Войти в образ - Генри Олди

…Алогубый гигант лежал у покосившегося дощатого забора, и убийца – пятнистый проклятый Мом, его тело, его согнутая спина! – выдергивал из широкой груди серебряный меч. Но когда Мом повернулся, глядя сквозь меня – на его лице были чужие глаза, глаза пророка и охотника; а знакомый мне кошачий прищур вертикальных зрачков остывал на белом лице убитого. Глаза убитого и тело убийцы – все это некогда стояло передо мной, слившись в одно целое, и, отшатываясь, я понял, что заглядываю в недозволенное, в Бездну… Вдоль забора скользнула тень уходящего шамана Сарта, убийца оторвался от созерцания тела с его украденным взглядом; и я радостно обрушился в беспамятство пробуждения…

О, если б знал я, как бывает, когда решался на дебют…

Глава седьмая

И канули годы.

И снова,

Все так же, но только грубей,

Мой бог,

Сотворенный из слова,

Твердил мне:

«Иди и убей!»

– Мама, расскажи сказку!

– Поздно уже… Спать пора.

– Ну, расскажи!… Ну, мама…

– Ладно уж… Ложись и закрывай глаза. Не то перестану. На чем мы в прошлый раз остановились? Ах, да…

…И поднял богатырь Кан-ипа над собой огромного Хозяина Белой кобылы – а тело его подобно было бурдюку с арзой, и голос разрывал уши перепуганных воинов – и бросил насильника за девять гнилых перевалов в бездонное болото. И все народы склонились перед добрым богатырем Кан-ипой, лучшим слугой Великого Безмо; и дальние пришли к нему, и ближние, и только злые нехорошие шаманы, которые уже ничего не могли и никому не были нужны – они воспротивились неизбежному.

И тогда богатырь Кан-ипа сказал: «Пусть умрет плохой смертью всякий бессмысленный человек, не принявший всем сердцем слово Друга людей Безмо!» И смеялись лихие наездники степей, насаживая плохих беспомощных шаманов на древки своих копий, и смеялся веселый богатырь Кан-ипа, посылая легкие камышовые стрелы в косматые головы убегающих, и смеялся Друг людей Безмо, глядя с семицветного облака на торжество правды.

– Мама, а что делали нехорошие лохматые шаманы до того, как их подняли на копья?…

– Что делали? Да разное делали… Зло всякое творили. Вот когда непослушные дети спать не ложились вовремя, то приходил шаман в костяной шапке и бросал такого неслуха на вечный сон в тамошнюю Бездну Голодных глаз – а худшее место трудно придумать… И лишь богатырь Кан-ипа сумел очистить землю от нежити, и через год всеобщий хурал провозгласил героя Вождем степей; и лишь Верхний шаман Бездны бежал от стрел, и тело его не нашли посланные воины…

– Мама, я боюсь…

– Спи, глупый… Он хоть и злой был, но совсем-совсем старенький уже, небось, помер сразу, с голодухи или еще с чего… И тогда вздохнули свободно все стойбища, а Друг людей Безмо возрадовался в небесных просторах; и теперь сидит там за столиком с зеленой свечой, вниз смотрит и все-все знает: кому сколько жить, до Занавеса, куда стада перегонять, когда света добавить, когда ночь сделать, когда грому греметь; нахмурится Безмо – и тучи ползут по небу, рассмеется – и радуга выгибается у края земли… Спи… А друг его, богатырь Кан-ипа, бросил клич, и когда волны степных наездников слились в один бушующий поток, – повел он их на проклятый Город, последний оплот мрака, и было там…

Не родилась еще та мать, не сложилась еще та сказка, но вкус ее уже дразнил языки живущих под небом – зря, что ли, учил их рассказывать Великий Друг людей Безмо, пришедший из-за Занавеса…

…Безмозглый так и не заметил, когда умелые руки ловко захлестнули его горло волосяной удавкой. За шатрами возбужденно гудел всеобщий хурал, у ближайшей коновязи мелькнул знакомый пятнистый силуэт с внимательным прищуром смеющихся глаз; вечерний воздух стал нестерпимо густым, и умирающий человек понял, что это конец.

Конец первого акта.

Место действия: здесь.

Время действия: сегодня и сейчас.

Декорации – их нет. Все сожжено, и едкий дым стелется по сцене, отчего фигуры разговаривающих кажутся призрачными и нереальными. Впрочем, это только кажется…

ГОЛОС (с сарказмом)

Давно ль ты стал шаманом Бездны, Сарт? К тому же Верхним… Странная идея. Я помню – ты мастак менять обличья, Большой любитель шастать по мирам, И лезть в чужие души и дела – Но стать шаманом Бездны? Пошлый фарс. В твоих мехах – прокисшее вино, И даже Бездне это не смешно.

ВТОРОЙ ГОЛОС

Ты кончил, зубоскалить, Молодой? Где взял ты это тело? У кого? Один язык тебе в нем по размеру, А остальное… Ты ж теперь апостол, Несправедливо оскорбленной Бездны Голодных глаз, лежащей меж мирами, Нематерьяльной сущности пророк, Которая стремится воплотиться Хотя б в кого – не глядя на фасад! И ты ее мечтаешь, хитрый лис, На сцену выпустить из-за кулис!…

МОЛОДОЙ (поскольку имена были названы самими собеседниками, попробуем придерживаться первоисточников, но сам он больше любил называть себя – Мом; пристально глядя на Сарта)

Стареешь, Сарт… Пылишь, а толку – чуть. Ты раньше был спокойней, холоднее, И безразличней. Ах, как ты молчал, Как улыбался, глядя на меня, Заколотого – не твоей рукою, Но все-таки с твоей подачи! – право, Как ты легко юродствовал у тела, Смеясь над непонятливым убийцей, Чья плоть теперь – моя. Да, Сарт, моя! Ты помнишь, Сарт, безумца из Сай-Кхона?! Убив меня, он шел, подобно псу, Шел за тобой и теми, кто с тобою; Он видел Бездну ранее тебя, И потерял там разум – но не нюх! Когда же ты и спутники твои Прошли сквозь Бездну – бросившись за вами, Он не прошел. Голодные глаза Забрали разум, суть и плоть безумца, И дали мне. А я дам тело им – Всем сущностям, которые томятся В горящей Бездне, чей кричащий взгляд – Единственное, что от них осталось! Ступившие за грань добра и зла – Я выпущу их в мир и дам тела!

САРТ

Тогда зачем ты мучишь лицедея? Да, дар его – как дрожжи в здешнем тесте, Не знающем ни веры, ни театра, И тесто скоро разорвет квашню. Мне кажется, из множества миров, Которые объединяет Бездна – А я их знаю, я по ним ходил, Пока не смог попасть в необходимый, – Из множества миров лишь на одном Возникла мысль, что все вокруг – есть сцена, А, значит, где-то есть и режиссер, Ведущий от пролога к эпилогу, Все знающий в спектакле наперед, Актера боль и зрительские слезы Заложены им раз и навсегда; Актер свободен – но в пределах сцены, Свободен зритель – но в пределах зала, Равно свободен плакать и смеяться, Равно свободен жить и умирать. И в здешний мир разбитых витражей, Разбитых слов, чья власть была огромна, Но рухнула – на время иль навечно – Ты хочешь бросить веру и театр, И выпустить толпу статистов – Бездну! Ты был бы прав, когда б ты точно знал, Каков финал – и будет ли финал!