Хорошие девочки плачут молча (СИ) - Иванова Инесса

Уже по прилёте я отправил ей сообщение, что долетел нормально, и она ответила, что очень рада. И что будет ждать звонка. Дальше  я погрузился в хлопоты, связанные с обустройством на новом месте, и приступил к работе. Дни мелькали один за одним, я иногда успевал только добраться до кровати, как тут же засыпал, чтобы уже в семь утра быть снова на рабочем месте.

Созванивались с Марго мы не чаще раза в неделю, но наша связь через расстояние только крепла. Мы говорили по получасу, иногда больше, к счастью, человечество изобрело Skype.

— Почему ты такая бледная? — спрашивал я, но Марго только ссылалась на усталость. А потом, месяца через два внезапно перестала выходить на связь.

Отгулов и отпусков мне не давали, так что приехать не представлялось возможным. И всё же я до сих пор корю себя, что не сделал так, как хотел, что гнал от себя дурные предчувствия. У Марго могло всё измениться, возможно, она просто не хотела больше меня видеть.

Это причиняло боль, но я был не в праве осуждать её.

От общих знакомых я узнал, что у Старицких всё по-прежнему. Никакой катастрофы не случилось.

Но это было неправдой. Я прилетел в Москву лишь к исходу мая. Тогда было уже поздно.

Глава 7

Марго

— Всё хорошо, плод один, живой, примерно семь-восемь недель.

— Спасибо, — ответила я, улыбаясь. Лёжа на кушетке и глядя в потолок кабинета УЗИ, я впервые услышала сердцебиение малыша. Тук-тук-тук. Быстро и сильно. Даже слёзы на глаза навернулись.

Теперь всё будет по-другому. У меня не только будет ребёнок, нет, так рассуждать нельзя: он уже есть. Вот бьётся его сердце, он живой, пусть пока и является моей тайной! Скрытым сокровищем.

Поблагодарив врача, я вышла в коридор и долго сидела, с зажатым в руке телефоном. Хотелось поделиться радостью со всем миром, но прежде всего с Михаилом. И всё же я решила подождать. Закрыла глаза, откинулась на спинку кресла и задумалась.

Внутри меня бушевал пожар, гремучая смесь из радости и страха. Я боялась сглазить, не то чтобы верила в эти вещи, но как и сказали врачи, чудо, что я вообще смогла забеременеть. И никто не развивал мысль дальше: чудо будет, если смогу выносить.

До двенадцати недель мне прописали охранительный режим. На работу ходить разрешили, тем более она отвлекала меня от постоянной тревоги. Последние недели я жила в стойком напряжении, казалось, что непременно повторю судьбу матери.

После моего рождения через пару лет она забеременела, но выносить не смогла. Так было не раз. А потом обнаружили рак тела матки, кое-кто делал предположения, что к нему подтолкнули постоянные выкидыши и чистки после.

Она честно пыталась около пяти раз, стойко теряя детей. И верила, что в следующем году сможет. Но всё оказалось тщетным. Последние недели она часто мне снилась. Что это? Предупреждение? Расстроенные нервы?

Наверное, всё сразу.

— Вам плохо? — спросила меня проходящая мимо медсестра.

— Нет, спасибо. Я просто посижу и пойду, — ответила я и сразу засобиралась.

Обеденный перерыв заканчивался, мне надо возвращаться. Знаю, я могла бы не работать, да и жить по-прежнему вместе с отцом, но была рада, что удалось отпочковаться и начать вить своё гнездо.

Для женщины очень важно ни от кого не зависеть, у меня были деньги и недвижимость, полученные в наследство от мамы, поэтому я могла себе позволить жить только на свои деньги, независимо от того, работаю я или нет.

Но я чувствовала себя хорошо, сильно не перетруждалась, наоборот, работа помогала мне жить вдали от него. Не слоняться с утра до вечера по дому, заглядывая в телефон или смотря в интернете, сколько сейчас времени в Праге. И не думать о том, какая там погода, во что он одет и вспоминает ли обо мне так, как я думаю о нём.

Это изматывало, было невыносимо. Я тосковала и не могла унять щемящего чувства потери, всё время преследовавшего меня, стоило опуститься на диван и закрыть глаза. И только когда я теряла себя в какой-нибудь деятельности, оно отходило на шаг, уползало в тень. Чтобы при случае снова явить себя миру и шипеть в ухо: «Я всё ещё здесь, и я сильна. Я тоска. Имя мне — потеря. Безысходность».

Наверное, это глупо. Я медленно шла к метро и думала о том, что любовь может дарить не только радость, но и причинять боль. Сильную, кинжальную, от которой тяжело дышать. Так я себя почувствовала, когда он уехал, а потом всё притупилось. Но не прошло.

Я всё ещё была зависимой. Михаилу я старалась этого не показывать, зачем ему знать, как тяжело бывает без него, как тихо ночами в моей спальне, как сильно я жду того дня, когда мы увидимся. Как тоскую по его рукам, глазам и словам. По обещанию однажды вернуться и больше не расставаться

Я не смогла бы объяснить даже себе, почему так крепко на него подсела. Казалось, он проник под мою кожу, отравил сердце и привязал к себе невидимой цепью. Красивой, как та, которую я носила на шее в знак нашей тайны.

Каждый день, просыпаясь и засыпая, каждую свободную минуту я старалась благодарить судьбу, Небо за то, что мы есть друг у друга. «А что если это уже не повторится?» — возникала противная мысль, но я не гнала её от себя. Пусть не повторится, главное, что я ношу в себе его ребёнка. У меня останется память, живое продолжение нашей любви.

И всё же страх оставался. Он был спрятан глубоко, почти неощутим, как сердце духов, как забытый наутро сон, прошедшая стороной гроза, но я чувствовала его в глубине души и боялась дать ему волю. Он не должен помешать мне жить. Я наконец задышала полной грудью, хотя и обходила стороной как свадебные салоны, так и отделы детских вещей.

И вот однажды, спустя месяц после того, как я впервые посмотрела на экране монитора на чёрную фасолину, которая вскоре превратится в ребёнка, моего ребёнка, у меня начал тянуть низ живота. Я обратилась к врачу, но по анализам и УЗИ всё было в порядке. Симптомы быстро прошли, и я даже забыла об этом, как вскоре почувствовала необъяснимую слабость.

Лежать в больнице без толку не хотелось. Потому что об это узнает отец и устроит скандал, только этого сейчас не хватает!

— Ты стала бледной? С тобой всё нормально? Покажись врачу, — спрашивал папа в те немногие минуты, когда нам удавалось увидеться.

Я инстинктивно избегала чересчур плотного общения. Живот пока удавалось прятать под одеждой, но вскоре придёт лето, тогда уже не спрячешь. Последуют вопросы, допросы и обвинения. Я пыталась отдалить этот миг, забыть о том, что вскоре буду вынуждена держать ответ, но молить о прощении не стану.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Всё идёт так, как я того хочу», — думала я и упрямо молчала. А потом, как-то проснувшись ночью, поняла, что ошибаюсь. Эта мысль пронзила словно током, вырвала из объятий тёплого сна и встала передо мной, как обвинитель. От неё было ни спрятаться, ни заесть и ни запить, она лезла в глаза, путала мысли и требовала действия.

Но я смалодушничала, потому что в глубине души знала, что это конец. Ничего не поменять, а, значит, чем позже я об этом узнаю, тем лучше. Кому-то такое покажется глупым, другие бы не поняли меня и решили, что всегда есть второй шанс, но я-то знала, что это иллюзия. Что нельзя просто так переступить через человека, решив, что где-то вдалеке будет ждать другой.

Я выждала неделю, не позволяя себе плакать. Гладила живот, разговаривала с ним, умоляла того, кто внутри не покидать меня, потому что уже люблю его и хочу увидеть, взять на руки, прижать к груди и вдохнуть запах. И знала, что ничего из этого не случится.

К несчастью, оказалась права. Когда через неделю я на ватных ногах дошла до консультации, было уже поздно. Три недели как поздно.

Марго

— Вы сейчас будете убеждать меня, что ничего страшного не случилось, и надо просто обо всём забыть и жить дальше, — говорила я, глядя на мужчину-психолога, кабинет которого я посещала через день.