Золотая страна. Нью-Йорк, 1903. Дневник американской девочки Зиппоры Фельдман - Кэтрин Ласки

Перед сном папа подошел ко мне, поцеловал и назвал своим любимым ласковым прозвищем, своим маленьким картофельным ангелом. Раньше он называл меня куколкой, но мне это не нравилось. Я сказала тогда, что лучше быть картошкой, чем глупой маленькой куклой.

— Картошка! — сказал папа. — Мы пойдем на компромисс: немного земли и немного небес. Ты мой маленький картофельный ангел. Мое счастье.

Папа очень счастлив. Я очень счастлива.

Мама только что зажгла свечу для церемонии «хавдала» (слово «хавдала» значит «отделение», а церемония «хавдала» происходит сразу после окончания шабата и отделяет его от обычных дней). Но что это был за шабат! Сразу после утренней службы в синагоге мы с папой пошли на Вторую авеню и Десятую улицу. Весь день мы слушали репетицию оркестра. Папа встретил своих старых друзей из Санкт-Петербурга. Я видела что, хотя папа и не играл, он впитывал каждую ноту. Я наблюдала за его пальцами и видела, как он перебирал ими по своему бедру, когда сидел и слушал. Как будто у него на бедре были струны.

Мне нравится эта часть Нижнего Ист-Сайда. Много кафе и театров. Я сказала папе, что очень хочу сходить когда-нибудь в театр. Мы остановились перед одним красочным плакатом, где было написано, что идет пьеса «Шуламит».

Первый вечер Хануки — безлунный. В первый вечер Хануки никогда не бывает луны, потому что этот праздник начинается на двадцать пятый день месяца кислев, когда по еврейскому лунному календарю луна исчезает. Но это праздник света, множества огней, и мы ставим наш семисвечник на подоконник в гостиной, чтобы его видели прохожие на улице. Мириам и Това уже в постели. Мириам постоянно спрашивает, когда я лягу спать. Но мне нравится сидеть у окна, на котором горит один-единственный огонек Хануки. На улице ужасно холодно, на стеклах ледяные узоры, похожие на деревья. Их освещает одинокая свеча. На нашем окне вырастает маленький лес из снежных деревьев. Если придвинуть лицо очень близко к стеклу, можно заблудиться в лесу. я представляю густые леса, среди которых осталась наша старая деревня Заричка. Может быть, мгновенное волшебство Хануки уменьшит меня до нескольких дюймов, я шагну в маленький лес и окажусь в Заричке. Это чудо, но ведь Ханука — время чудес.

P.S. До сих пор ни слова от Марии Кюри. Наверно, она очень занята, ведь, получив премию, она стала такой знаменитой.

Третий вечер Хануки. Сияют три свечи. Мне нравится это слово — «сиять». Я смотрю его значение в своем словаре. Маленькие язычки пламени освещают лес, полный снежных деревьев. Я думаю о Иуде Маккавее и о том, как его воины прячутся среди деревьев на Иудейских холмах, строя планы нападения на греков, которые осквернили храм. Мама приходит посидеть со мной и посмотреть на лес. Мириам спрашивает, когда мы идем спать. Мама просит ее помолчать, она хочет послушать о моем волшебном лесе. Я не так хорошо знаю английский, чтобы описать здесь все, что рассказываю маме про волшебный лес. Это просто маленькие истории. Но мама смеется. Она спрашивает, на что я потрачу деньги, подаренные мне на Хануку. Я отвечаю, что не знаю. Не говорю, что хочу накопить денег на билет в еврейский театр и посмотреть пьесу «Шуламит».

Сегодня, на шестой день Хануки, на нашем подоконнике сияет лес свечей и лес снежных деревьев. Теперь мама каждый вечер сидит со мной у окна. Мы разговариваем о волшебных деревьях, освещаемых все большим количеством свечей в нашем семисвечнике. Сейчас я знаю, что реб Симха не имел никаких шансов стать мужем мамы. Она слишком умна для этого. Пусть он знаток Талмуда, но маме этого недостаточно. Когда я сказала, что могу представить, как Иуда Маккавей прячется от греков в нашем волшебном лесу, она ответила, что люди, празднуя Хануку, должны помнить, что это сражение было победой свободы, а не торжеством успеха. Это была победа немногих над многими.

Может быть, теперь я лучше понимаю, почему мама не хочет ходить без парика. В чем-то американцы похожи на греков. Нет, конечно, они не тащат свиней на наши алтари, но тем евреям, которые жили в древние времена, было очень просто в мелочах перенять греческие привычки. Так просто стать таким же, как все остальные. Так трудно остаться в стороне и чувствовать себя свободным, как говорит мама — чувствовать свою избранность, но не превосходство.

P.S. Два раза в Хануку я просыпалась посреди ночи, когда Мириам возвращалась в постель из туалета, и я чувствовала, что она очень замерзла. Происходит что-то забавное. Думаю, она выходит на улицу, но не могу понять зачем.

Вы когда-нибудь слышали о братьях Райт? Я тоже раньше не слышала. Но теперь я о них знаю! Мэнди принес газету «Нью-Йорк таймс» и несколько других газет, там напечатаны фотографии братьев Райт, Орвилла и Уилбера, и их замечательной летающей машины. Они называют ее аэропланом. 17 декабря, на третий день Хануки, они пролетели на этой машине почти 120 футов за 12 секунд. В этот день они совершили четыре полета в местечке под названием Китти-Хок. Самый длинный перелет составил 852 футов и длился 59 секунд.

Только представьте себе! Наверно, я бы хотела научиться управлять аэропланом. Возможно, этого мне хочется даже больше, чем стать знаменитым ученым, как Мария Кюри, которая до сих пор не ответила. Я уговорила Тову подняться со мной на крышу, хотя было очень холодно. Мне просто хотелось подняться повыше. Это было здорово, потому что ночь была очень ясной и звездной.

Ханука — время чудес. Так ли это странно, что чудеса все еще происходят? И что в 1903 году в Америке в дни праздника огней случилось это чудо — два брата и их летающая машина? Не знаю, считает ли мама, что это чудо. А я вырезаю фотографии братьев Райт и вешаю их на стенку над нашей кроватью. Интересно, они евреи? Вряд ли.

Последний вечер Хануки. Не могу в это поверить. Никогда не угадаете, что мне подарил папа! Билеты на пьесу «Шуламит». Мы идем туда первого января, за неделю до папиного концерта. Его репетиции проходят хорошо. Они играют несколько произведений Чайковского, Глинки, но самое главное — несколько вещей Стравинского. Папа говорит, что жители Нью-Йорка не поймут, что за звуки ласкают их слух, когда услышат Стравинского.

Я очень волнуюсь за Блю и ее успеваемость в школе. Понимаете, учительница говорит, что я отлично учусь. Я получаю самые высокие оценки за все грамматические тесты. И хорошо отвечаю устно, особенно когда мы читаем стихи наизусть. Я люблю поэзию, и мне нравится учить английский язык с помощью стихов, но Блю учится хуже. Она устает дома, ей приходится помогать маме ухаживать за младшими детьми. У нее нет времени на учебу. Не знаю, что будет, когда родится еще один ребенок. Такая проблема: учительница уверена, что через месяц я смогу перейти в четвертый класс. Но если Блю не сможет перейти вместе со мной, это будет ужасно. Бедная Блю. Восемьдесят лет тьмы ее отцу, от которого сплошное горе.