Дело глазника - Георгий Персиков

холодов и не пахло. Снег валил, аки в самый разгар новогодних празднеств, и останавливаться, судя по всему, не собирался. Завывания метели были слышны с самого раннего утра, будто поезд не просто проехал от столицы до Энска, а переместился во времени из предвесеннего сегодня в дышащее ледяным морозом былое, которое не сулило ничего хорошего. Ну или, уж во всяком случае, теплого и приятного. Впрочем, Муромцева определили на это дело не за его возможные «приятности», а как раз совершенно наоборот.

Окна вагонов заволокло изморозью, и рассмотреть, что там творится на приближающемся перроне, не представлялось никакой возможности. Однако Роман Мирославович, сидя у окна и привычным жестом потирая лоб, все равно пристально всматривался в едва различимые очертания выплывающего из-за снежной завесы города. Отец Глеб аккуратно поставил свой нехитрый багаж на сиденье ближе к выходу. Серые глаза священника ненадолго остановились на задумчивом лице попутчика. За время поездки мужчины перекинулись буквально несколькими фразами, и батюшка отчетливо чувствовал, насколько сильно отдалился от него бывший коллега. Да и не просто отдалился. Пережитое несчастье оставило на бойком и некогда неудержимо деятельном сыщике чудовищную отметину. Почти невидную внешне, но отчетливо ощутимую для тех, кто знал Муромцева до ранения. Да и это постоянное напряжение во взгляде… Казалось, что Роман Мирославович так пристально всматривается и вслушивается в собеседника, так боится что-то пропустить или не понять, что, по сути, сам теряет возможность в эти моменты думать, реагировать, быть самим собой. И самое печальное, что он ведь и сам все это замечает, а оттого страдает еще больше.

Отцу Глебу хотелось как-то поддержать и утешить коллегу. Только как? Ведь одними добрыми намерениями здоровье поврежденному мозгу не вернешь, как и покоя мятущейся душе. Оставалась одна надежда: дай Бог, это жуткое дело, ради которого они прибыли в Энск, и правда поможет Муромцеву снова поверить в себя.

Прогудел заливистый гудок, оповещающий, что поезд прибывает на станцию.

– Вот и приехали, – вздохнул священник, хлопнул себя по коленям и встал. – Ну что, Роман Мирославович, пора одеваться? Опять – ловить черные души?

– Не к спеху, – отозвался тот, продолжая смотреть в окно. – В тамбуре сейчас толкотня будет. Подождем малость, пусть рассосется.

– Так ведь нас там ждут. Поспешить бы.

– Поспешим. Но чуть погодя. Поймаем чер- ные души – и сделаем мир светлее. Никак иначе.

Муромцев отвел взгляд от белесого рисунка изморози на стекле, глянул на собеседника и пожал плечами:

– Вы, отец Глеб, идите, конечно, если считаете, что надо. Я не стану задерживаться более необходимого. Но в эту кучу-малу, увольте, не полезу.

Священник буквально физически ощущал, как Роман пытается от него дистанцироваться, отгородиться. Будто боится, что бывший коллега невзначай заметит за ним что-то неладное или стыдное. Про контузию говорить он также не захотел, когда отец Глеб со всей возможной вежливостью осведомился о здоровье. Муромцев только бросил сумрачный взгляд и с плохо скрываемым раздражением ответствовал, мол, уже все хорошо… почти.

«Эк же тебя, мил человек, покорежило-поломало, – подумал батюшка, огладив пышную бороду с редкими вкраплениями седины. – Ну ты держись, держись, Роман Мирославыч. А я уж чем смогу… С Божьей помощью».

Покивав на слова собеседника и глубоко вздохнув, отец Глеб накинул овечью шубу, водрузил на голову меховую шапку, подхватил саквояж с пожитками и открыл дверь в коридор. В купе сразу ворвался шум множества голосов, до того слышный как нестройный гул. Священник оглянулся и успел заметить, как по лицу Муромцева волной прошла гримаса, будто внезапные звуки причинили ему боль. Но она так же быстро пропала, как и появилась.

– Прикройте за собой дверь, отец Глеб, будьте так любезны, – попросил сыщик. – А то этот гвалт…

Он покачал головой и снова стал смотреть в окно. Захлопнув за собой дверь, батюшка еще раз вздохнул и направился в сторону тамбура.

На перроне народу было не так чтобы много, но и не мало. Мороз немедленно стал щипать лицо, и это отчего-то тут же подняло отцу Глебу настроение. Священник усмехнулся, потер ладонью в толстой перчатке нос и стал озираться, ища «встречающую делегацию». Долго выискивать ему не пришлось. От здания вокзала послышалось зычное:

– Посторони-и-ись!

А через минуту из суматохи вынырнул невысокий толстенький мужчина в сопровождении четырех полицейских, активно расчищающих ему путь. Чиновник зябко кутался в пальто с меховым воротником, боярка из соболя была натянута почти до бровей, а торчащие из-под шапки круглые красные щеки наводили на стойкие ассоциации с Колобком из детской сказки.

Отец Глеб про себя хмыкнул и, поставив на землю саквояж, стал стягивать перчатку – для рукопожатия.

– С добрым утром вас, отче, – остановился поблизости «колобок».

– И вас также, господин…

– Вы же к нам из Петербурга прибыть изволите?

– Точно так…

– А где же из сыскной полиции?.. – не на шутку всполошился круглый чиновник, шныряя глазами вокруг священника. Выражение лица у него с каждой секундой становилось все растеряннее и испуганнее. Даже яркий румянец на щеках заметно угас. – Нам обещали прислать знающего сыщика, который с такими делами… Ох, что же делать-то теперь? Петр Саввич меня…

– Не надо так переживать, сударь мой, – сделал успокаивающий жест отец Глеб, стараясь привлечь мятущееся внимание собеседника. – Представитель сыскной полиции тоже приехал…

– Так где же он? – Глаза под бояркой сделались круглые-прекруглые.

– Еще из вагона выйти не успел. Там в тамбуре такая суматоха…

– Ой, слава Всевышнему! Какое облегчение, а то ведь Петр Саввич меня со свету… А вас, прошу прощения, как величать, ваше преподобие?

– Отцом Глебом величайте. А я с кем имею честь?

– Ох. Да-да-да. Простите. Со всеми этими страстями… Чайников. Иммануил Евсеевич Чайников. Чиновник по особым поручениям при его превосходительстве губернаторе Энской губернии полковнике Латецком Петре Саввиче.

– Весьма приятно.

– И мне, и мне… Так, а где же?..

– Доброе утро, господа, – раздался из-за спины священника голос Муромцева. – Роман Мирославович Муромцев, старший агент сыскной полиции…

– Рады-рады. Иммануил Евсеевич Чайников. Чиновник по особым поручениям. Идемте, господа, идемте скорее. Нельзя терять ни минуты. Там на площади у нас такое… Ох, спаси и сохрани!.. В жизни не видывал такого ужаса. Петр Саввич вне себя. Если вскорости не начнется работа… если не будет результатов… полетят головы. Как пить дать. Нельзя терять ни минуты. Ни минуточки. О Матерь-заступница!.. Вот сюда, пожалуйста.

Один из сопровождающих полицейских распахнул перед мужчинами дверцу слегка потрепанной, но все еще крепкой казенной кареты. Чайников, не переставая причитать, сделал приглашающий жест гостям, и те расположились на обитых сукном сиденьях.

– Ох, батюшки-святы, – кряхтел Иммануил Евсеевич, раскладывая полы пальто. – Видели бы вы, господа, какой там ужас творится. На