Семья Лоранских (Не в деньгах счастье) - Лидия Чарская

— Ведь ты Серафима? Ведь ты золотая Серафима? Останься здесь! Я дам тебе золотое счастье. Потому что я один могу тебе дать счастье, которого жаждет твоя душа.

А впереди нее из воды вырастали, как в сказке, красивые дома, залитые светом, с ярко освещенными также сказочными по роскоши убранства комнатами. И внезапно все прежнее близкое отошло куда-то далеко-далеко… Что-то влекло Валентину теперь туда, вперед, по направлению этих домов. Вот они близко-близко… Вот уже не слышно больше голосов призыва с берега. Высокий мутный вал поднялся между ним и яликом и сделал невидимым для взоров Валентины все, что не касалось золотой страны, в которую она вступала.

Девушка вздрогнула и проснулась. В комнате были подняты шторы, и промозглое, гнилое утро смотрело в комнату. За окнами слышалась брань дворников, усердно работавших после наводнения. Около нее стоял Вакулин. По его бледному, усталому от волнения и бессонницы лицу было видно, как он страдает.

— Валентина Денисовна, — услышала его измученный голос, — отец мой только что скончался. Он звал вас, но я не решился вас будить и тревожить, тем более, что скоро он впал снова в беспамятство. Вот это он просил передать вам, когда умрет. Вы дали слово исполнить его желание, — и Юрий Юрьевич протянул ей конверт большого формата с фамильною печатью старика Вакулина.

— Что это? — удивилась Валентина.

— Здесь пять тысяч, подарок моего отца вам в память ваших усердных занятий с ним в продолжение года. Мой отец знал, что вы, с вашей гордостью, не возьмете большей суммы, и, несмотря на свое крупное богатство, уделил вам только это.

Валентина вспыхнула.

«Ничтожная сумма!.. О! для них, богачей, она кажется ничтожной, но для нее, не имевшей никогда в руках более тридцати рублей, эти деньги казались феноменальным богатством… Вот она, золотая страна! — подумала она. — Сон сбывается не на шутку», — и произнесла вслух:

— Юрий Юрьевич! я никогда не взяла бы этих денег, если бы ваш покойный отец не обязал меня словом. Это — огромный подарок, я не стою его.

— Пустяки! — произнес Вакулин. — Для отца, повторяю, эта сумма слишком ничтожна. Даже Франц получит вдвое больше по завещанию. Но то лакей Франц, а то вы, человек, услаждавший своим присутствием его сиротство в этот последний год. Отец не хотел включать эту маленькую сумму в свое завещание, и взял ее из обиходных сумм, приказав мне передать ее вам…

Валентина не слышала, казалось, последних слов Вакулина. Она машинально приняла пакет из его рук и сунула его в карман платья.

«Вы услаждали последний год его сиротства», — звенело и переливалось в ее ушах на тысячу ладов.

А она-то? Хорошо услаждение? Она безжалостно бросила больного старого человека, не желая выносить его безвредные чудачества! Она видела в этом стеснение своей свободы, торжество богатого над бедным, сильного над слабым. О! как она была жестока и несправедлива! Как она не понимала его!

— Послушайте, — обратилась она к Вакулину, — скажите, ваш отец отдал вам эти деньги после катастрофы, да?

— О, нет! В тот же вечер, когда я вернулся от вас после моей неудавшейся депутации, он долго говорил со мною об одной необыкновенной девушке, решившейся ради сохранения своих принципов отказаться от выгодного заработка. Он восторгался ею и ее неподкупностью, хотя и подтрунивал над нею. И, должно быть, тогда же у него и созрело это решение, потому, что на другой день он дал мне эти деньги для передачи вам после его смерти. Очевидно, он предчувствовал свой скорый конец. Ваша порядочность и гордость восхитили его. И потом, повторяю снова, вы очень напоминали отцу сестру, которую он любил всем сердцем. Хотите взглянуть на покойника? Он мало переменился. Совсем как живой, — и, не дожидаясь ответа Валентины, Вакулин провел ее в кабинет.

VIII

Юрий Юрьевич был прав. Старик Вакулин мало изменился после смерти. По крайней мере, он показался Валентине совсем таким, каким был в последнее свидание про размолвке. Он по-прежнему лежал на своей громадной постели, выдвинутой на середину комнаты. Заботливый Франц обмыл, согласно обычаю, мертвое тело своего барина, облачил его в черный сюртук и, скрестив руки на груди, накрыл его до пояса простынею. Но мертвые глаза остались открытыми, так как их забыли закрыть после кончины, и странно было видеть этот стеклянный остановившийся взгляд, делавший все лицо покойника похожим на лицо восковой куклы.

И все-таки этот мертвый облик очень напоминал то живое лицо Вакулина, которое знала Валентина. Даже брезгливая складка губ, исчезнувшая за часы предсмертных страданий, теперь снова появилась на этом мертвом лице.

Лоранская молча опустилась на колени, поклонилась праху, поднявшись, вновь взглянула на покойника и мысленно произнесла:

«Спасибо тебе. Беру этот подарок от мертвого, как не взяла бы от живого. Прости меня, если я невольно причинила тебе тяжелые минуты своим отказом и резкостью».

А рядом с нею две старушки без стеснение шепотом высчитывали богатство старика.

— Дом этот… перво-наперво… да имение, сказывают, в Уфимской полосе, черноземное… Да деньжищ! И все сыну досталось, потому единый наследник. Вот и раскинь умом, бабушка, опосля всего!

Валентине стало невыносимо и от этих бесцеремонных пересудов, и от общей картины смерти. Она тоскливо оглянулась и страшно обрадовалась, увидя в дверях Кодынцева.

— Я за тобою. Наши беспокоятся. Пора домой, Валечка! — шепотом пояснил он.

— Да, да, домой! — как эхо отозвалась девушка.

— Я велел вам лошадь запрячь. Вода убыла и вы попадете на пролетке в Гавань, — поспешил сказать Юрий Юрьевич, подойдя к ним и здороваясь с Кодынцевым.

Валентине хотелось хоть немного успокоить осиротевшего Вакулина.

— Не печальтесь, — произнесла она задушевным голосом, — примиритесь с неизбежностью. У каждого, верьте, есть свое горе, но каждое горе преходяще! Время — лучший целитель. Я тоже потеряла своего отца; это была очень тяжелая потеря, но потом она загладилась иными хорошими сторонами жизни! Осталась одна тихая грусть.

— Благодарю вас, вы очень добры, — произнес Вакулин и почтительно склонившись к маленькой руке Валентины, произнес, целуя ее:

— Вы позволите мне приехать поблагодарить вас за вашу доброту к моему отцу, не правда ли?

— Конечно… Но он сам уже так незаслуженно отблагодарил меня, — намекая на подарок покойного, произнесла с смущением девушка.

Потом она быстро оделась и, в сопровождении Кодынцева, вышла на улицу.

Воды уже не было. Она, сделав свое дело, намутив, набурлив и натешившись вволю, снова вошла в берега, по крайней мере, в этой части острова. Только разные щепы, доски, обломки вещей, домашней утвари, исковерканной и переломанной до неузнаваемости, свидетельствовали о ночном бесновании рассвирепевшей стихии.

Кое-где стояли лужи, а местами и целые небольшие озера, не успевшие высохнуть на мостовой.

— Что наши? Все ли благополучно? — обратилась Валентина к Кодынцеву, когда они ехали по Большому проспекту мимо последней линии острова.

— Слава Богу, все благополучно, Валечка.

— А у меня новость, большая новость — мы богаты, Володя! — вырвалось у Валентины счастливым звуком. — Мы очень богаты! — повторила она весело, как ребенок и взглянула в глаза жениха загоревшимися счастьем глазами.

Потом, не дожидаясь его расспросов, она рассказала Кодынцеву все, что случилось этою ночью с нею.

— И ты считаешь себя серьезно богатой? — узнав все подробности ее нового счастья, спросил Владимир Владимирович невесту.

— Не только себя, но и всех нас, маму, Лелечку. Павлука, Граню, потому что ведь поделюсь же я с ними всеми…

— Пятью тысячами? — прервал ее Кодынцев. — Это, значит, по тысяче на человека? Ну, это — не великое богатство, Валечка!

— Для меня великое, потому что я и десятой части не имела… Не зли меня, Володя, я сегодня совсем не прежняя спокойная, уравновешенная Валентина. Вчерашний успех, наводнение, эта смерть — геройская смерть человека, которого мы все так несправедливо считали мелким и ничтожным — и, наконец, неожиданное появление, как в сказке, этой крупной суммы, — есть от чего перемениться! Нет, как мама-то, мама, как будет довольна! Подумай! С долгами расплатимся. Ее так мучают долги. Всем, ведь, задолжали, даже тебе… и вдруг насмарку!..

— Ну, мне пустяки! Я свой.

— Ах, я умираю от усталости и хочу спать, как ребенок, — живо подхватила Валентина. — Приеду и ни слова нашим о подарке… Просто завалюсь спать… спать, спать и спать! А завтра скажу! То-то поднимется суматоха!

Действительно, полусонную довез ее в Гавань Кодынцев (вода здесь еще стояла по щиколотку лошадям), и сдал с рук на руки беспокоившимся домашним. Валентина едва дотащилась до постели, уступленной ей старым капитаном, так как в квартире Лоранских еще стояла вода, и в ту же минуту уснула мертвецки — глубоким сном без всяких грез и видений.