Стихотворения - Давид Бурлюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Совсем по-особому мечтательны и философичны слова, с которыми приходит Н. Бурлюк в поэзию, — писал критик-современник. — Углубленное искусство стиха, лирика и лиризм, сплетенные друг с другом».
Элегические настроения, «старомодный» четырехстопный ямб, все эти догорающие дни, изящные, субтильные барышни (какой контраст по сравнению с дородными матронами Давида Бурлюка!), умирающие бабочки, тихие пейзажи («тишина» — здесь одно из ключевых слов) — все это, столь узнаваемое, многократно опробованное русской поэзией, делает стихи Н. Бурлюка подчеркнуто традиционными, но отнюдь не банальными. За всем этим просматривается по-своему выразительная личность автора, который без всякого позерства и саморекламирования, в доверительной, почти исповедальной тональности, ничего не доказывая и не отвергая, — пытается беседовать с читателем:
Я мальчик маленький — не боле,А может быть, лишь внук детейИ только чувствую острейПустынность горестного поля.
(«Я мальчик маленький — не боле…»)А может быть, когда узнаютКакой во мне живет пришлец,И грудь — темницу растерзают,Мне встретить радостно конец?..
{«Поэт и крыса — вы ночами…»)Последние произведения Н. Бурлюка были опубликованы в 1915 году в альманахе «Весеннее контрагентство муз». Сам автор уже находился в это время на военной службе. После революции он, единственный из кубофутуристов, участвовал в Гражданской войне на стороне белых и, вероятно, погиб.
Столь разные судьбы Давида и Николая Бурлюков оказались теснейшим образом связаны с историей русского авангардистского искусства. Различен по весомости их вклад в русский футуризм, разными творческими путями шли они в широчайшем русле этого течения. Столь же различны и занимаемые поэтами Бурлюками позиции в русской поэзии первой половины XX. Но позиции эти — быть может, не центральные, но и не периферийные — заняты ими вполне по праву.
С. Красицкий
Давид Бурлюк
Из сборника «Садок судей» (1910)*
«Скользи, пронзай стрелец, алмазный…»
Скользи, пронзай стрелец, алмазныйНеиссякаемый каскад…Я твой сосед, живущий праздноЛюблю волненье белых стад.Познавши здесь честную схиму,И изучивши тайны требЯ даже смерть с восторгом приму,Как враном принесенный хлеб.Вокруг взнеслися остроскалы,Вершины их, венчанны льдом,В закатный час таят опалы,Когда — бесцветным станет дом.Я полюбил скрижали — книги,В них — жизнь, моя прямая цель.Они — полезные веригиДля духа праздности недель!Пускай в ночи стекло наядыКолеблют легкие перстом —Храню ученые усладыМоем забвении златом.
Щастье циника
Op. 2.
Весеннее шумящее убранство —Единый миг… затерянный цветах!Напрасно зришь живое постоянствоСтруящихся, скоротекущих снах.Изменно все! И вероломны сводыТебя сокрывшие от хлада бурь!Везде, во всем — красивость шаткомоды!Ах, циник, щастлив ты! Иди и каламбурь!
Затворник
Op. 3.
Молчанье сможешь длить пещере,Пурпурный крик таить,Спасаться углубленной вере,Кратеры Смерти пить.Книг потемневших переплеты.Как быстро мчатся кораблиИ окрыляются полетыОт запечатанной земли.
«Родился доме день туманный…»
Op. 4.
Родился доме день туманный,И жизнь туманна вся,Носить венец случайно данный,Над бездной ужасов скользя.Так пешеход, так злой калекаГлядит на радостно детейИ — зла над юностью опека,Случайноспутницей своей,Грозит глазам веселолюдным.Зеленым ивиным ветвямИ путь необозримо трудныйВлачит уныло по полям.
«Упало солнце кровь заката…»
Op. 5.
Упало солнце кровь закатаВосторгам дня нет, нет возврата!Лишь облаков вечернедымВосходит клубом голубым.И, если смертный отойдет,Над ним вновь солнце не взойдет —Лишь туча саваном седымПовиснет небесах над ним.
«Я не владел еще тобою…»
Op. 6.
Я не владел еще тобоюЗолотоокою младой,Как холод вечностью седоюСокрыл тебя своей бедой.Уста — увядшая затея,Глаза — безжизненный кристалл.А зубы — белая аллея,Что ужас смерти нашептал.Откроешь вежды, не поверю,Твой смех увял навек!..Я сам умру под этой дверью,Найдет бредущий человек.Склеп занесен свистящим снегом,Как груди милой, белизной.Копыто оглашает бегомЗабытый путь в краю родном.Проскачет усмехаясь мимо.Сук — траур, путь — из серебра.Подкова — тяжко нелюдима…Крошится льдистая кора.
«Времени весы»
И у часов стучали зубы.
Op. 7.
Сорящие секундами часы.Как ваша медленность тяготна!Вы — времени сыпучего весы!Что вами сделано — бесповоротно!Ваш бег колеблет черепа власы,В скольжении своем вольготны,На выю лезвие несущие косыС жестокотиканьем, злорадны беззаботно.
«Шестиэтажный возносился дом…»
Op. 8.
Шестиэтажный возносился дом,Чернелись окна скучными рядами,Но ни одно не вспыхнуло цветком,Звуча знакомыми следами.О сколько взглядов пронизало ночьИ бросилось из верхних этажей.Безумную оплакавшие дочь,Под стук неспящих сторожей.Дышавшая на свежей высоте,Глядя окно под неизвестной крышей.Сколь ныне — чище ты и жертвенно святей!Упавши вниз, ты вознеслася выше!
«Немая ночь, людей не слышно…»
Op. 9.
Немая ночь, людей не слышно.В пространствах — царствие зимы.Здесь вьюга наметает пышноГробницы белые средь тьмы.Где фонари, где с лязгом шумнымЗмеей скользнули поезда,Твой взгляд казался камнем лунным,Ночей падучая звезда.Как глубоко под черным снегомПрекрасный труп похоронен.Пожри просторы шумным бегом,Затмивши паром небосклон.
1905 год
Полтавская губ.
«Со звоном слетели проклятья…»
Op. 10.
Co звоном слетели проклятья,Разбитые ринулись вниз.Раскрыл притупленно объятья,Виском угодил о карниз.Смеялась над мной колокольня,Внизу собирался народ.Старушка — горбом богомольна.Острил изловчась идиот.Чиновник лежал неподвижно.Стеклянными были глаза.Из бойни безжалостноближнейКот рану кровавый лизал.
«Ты окрылил условные рожденья…»
Op. 11.
Ты окрылил условные рожденьяСносить душа их тайны не смогла.Начни же наконец поэзии служенье —Всмотрись излучисто — кривые зеркала.Неясно все, все отвращает взоры,Чудовищно сознав свое небытие:Провалы дикие и снов преступных горы!..Ты принял, кажется погибели питье!
«Чудовище простерлось между скал…»
Op. 12.
Чудовище простерлось между скал,Заворожив гигантские зеницы.Махровый ветр персты его ласкал,Пушистый хвост золоторунной птицы.Сияющим, теплеющим зигзагомТянулось тело меж колючих трав…И всем понятней было с каждым шагомКак неизбежно милостив удав.Свои даря стократные слова,Клубилося невнятной колыбели…Чуть двигаясь, шептали: «раз» и «два»,А души жуткие, как ландыши, слабели.
«Твоей бряцающей лампадой…»
Op. 13.
Твоей бряцающей лампадойЯ озарен лесной тиши.О, всадник ночи, пропляшиПред непреклонною оградой.Золотогрудая женаУ еле сомкнутого входа.Теплеет хладная природа,Свои означив письмена.Слепые прилежании взгляды.Дождю подставим купола.Я выжег грудь свою до тла,Чтоб вырвать разветвленья зла,Во имя правды и награды.Объятий белых жгучий сот.Желанны тонкие напевы,Но все ж вернее Черной ДевыРазящий неизбежно мед.
«На исступленный эшафот…»
