Офицерский крематорий - Михаил Нестеров

Дешевые паршивые гостиницы, включая автобусы, оборудованные койками, и железнодорожные вагоны-ночлежки, где не требовалась регистрация, как вариант я отмел сразу: там сдадут быстрее, чем ты укроешься одеялом. «Барабанов» в них больше, чем в ударной установке Кристофа Шнайдера, подумал я, проходя мимо дос-хауса с названием «Дом отдыха». В данный момент там отдыхала пара таксистов: две «Лады» с гребешками, припаркованные вплотную к тротуару, дожидались своих хозяев.

И в этот самый момент я стал свидетелем антре. Дверь ночлежки распахнулась, на морозный воздух вышел, чуть задержавшись на пороге и всматриваясь в меня, мужчина лет сорока. Вслед за ним гостиницу покинула девушка. Февраль месяц, а ней мини-юбка, ажурные чулки, короткая (едва прикрывает пупок) белая шубка. Она напомнила мне Джимми Ли Кертис в роли проститутки в комедии «Их поменяли местами». Глянув на меня и не найдя во мне ничего интересного, она села в машину.

Это вариант, подумал я. Снять проститутку и провести ночь у нее дома, но не в гостинице, конечно. Но были и другие, более привлекательные варианты. Например, гостиница «Комфорт Тиффани».

Витраж, выполненный в стиле американского дизайнера Луиса Комфорта, и выполненный с любовью. Я знаю, о чем говорю. С такой же уверенностью ценитель музыки отметит выдающиеся качества одного скрипача и заурядность другого, хотя ни в одной ноте они не ошиблись. Дело не в технике, дело в звучании. А звучание – это еще и смысл, значения, отзвуки, оттенки, полутона. Звучание – это как разумный ход рассуждений. Витраж Зои ловил взгляды посетителей и, пропустив их через свое стеклянное сито, возвращал их уже обновленными, кристально чистыми. Только избранный мог сотворить из простого, казалось бы, мертвого стекла настоящий шедевр.

Мне на ум пришло слово «кающийся». В этот вечер я не мог пожаловаться на свою память. Можно сказать, она была ручной. В голове – ни одной цифры, все они в руках, в каждом пальце, в каждой подушечке, они сотканы из папиллярных узоров. И я, как музыкант, сыграл эту красивую, совершенную мелодию. Мой голос на этом фоне мне показался скрипом телеги:

– Здравствуй, Зоя! Это я, Павел.

Пауза. Отнюдь не музыкальная. Я мысленно вывел на корпусе таксофона значок, обозначающий перерыв в нотах. Молчание на два голоса. Порой именно этого недостает многим людям. Я не мог прервать молчание – правом на это обладала только она. И она выдохнула мое имя в трубку: «Павел…»

– Зоя…

И еще один выдох, исполненный, как мне показалось, сожаления:

– Павел… Я вышла замуж.

– За того идиота?

– Не называй его так.

– Почему нельзя называть вещи своими именами?

– Он – не вещь.

– Ну, не знаю, как сейчас, – сбросил я температуру. – А раньше он при престарелой тетке был вещью. Стоял навытяжку, как оловянный солдатик. И только с тобой он стоял на голове, и это его плюс. Так, значит, ты вышла за него замуж? И теперь ты – Моисеева? Бог ты мой! Ну, и как тебе спится на этом диване с ножками?

– Павел!

Я услышал, как это прелестное создание, обладающее мастерством «великого Тиффани», хрюкнула на том конце провода.

– Смутно вижу его в твоей спальне. Как будто в ней кто-то наелся лука и у меня в глазах стоят слезы.

– Так уже и не видишь?

А это уже намек на мою слежку за ними.

– Хочешь поговорить на эту тему?

– Нет! – живо запротестовала Зоя.

– Он сейчас рядом? Стоит над душой? Почернел и тянет к твоей прелестной шее руки? Мне знакомо это чувство. Тяжелое, как последняя неделя поста. Почему бы тебе не поставить вопрос о разводе?

– Еще один твой звонок подтолкнет меня к этому.

– Одну секунду, я перезвоню.

– Погоди! Откуда ты звонишь? Только не говори, что ты под окнами моего дома, – я этого не вынесу.

– Сейчас я любуюсь «Древом жизни».

– Ты что, в Новограде?!

– Слава богу, да!

– Отчасти – да, – сакцентировала она. – Рада, что ты можешь передвигаться. Что ты там делаешь? Только не говори, что следишь за моим мужем.

Сердце у нее упало. Я поднял его и сдул с него пылинки:

– Нет. У меня здесь литерное мероприятие. Если честно, приехал сюда по зову сердца – и потерял голову. Ну, а вместе с ней – документы, телефон… Ты в хороших отношениях с управляющим «Комфорта»?

– Тотчас же позвоню ему. Ни о чем не беспокойся, он не задаст ни одного лишнего вопроса.

– Вот и гадалка мне так сказала.

Пауза.

– На какой срок ты планируешь остановиться в гостинице – на случай, если Евгений Анатольевич попросит меня уточнить кое-какие детали?

– Неделя, десять дней, – назвал я.

– У тебя есть чем расплатиться за номер?

– Об этом не беспокойся. Значит, управляющего зовут Евгений Анатольевич?

– Да. А как мне представить тебя?

– Ты читаешь мысли на расстоянии.

Я назвал ей имя своего сослуживца.

Она не забыла меня. Она будет напоминать о себе каждый час, каждую минуту.

Зоя закончила разговор фразой, которая, как ей показалось, вселила в меня капельку надежды:

– Я вышла замуж, но оставила свою фамилию.

И в трубке прозвучало «пиковое» многоточие…

Меня заселили в номер, в котором хотя бы однажды останавливалась Зоя, и в котором я, вооруженный компактной фотокамерой, делал свою «грязную работенку». Тогда я совершил непростительную для частного сыщика ошибку: подпустил объект своей слежки слишком близко к сердцу.

Я опустился на кровать. Вот здесь, слева, лежала она, справа – он, ее любовник, а сейчас он, как выяснилось, – ее муж! Я же распластался под кроватью. В ту ночь я был олицетворением отваги, боялся лишь одного: что эта пара займется сексом прямо у меня над головой!

Небритый, с неопрятной эспаньолкой (я отпускал бородку, чтобы маскировать рубцы от шрамов на лице), в этом роскошном номере я казался сам себе мусорным ведром. Но впервые за последние дни и часы почувствовал себя в безопасности. Вряд ли в таком роскошном отеле будут искать такое ничтожество, как я. Затравленный зверь не станет искать убежища в городском саду.

К полудню следующего дня меня было не узнать. Чистый, гладко выбритый, в новом костюме и пуховике, я вернулся из торгового центра в отель. И в зеркальном отражении еще раз оценил качество стрижки и бритья. Я стал другим человеком, и этот новый образ придал мне сил. В такой оболочке я смогу попросить у Павлова огоньку, и он ни при дальнем, ни при ближнем свете не разглядит меня. Он ищет затравленного зверя и ограничивает поиски злачными местами плюс автовокзалы, железнодорожные вокзалы и станции и так далее. Он совершает ошибку, опуская некое отправное положение: купец богат связями.

Я спустился в бар-ресторан и дал толчок своим мозгам, выпив рюмку водки. Ко второй я только прикасался, покручивая ее на отполированной поверхности стойки.

Мысли мои бегали от одной женщины к другой, от одного имени к другому. Может быть, думал я, оказывая мне услугу, Зоя откупилась от меня? Пусть так. Я был благодарен ей и за то, что она сейчас думала обо мне (или не могла не думать, что не одно и то же, но не суть важно).

Я вернулся в номер, лег на кровать. Засыпая, вспомнил своего единственного друга, которого, увы, уже не было в живых…

У него была хмельная улыбка и такие же хмельные, на грани срыва в смех, глаза. Такое сочетание я справедливо для себя посчитал визитной карточкой моего друга, воспоминания о котором по сей день рвали мне душу… Воспоминания – мостик в прошлое – шаткий, того гляди, провалишься, без поручней, без перил, без подстраховки. По ту сторону мостика – боевое прошлое, для меня лично – не горячие точки, а натурально горячие многоточия. Почему? Потому что ни я, ни мои предшественники, ни мои последователи не завершили начатого. Сотни, тысячи успешно проведенных силовых мероприятий – это разрозненные звенья, которые так и не стали одной единой цепью для кавказского кобеля. Он на свободе. Он умен и хитер, этот бойцовский кавказский пес.

Такое сравнение пришло мне однажды с глубокого похмелья. Похмелье прошло, а мысли о той цепи и собачьей породе остались…

Мне не было жаль натурально убитых в кровопролитных поединках дней и ночей, на меня бессонницей наваливался монстр о трех головах, и каждая его голова – неудовлетворенность, недоделанность, незаконченность – пыхала жаром. Я представлял, как заполняю короткую анкету-жалобу: дом недостроил, ребенка недоделал, книжку недописал. Жалость моя не была однобокой. Те убитые дни и часы я мог бы провести в компании с другом или подругой, пусть даже в скучноватой беседе с родителями. «Бесцельно прожитые дни и годы… Все верно. Лучше не скажешь. Что ни говори, а цель должна быть у любого человека. Новый день – новая задача, которую нужно решить к закату. Если ты утром проснулся и у тебя нет цели, нет задачи, которую нужно решить, нет задания, которое нужно выполнить, – день пропал. И не потому, что я какой-то там правильный или суперправильный, просто во мне живет и процветает вирус под названием дисциплина, это такая штука, которая поможет преодолеть все. Ну, в смысле любые трудности и в смысле поставленной перед самим собой задачи (а это уже самодисциплина). Нет, я не идеален. Моя дисциплина ходит в самоволку, я ей выписываю увольнительные, не могу отказать в праздничных днях, выходных и длительном отпуске. Но хватит об этом, иначе я запутаюсь, меня уже несет».