Испепеляющий ад - Аскольд Шейкин

— Дать депешу.

Физиономия «полковника» перекашивается. Он что-то хочет крикнуть и не может. Захлебнулся от ярости. Надо убираться. Но у порога казаки. Шорохов продолжает:

— Контракт на восемь миллионов рублей. Сорок тысяч пудов.

— И на мою богом проклятую шею повесят их вывозить! — кричит «полковник». — А ты сорвал куш и бежать! Мы головы свои тут кладем!

Он двумя руками вцепляется в кобуру. Прижав баул к груди, Шорохов бежит к двери, наваливается на нее, распахивает, спотыкается о порог, падает на грязный, истоптанный снег станционной платформы. Вскакивает, бежит дальше. За углом вокзального здания останавливается.

Орудийные раскаты слышатся гораздо отчетливей, чем было прежде. То ли ветер, который приносит их, стал посильней, то ли приблизились сами эти раскати.

Сбоку от перрона, прорывая стену густого снегопада, появляется какая-то темная масса. Она делается все крупней, отчетливей, наконец, совсем придвигается к перрону. Это поезд, в котором Шорохов ехал от Курска. И как чудо: почти напротив того места, где к обледенелой кирпичной стене притиснулся Шорохов, откатывается вагонная дверь. В проеме ее среди марковцев стоит Макар Скрибный.

— Леонтий! — кричит он. — Леонтий!

Шорохов подбегает. Скрибный подает ему руку, втягивает в вагон, обнимает.

— Как я за тебя переживал, — говорит Скрибный, — друг ты мой дорогой…

Поезд набирает ход…

…За дощатыми стенками «холодушки» вьюга. А здесь, как и прежде, ласковый огонек печурки, и тот, с четками вокруг запястья левой, узкой, с тонкими пальцами, руки, марковец сидит рядом с Шороховым на винтовочном ящике и, не обращая внимания на то, слушают его или нет, говорит. Вагон останавливается, делаются слышны далекие пушечные выстрелы и на фоне их — торопливая речь:

— …Будет время: под благовест кремлевских колоколов преклонят пред добровольческими полками — корниловским, марковским, дроздовским — свои венчанные головы двуглавые орлы других знамен. И поблекнут старые девизы, и на скрижали истории вписаны будут новые. Тогда девизом марковского полка будет: "Аве, цезарь, моритури те салютанти…" Благородная латынь! "Аве, цезарь, моритури те салютанти…" О! Вы хотите слышать это по-русски? "Слава цезарю! Идущие на смерть приветствуют тебя!" Да, да! Так будет. Да! И на братской могиле павших марковцев, на плите из карарского мрамора высечена будет надпись: "Те, которые умирают красиво"…

Снова начинают стучать колеса. Но и марковец повышает голос. Лицо его побелело от напряжения, зрачки необычно широки, губы то и дело судоржно кривятся. Кокаинист. Страсть, что была у Чиликина.

Марковец оборачивается к Шорохову:

— Знаете, чьи это слова? Знаете? Нет? Но вы узнаете! В будущем все это узнают! Все будут повторять как символ святое, самое святое высокое имя — имя прекрасного человека, капитана Большакова, героя, отдавшего жизнь этим летом в боях под Корочею. Он подписывал свои поэзы именем «Форвард». Он был таким же, как я, был, как все мы, но был и в миллион раз лучше, возвышенней, чем я, чем любой из нас, чем все мы.

"Бедняга, — думает Шорохов. — Лезет в герои. А силенок — только красивые слова повторять".

— Вот вам еще, — марковец говорит со все большим жаром. — Вот вам еще. Еще одна его удивительная поэза. Послушайте… Вы послушайте! Вот она! Вот!.. Вы знаете? Конечно, вы знаете милый детский роман "Принц и нищий". Помните, как выбежал на улицу принц, чтобы восстановить справедливость, и вдруг стал нищим оборванцем-мальчишкой… Все мы были когда-то принцами, читали прекрасные книги, жили в светлых дворцах среди роскоши и красоты и вдруг стали нищими. И теперь… Да, теперь! Теперь мы едем в темном застылом вагоне, нищие и убогие, грязные и голодные, и нет у нас ничего… Не правда ли, сходство судьбы? Не правда ли?.. Мы ведь победим! Не правда ли?.. Но ведь мы победим! И будет пышный радостный праздник, и будут звонить колокола, и будут греметь трубы, и красивые нарядные женщины будут бросать нам цветы, и снова мы из оборванных нищих станем принцами. Не правда ли?..

Стук колес, шум ветра за стенками вагона вновь заглушают голос марковца. Слов больше не слышно, но видна его порывистая жестикуляция, капли пота на белом лбу, судоржный излом бровей, губ.

— "Будут греметь трубы… — думает Шорохов, — звонить колокола… красивые женщины будут бросать нам цветы…" Из гимназистов угодил на фронт. Было отчего ошалеть. Дешевка! Гибнут тысячи. В Шиграх замерзают раненные, а ты нудишь: "… снова мы станем принцами…" Какими принцами? Кокаинистом ты стал!.."

…Касторная. Поезд останавливается в стороне от перрона. Откатывается дверь. Шорохов видит заснеженные пути, за ними серые заборы, деревья, одноэтажные домишки особенно низкие, приземистые из-за сугробов и снежных шапок на крышах.

Не ожидая пока марковцы наладят сходни, подхватив баул, Шорохов выпрыгивает из вагона. Скрибный подает ему корзину, мешок, спрыгивает сам. Они бегут к вокзальному зданию.

Само это здание, станционные пути перед ним, забиты народом. Беженцы, солдаты, казаки, многие из них на костылях, в перевязках. Мешки, узлы, штабеля патронных ящиков. За последние дни такую картину Шорохов видел не раз, притерпелся к ней, как к неизбежности.

Военного коменданта разыскать не удается. В кабинете его нет. Куда он ушел, не знает никто. Скорей всего перебрался в какой-либо из вагонов. Их — товарных, пассажирских — на путях станции несчетное множество. Возле некоторых — часовые. Особенно много их возле состава из классных вагонов, где размещается штаб корпуса генерала Постовского. То, что Шорохов агент Управления снабжений штаба Донской армии, никакого впечатления не производит ни на самих часовых, ни на начальствующего над ними офицера. Валит мокрый снег, в каком звании этот офицер Шорохов разобрать не может, на всякий случай именует его высокоблагородием. Но и это никакого действия на офицера не оказывает. Впрочем, и до того ли ему? Артиллерийские раскаты сотрясают воздух. Военные — в одиночку и целыми командами — мечутся между вагонами. Офицер этот безуспешно пытается что-то приказывать.

Из фразы, кому-то им брошенной, Шорохов узнает. Неподалеку здесь стоит поезд генерала Шкуро и он вот-вот пойдет на юг, в Суковкино, где находится штаб 3-го Кубанского конного корпуса, которым этот генерал командует.

Поезд Шкуро им удается разыскать. Паровоз, два классных вагона. Цепочка часовых. Офицер в синей черкеске с башлыком нервно прохоживается перед их строем.

А снег все валит и валит, и не отличишь, кто офицер, кто рядовой, кто военный, кто штатский. Снежные куклы.

— Ваше высокоблагородие, — Шорохов обращается к этому офицеру. — Я их превосходительству генералу Шкуро в Александровске-Грушевском был представлен. Входил в состав купеческой депутации. Из личных средств десять тысяч рублей на их дивизию пожертвовал. Теперь агентом Управления снабжений штаба Донской армии служу. Посодействуйте, чтобы мне и моему приказчику с вашим поездом отбыть из Касторной.

— Я, — кричит офицер. — Я! Я — Шкуро! Что дальше!

Да, это Шкуро. Скуластое лицо, злые глаза. Таким он видел его и в Александровске-Грушевском,

— Я! Я — Шкуро! И ты меня своими погаными деньгами укоряешь!

Какой-то человек высовывается из паровозной будки, машет рукой. Шкуро замечает это, резко повернувшись скрывается в вагоне. Состав тут же приходит в движение.

Вскочить на одну из подножек? На каждой из них по казаку, в папахе из волчьего меха. Пристрелят? Полоснут шашкой?

Поезд исчезает за снежной пеленой, как растворяется в молоке.

Очень недалеко, но за рядами вагонов, вздымается от снарядного разрыва земля. Упругая волна спрессованного воздуха сбивает Шорохова с ног. Падает он спиной в присыпанную снегом какую-то ветошь и даже не выпускает из рук баула. Быстро встает, взглядом отыскивает Скрибного. Тот от него всего в десятке шагов, шатаясь, пытается взвалить на спину мешок о харчами. Шорохов подбегает к Скрибному:

— Бросай к чертовой матери!

Своего голоса он не слышит, да и Скрибный, наверно, тоже оглох от грохота недавнего взрыва. Мешок остается у него на плечах.

Состав медленно движущихся вагонов и платформ преграждает им путь.

Одна из платформ с кондукторской будкой. Шорохов по ступенькам забирается в нее, швыряет на пол баул, оглядывается на Скрибного. Тот понял, что таким способом можно перебраться через состав и, все еще с мешком на спине, пытается догнать эту платформу.

Град пуль обрушивается на будку. Бьют из пулемета. Способность слышать к Шорохову еще не вернулась. Он только видит, что в двух вершках над его головой веером разлетаются щепки, вспарывается жестяная обшивка. Случайность? Или кто-то специально метит в него? Раздумывать некогда. Стоя на самой нижней ступеньке, ухватившись рукой за поручень, пригнувшись, Шорохов другую руку тянет к Скрибному: