беловеже сохраняют этот громадный лес от истребления и будут виновниками введения в нем правильного лесного хозяйства, необходимого как в интересах казны, так и в интересах самой дачи, земля которой способна выдвинуть новый лес вместо старых, сгнивающих и валящихся без всякой пользы насаждений. Но обращаюсь снова к самим зубрам, до свидания с которыми я наговорил, может быть, больше, чем следовало, тем более, что я еще должен сказать кое-что прежде, чем опишу, как мы с моим сопутником бестрепетно встретили беловежского великана.

Зубр, он же тур, дикий бык и бизон, в давние времена встречался в очень многих местах. Чучела и остовы этого животного находятся в нескольких музеях и зоологических кабинетах. В России он водился в самых разнообразных полосах,[18] чему, сверх исторических указаний на княжеские охоты, некоторым доказательством могут служить сохранившиеся до сих пор названия урочищ “турово”, “зуброво”. Даже где в настоящее время не остается следа старых лесов, там есть еще села, носящие такие названия. Целые костяки или отдельные части зубровых костяков и теперь еще иногда отыскиваются в таких местах, где о зубрах никогда не слыхали не только крестьяне, но где даже и те, которые в своих собраниях, и те имеют о зубрах столько же понятия, как еврейский хасид о вкусе вестфальского окорока из милютиных лавок. Весною 1862 года, при прорыве мельничной плотины в селе Беклемишеве, Алексеевское тож, отстоящем в 25-ти верстах от г. Орла (где леса уже давно изведены наитщательнейшими стараниями просвещенного сословия), водою вымыло лобовую кость зубра с уцелевшими рогами и верхнюю часть передней лопатки. Нет сомнения, что и теперь зубр мог бы жить не в одной Беловежской пуще, а существующее у некоторых мнение, будто бы другие лесистые места России для разведения зубров не годятся, не представляется доказательным. Климатические условия, в которых находится Беловежская пуща, ничем резко не отличаются от климата многих лесных мест империи, где в давние времена водились зубры и где они беспощадно выбиты, хотя леса, служившие им жилищем, и теперь представляют те же выгоды для жизни “царского зверя”. Любимые травы зубра: паршидло (Spiraea ulmarea), зараза (Ranunculus acris), храбуст (Cniens oleraceus) и дубровка (Autoxantum odoratum), встречаются решительно во всех лесах по одной с Беловежью географической широте. Сверх того, зубр питается не исключительно ими: он ест и сено, и молодые лесные побеги, особенно осинник, а зимою, когда настает для него пост, питается и древесною корою. Правда, несколько опытов переведения зубров были неудачны; но нужно знать, как делались эти переводы или перевозы. Пара зубров приходила из просторной Беловежи куда-нибудь в огороженный парк, утомленная дорогой, скучающая. Опасаясь за жизнь переселенцев, их выпускали в леса, а там их ожидали волки и медведи. Зубр не лось и не медведь; ему не нужна дебрь, лесная трущоба, а нужно хорошее лесное пастбище, которого найти нетрудно, да ограждение от убийства. До изобретения огнестрельного оружия охота на зубра была сопряжена с большой опасностью и турий рог действительно был серьезным трофеем для победителя; а с ружьем убить зубра, смирно стоящего перед прицелом всем своим огромным телом, дело едва ли не самое легкое. Только закон, ограждающий зубров в Беловеже, спасет их от избиения. Особенно в Беловеже, окруженной часто голодающим населением, их давно уничтожили бы. Убить зубра для крестьянина значит не только спасти себя от голода, но с целою семьею всю зиму есть вкусное мясо и запастись огромною кожей, пригодной в хозяйстве на всякую потребу.

Этим я заканчиваю изложение сведений, на основании которых построил свои заключения о зубрах, и приступаю к тому, что ожидало нас в беловежском зверинце.

Перейдя последнюю ограду загона, в котором происходила два года назад большая охота, мы еще долгонько шли по довольно густому лесу. Дождик, начавший накрапывать при самом нашем вступлении в зверинец, все расходился сильнее и крупными каплями тяжело стучал по листьям. Длинная, мокрая трава, стелющаяся по частому, хотя и очень мелкому валежнику, сделалась необыкновенно скользкою, так что идти было довольно трудно. Привычные же к этой ходьбе стрелки шли довольно скоро, к тому же они были одеты в коротеньких свитках по колени, а я путался в моей ватной шинели.

Через полчаса ходьбы мы вышли на продолговатую лужайку, окруженную со всех сторон довольно крупным смешанным лесом. Проводники поставили нас за два большие пня, которые должны были закрывать нас от зубров, когда они выйдут на поляну, а сами отправились в глубину леса. Дождь не прекращался. Я несколько раз пробовал влезть на дерево, но это оказалось невозможным, шинель мне становилась решительно в тягость. Через час или полтора по удалении облавы в глубину леса раздались смешанные голоса. Голоса эти сначала были едва слышны, но потом медленно приближались и, наконец, послышались так близко, что мы все обратились в одно внимание: но зубр не показывался. Через полчаса на поляне показалась только фигура измокшего стрелка; за ним вышел другой, третий и так далее. Зубров в обойденной части зверинца, значит, не было, несмотря на то, что один из посланных утром людей видел их.