Дневник сумасшедшего (четвертая скрижаль завета) - Анхель де Куатьэ

Кто шагает дружно в ряд? Наш придурошный отряд!

Мы уроды, дураки, Наши головы пусты!

На какое-то мгновение я забылся. И в этом забытьи мне почудилось, что Ваня умер. Я очнулся от острого испуга. Холодный пот выступил у меня на лбу.

– Ваня?! Ваня?! – позвал я. – С тобой все в порядке?

В ответ я услышал смех. Тихий, едва различимый на фоне грохочущих в коридоре шагов. Вот дурак! Я так испугался, а он смеется.

– Ваня, чего смешного? – обиделся я.

– У тебя такой испуганный голос... – ответил Ваня.

– И чего? Это повод надо мною поржать?

– Нет. Конечно, не повод. Просто стало смешно. Смешно, когда люди боятся.

Я надулся, но мне хотелось с ним говорить. Понять, что он имеет в виду, когда говорит о желании умереть. Поэтому я переборол свое раздражение:

– Вань, а ты, что, значит, понимаешь, что хочешь умереть?

Мой собеседник задумался. Потянулась долгая, изнуряющая пауза.

– Это было до больницы, – начал Ваня. – Я думал. Я думал, имею ли я право жить? Вообще, каким должен быть человек, чтобы иметь право жить?

– Право? На это разве нужно? Родился – и живи, пожалуйста. Пока...

Я хотел продолжить мысль, сказать: «Пока не наступит Конец Света, а случится это скоро». Но передумал.

– Нет. Это неправильно, – серьезно сказал Ваня. – Мы же постоянно живем в долг.

– В долг? – мне показалось, что я ослышался.

– Мы же потребители. Мы потребляем воздух, пищу, воду. Мы потребляем результаты труда других людей. Мы потребляем их внимание, их чувства. Все постоянно берут у жизни в долг и даже не задумываются над этим, – тут Ваня замолчал на минуту и продолжил вопросом: – Тебе никогда не приходилось занимать по-крупному? Когда ты живешь и понимаешь, что не можешь эти деньги вернуть?

– Ну, приходилось. Я растратил большую сумму денег, не моих. И потом должен был занять, чтобы отдать. А потом нужно было отдавать, – эта история почему-то вспоминалась мною смутно, но неприятный осадок от нее ощущался совершенно отчетливо.

– И вот я живу с этим чувством. Будто бы я в долгу перед жизнью, постоянном. А как отдать – не знаю. И не отдам никогда. Только больше занимаю...

– Глупость! – обронил я.

– Счастлив тот, кто не помнит о своих долгах, – его ответ прозвучал риторически, в никуда. – А я понял: спастись от чувства, что ты перед всеми в неоплатном долгу, можно только одним способом.

– Быть нужным? – предположил я.

– Нет, – улыбнулся Ваня. – Быть любимым. Если тебя любят, то можно считать, что ты свои долги уплатил.

– А кстати, неплохое решение! – иронично заметил я.

– Нет, плохое.

– Плохое?

– Да, плохое. Очень, – подтвердил Ваня. – Тот, кто тебя любит, берет на себя все твои долги. Ты его как бы обременяешь своими долгами... Можно так сказать – «обременяешь»?

– Можно. Но почему?

Почему? – удивился Ваня. – Потому что любовь в том и состоит, что любящий берет на себя твою ношу. Разве тот, кто тебя любит, не положит свои силы, а если понадобится, то и саму жизнь, ради твоего спасения?

– Ну... – я задумался.

Мне эти Ванины рассуждения показались странными. Видимо, потому что сам я никогда не любил. Возможно, те, кто любят, чувствуют именно так.

– Ваня, и ты поэтому захотел умереть?

– Я захотел умереть, когда умер, – ответил Ваня.

Животный испуг парализовал меня изнутри. Ваня – покойник.

– Ты мертвец? – спросил я.

– Да, я – живой труп, – ответил Ваня.

– Ладно, закончим на этом.

– Меня полюбила девушка, – стал вдруг рассказывать Ваня. – Сильно. А я понимал, что меня не за что любить. Мне казалось, что я и жизни-то не достоин. Куда уж там – любви... А еще я и сам ее любил. Только поздно это понял...

– Поздно? – справился я. – Она тебя разлюбила?

– Нет, она покончила с собой, – ответил Ваня, и по голосу я понял, что его душат рыдания.

– Покончила с собой? Но почему?!

– Потому что я не хотел, чтобы она меня любила. Это неправильно. Люди не должны любить. Это неправильное чувство, нечестное.

Нельзя брать на себя чужие долги. Их нужно самому выплачивать. А любящий крадет у тебя твои долги...

– Ну ты даешь! – я был потрясен. – Ты и в самом деле ненормальный!

– И теперь я хочу умереть, – закончил свою мысль Ваня. – Раньше хотел, а не понимал, а теперь и хочу, и понимаю, что хочу. Я уже скоро умру.

*******

Строевые занятия в коридоре плавно перешли в конные учения. По команде «урода Трущенко» люди в коридоре скакали, цокали и ржали, изображая лошадей. Потом, как мне показалось, больные инсценировали расстрел военнопленных. И делали еще что-то военизированное, но что именно, я не понял. Через пару часов все закончилось.

– Значит так, уроды! – я узнал сиплый, низкий голос Петра. – Урок философии. Запомнили: «Битиё определяет сознание». Понят– но?!

– Понятно, понятно! – никто не возражал.

– Теперь вопрос по уроку: что такое дисциплина?! Ответ: дисциплина – это, когда все меня слушаются! А что бывает с уродами, которые меня не слушаются?..

Выстроенная, как на параде, толпа загалдела: «Надо наказать!», «Бить! Бить, чтобы не повадно!», «Голодовку!», «Скормить им все таблетки!», «Уши прижечь!», «Мозги вправить!»

– Кто сказал – «мозги вправить»? – голос Петра, словно раскат грома, прервал этот верноподданнический галдеж.

Тишина. И потом несколько голосов:

– Он! Он сказал!

– Ты? – спросил Петр.

– Я, – пролепетал кто-то.

– Зовут?

– Дутов, – ответил тот, и я узнал в нем кривоголового.

– Урод Дутов, – прошипел Петр.

– Урод Дутов, – исправился тот.

– Слушай, ты, – Петр говорил так, что даже мое задубевшее тело поежилось. – Какие мозги?! Какие у вас могут быть мозги?! Вы все – уроды! Повтори!

– Мозги, – затараторил Дутов. – Какие мозги. Какие могут быть мозги. Вы все уроды.

– ЧТО?! – заорал Петр. – Что ты сказал?!

– Вы все уроды, – повторил Дутов фальцетом. От ужаса или по глупости он и не понял, что сейчас значила эта фраза в его устах.

Звук удара. Грузное тело с грохотом упало на пол.

– Сколько мне это повторять?! – звучал в гробовой тишине голос Петра. – Вы – уроды! Вы должны помнить, что вы – уроды! И я вынужден жить здесь с вами, чтобы вы поняли: вы – уроды! Вы должны ложиться спать и просыпаться с одной мыслью: вы – уроды! Повторить!

Толпа хором отрапортовала: «Мы – уроды! Мы – уроды! Мы – уроды!»

– Дружочек, скоро и ты будешь так орать... Я слегка сдвинулся на подушке и посмотрел

в окно. Там маячила голова коричневого. Он вытянул шею до третьего этажа и теперь, из темноты, заглядывал внутрь моей палаты.

– Сгинь, – прошептал я.

– Я-то сгину, конечно, – голос коричневого стал вдруг жалостливым. – Только вот ты быстрее соберешься... Думаешь, эта золото-зубая тебя оставит? Она же тебе прямо сказала: «Хуже будет». Ее специально наняли! Точно тебе говорю! У меня на этот счет информация есть. И письмо под угрозой. Сейчас его менты как «вещдок» изымут, и все – накрылась твоя формула. Бежать надо, дружище. Бежать...

– Сам знаю. Только вот... – я потянул ноги, привязанные к спинке кровати.

А это потому, что надо было меня с самого начала слушаться. Не слушался – и на тебе результат. Я согласен – воровать нехорошо. Но это не ты виноват. Это мир плох. Ты и сам знаешь. А иначе, зачем его взрывать? Все ты правильно придумал. Ты только посмотри, что там в коридоре творится? А что в клубе было? А покойники в метро? Думаешь, где-то в другом месте лучше? Этот мир гниет изнутри. Весь уже прогнил.

Люди смысла в жизни не видят, пустая у них жизнь. Все растеряли. Ничего святого не осталось. Вот и занимают себя, чем придется. Кто-то пьет, кто-то колется, кто-то «к культуре приобщается». Кто-то думает, что влюбляется, кто-то ненавидит всех. Кто-то учится, сам не зная зачем. Кто-то работает день и ночь, чтобы света белого не видеть. Кто-то вот – самоутверждается...

– Уроды, равняйсь! Смирно! – раздалось в коридоре. – Слушай мою команду! По койкам бегооом марш!

Затеянная под конец перекличка закончилась, и всех распустили по палатам.

*******

Трое втащили к нам в палату обмякшее тело. И только когда они оказались около моей кровати, я понял, что это тело – кривоголовый. Они водрузили его на кровать и замерли, глядя на результаты своей работы.

– Как тяжела жизнь... – пролепетал щуплый мужчина, о котором мне Ивановна рассказывала, что он жертва инопланетян.

Особенно дурная! – добавил Диоген и улыбнулся.

– Что с ним прошептал я .

– Сначала пойми, что с тобой. Потом спрашивай о других, – ответил Диоген.

Неприятный старик. Но с языком у него все в порядке – острый.

– Развяжи, а? – попросил я, показывая на свои руки.

– С развязанными ты дошел до сумасшедшего дома, – Диоген развел руками и склонился надо мной. – Не логично ли предположить, что со связанными твоя жизнь станет лучше?

– Ты больной, да? – я разозлился.

Больной – не больной, но в этом сумасшедшем доме меня по рукам и ногам не связывают, – старик сделал вид, что, мол, разговор окончен, и он уходит.