Просчет мистера Бергоффа (с иллюстрациями) - Николай Томан

Не дождавшись ответа, я заметил:

— А ведь все это очень просто объясняется хищнической системой хозяйства в вашей стране. Всего два столетия понадобилось вашим соотечественникам, чтобы вырубить девственные леса Северной Америки, вытоптать ее прерии.

— Опять, кажется, начинается политика? — укоризненно покачал головой Эрл Бергофф.

Меня начал раздражать этот маленький кичливый человек в золотых очках. Но я спросил спокойно:

— Зачем же вы тогда приехали к нам? У нас ведь ни о чем немыслимо говорить, не касаясь политики, потому что политика в том смысле, в каком мы ее понимаем, — это сама жизнь. А наука не может быть оторвана от жизни, если только это подлинная наука.

Профессор Бергофф нервно теребил веточку жимолости, удивляясь моей прямолинейности.

— Мы приехали к вам, — наконец ответил он на мой вопрос, — посмотреть на ваше преобразование пустыни, как на аномалию в естественном ходе развития природы.

— Уже, значит, не как на чудо, а как на аномалию? — усмехнулся я.

— Да, — убежденно заявил Бергофф, и в голосе его зазвучали злые нотки. — Закону убывающего плодородия подвержены все материки. Надеюсь, вы знаете, что в Австралии «пыльные бури» достигли таких катастрофических размеров, что геологи всерьез поговаривают о распылении австралийского материка. А вы тут, на ничтожном кусочке песков, хотите опровергнуть исторический ход умирания земли. Не слишком ли это смело?

— Нет, не слишком, — серьезно заметил я. — Когда опыт поставлен на площади в четыре с половиной миллиона гектаров Волго-Уральской равнины, ошибку в выводах можно считать исключенной. Не везде, конечно, эта территория покрыта такими садами, какие вы увидите у меня, но таких опорных пунктов в полупустынных степях становится все больше и больше. «Вековечное» же продвижение песков нами окончательно приостановлено. Мы сковали их густой зеленой сетью степных трав.

Им негде разгуляться, они не соберутся больше в барханы, не пойдут в наступление на плодородные земли. Наоборот, мы теперь перешли в наступление на пески.

Профессор Бергофф слушал меня рассеянно. Казалось, все это его не очень интересовало.

— И все же, — заметил он упрямо, — участок опыта слишком мал в сравнении с разрушительными силами природы, действующими на всей планете. К тому же ваш опыт единичен.

— Ошибаетесь, он не единичный и не первый. Разве вы не знаете об опытах Докучаева в Каменной степи, под Воронежем? — удивился я.

— Слыхал что-то, — пробурчал Бергофф. — Но ведь, в конце концов, и это всего лишь опыты.

— Нет, это уже и практика, — горячо возразил я. — В Каменной степи действительно происходили когда-то ужасы вроде тех, о которых вы только что рассказывали. В результате неправильного обращения с землей плодородные в прошлом черноземные степи постепенно теряли былую урожайность. Но когда Докучаев разгадал причины выветривания почв, он дал надежный способ борьбы с этим злом, заложив в Каменной степи полезащитные лесонасаждения. Все изменилось вокруг. Из года в год стало расти плодородие этой земли. Улучшился климат, увеличилось количество птиц и животных. Травопольная система хозяйства, введенная уже в наше время, невиданно повысила урожайность. Я мог бы рассказать вам и о преобразовании Сальской степи и о других землях нашей страны, которые совершенно изменены за последние годы советскими людьми, да полагаю, что хватит и этого. Прошу взглянуть хотя бы на наше «пустынное хозяйство».

С этими словами я пригласил заокеанских гостей следовать за собой. Бергофф отнесся к этому без особого энтузиазма. Ему, видимо, гораздо приятнее было вести отвлеченный спор, чем рассматривать наши сады и поля, опровергавшие его теорию умирания земли. Секретарь профессора последовал за нами с тупым выражением на лице.

Я ходил с ними среди деревьев, знакомя почти с каждым растением. Подводя к дубу, я рассказывал, как отлично прижился он в этих песчаных почвах, примирившись с их сухостью и солонцеватостью. Показывал им то вяз туркестанский, то клен татарский, то лох или дикую маслину, то липу и каштан, то другие деревья. Потом повел их во фруктовые сады, предложил посмотреть на яблони, груши, вишни, сливы и абрикосы. Показал и бахчи, на которых зрели арбузы и дыни, сводил на виноградники.

Однако все это, казалось, вовсе не интересовало американского профессора.

Холодными, равнодушными глазами смотрел он на окружающее и, казалось, вот-вот готов был зевнуть от скуки. А Гарри Бендж ходил вокруг плодовых деревьев с такой осторожностью, будто боялся, что все это может рухнуть от одного неосторожного движения.

— Вы не бойтесь, мистер Бендж, — шутя заметил я, — все это сделано не из папье-маше, а самое настоящее. Можете любой плод не только потрогать, но и попробовать на вкус.

Бендж и в самом деле осмелился сорвать яблоко и даже надкусил его, но профессор посмотрел на него такими глазами, что он тотчас же выплюнул откушенное.

— Вам, видимо, не очень спелое попалось, — невольно рассмеялся я, — но можете не сомневаться, тут все самое настоящее. Какие у вас будут возражения против всего этого?

Я широким жестом указал на свои угодья.

Эрл Бергофф снял очки и небрежно сунул их в верхний карманчик пиджака, будто больше даже смотреть не хотел на мои сады и поля.

— Что можно возразить вам? — произнес он задумчиво. — Если я скажу, что из среднеазиатских пустынь придет испепеляющий ветер, вы ответите, что его встретит на границе Европейской равнины первая полоса лесонасаждений. Если я скажу, что в засушливый год не хватит воды в ваших водоемах, вы ответите: ветросиловые и солнечные установки поднимут воды из глубин земли. У вас действительно есть такие установки, я видел их, когда проезжал по вашим степям. Стоит мне теперь в заключение только заикнуться, что ваши стада вытопчут травы в степи, обнажат пески и они снова придут в движение, вы тотчас же замашете на меня руками. «Помилуйте, — скажете вы, — у нас нет частных скотовладельцев, у нас колхозы и совхозы с плановой системой пользования пастбищами!»

Слушая профессора, я не мог сдержать улыбку. Его удивило это, и он спросил обиженно:

— Так ведь все это. Почему же вы улыбаетесь?

— Потому улыбаюсь, мистер Бергофф, — весело ответил я, — что и вы, наконец, заговорили о политике.

— Что поделаешь, — притворно вздохнул он. — Наверное, здешний климат вредно на меня действует, и я начинаю изменять своим принципам.

— Как же, однако, прикажете понимать все сказанное вами? — спросил я. — Выходит, что вы возражений не имеете?

— Я-то, может быть, и не имею, — ответил Бергофф, — а вот природа, видимо, будет иметь. Она часто выкидывает какую-нибудь неожиданную штучку, от которой все летит прахом.