Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги - Олег Юлис

— Нет, напротив. Я просто переключаюсь с одной работы на другую. Выпал момент — я взял книгу, или английский… Секунды нет!

— Юра, приливы, приступы счастья — отчего это у Вас бывает?

— У меня бывает при общении с природой.

— Вы зашли, предположим, на свадьбу, люди счастливы. Вы будете счастливы, как они — или это отстраненное чувство?

— Отстраненное.

— Бог о Вас думает? Ощущаете чаще его заботу или наказание?

— У меня есть свое предназначение. Прийти в мир, проснуться.

— Представьте, такой указ вышел в России: нельзя разговаривать с близкими с друзьями — и вся милиция брошена проверять выполнение этого указа; разговаривать можно только с незнакомыми людьми. Нарушителей штрафуют — максимальной зарплатой в десятикратном размере. Через несколько месяцев страна выходит на самый высокий в мире уровень благосостояния. Один за другим вот такие бесчеловечные указы. Все начинают задыхаться. Хотя никого не сажают, а визу недовольным присылают на дом и — деньги на проезд. Вы уедете?

— У меня была ситуация подобная и я остался.

— Вы всегда чувствовали, знакомясь с начинающим — он будет великим артистом?

— Я ощущаю талант, способности. Да, это было, я чувствовал. Кто умел трудиться, тот и пошел в гору. Я старался помогать.

— В азартные игры никогда не играли?

— Могу сыграть, но не азартен.

— Хорошая книжка будет с тремя десятками интервью с такими китами как Вы, Солоухин, Караченцов, Никулин? Будет раскупаться с лотков?

— Пытался я этим заниматься, но сейчас книги не покупают…

Сергей Каледин

ДЛЯ АХМАДУЛИНОЙ НУЖНА ДРУГАЯ ТОНАЛЬНОСТЬ

— Мне кажется, что Вы излишне серьезно относитесь к этим 15 минутам, которые мы проведем вместе…

— Я работал могильщиком, видел, во что превращаются люди с течением времени. Министры и поломойки превращаются в одно и то же — в поганые скелеты. Мне кажется, что тратить время на вялую задумчивость, на уклончивость ответов, на то, чтобы казаться не самим собой — непозволительная роскошь…

— А что значит быть самим собой? Да и сказано: «Нет правды на земле, но нет ее и выше»…

— Вот именно. И это тоже нас обязывает говорить как можно откровеннее.

— Вы полагаете, быть искренним необходимо человеку, независимо от того, трезв он или пьян…

— Во-первых, я не пьян, а трезв. Кстати, редкий случай.

— А во-вторых?

— Потому что иначе нет смысла жить, существовать… Я полагаю, что когда люди рассказывают, как ходят в церковь, верят в Бога, клюют носом иконы — это ошибка. Вера в Бога — это то, что ты знаешь, чего нельзя делать. И ты не осознаешь доподлинно, на каком основании выработалась эта концепция. Олег, Вы не журналист и интервьюер, а, скорее, психолог.

— Скажите, какие удовольствия Вы цените дороже удовольствия общения?

— Одно связано с другим, все очень совокуплено — музыка и оргазм, вино и беседа… Говорить художнику вообще и писателю в частности, писателю, необходимо. Потому что таким образом ты отражаешься в зеркале, во всеобъемлющем зеркале — фонетическом, обонятельном… Ты смотришь, какой ты есть. И нашему брату без этого нет жизни. Писательское ремесло — это парное катание. Не одиночное, к сожалению. До сорока лет я думал, что можно обойтись и одиночным катанием, что-то хорошо написать. А выяснилось, что без читателя жить нет никакой возможности.

— Что в сыне Вам больше всего не нравится, кроме того, что он Вас мало любит — гораздо меньше, чем Вы его, как все наши дети? Какой-то другой знаете его недостаток?

— Раздражает, что не являюсь для него глобальным авторитетом. Мне хотелось бы, чтобы мой жизненный опыт целиком передавался ему, и он не выдумывал бы велосипеда. Я назидаю ему, что цивилизация именно потому и цивилизация, что никто не выдумывает велосипед, а едет на нем дальше.

— Ваш сын ненавидел Вас какое-то время, когда Вы уходили в другую семью?

— Конечно. И сейчас остались рубцы, они и должны быть. Но он четко разбирается, кто где прав, кто виноват, почему так вышло…

— И все же Вы согласны, что «природа отдыхает на детях гения»?

— С одной стороны, мне кажется, что «природа отдыхает». С другой стороны, когда я читаю публикации своего сына, его израильские солдатские рассказы, слышу его голос на радиостанциях «Эхо Москвы» и «Свобода», думаю, что, может, природа устроила здесь эстафету, у нее появился какой-то другой закон…

— А Вами много написано?

— Давайте я расскажу Вам байку и Вы скорее поверите, что я лучше знаю чужое творчество. Я пришел как-то к Фазилю Искандеру. И говорю: «Фазиль Абдуллович, хочу рассказать вам, как здорово Вы пишете прозу». «Ну, это я знаю», — скромно сказал Фазиль. «Какой великолепный рассказ Вы написали, где Вахтанг работал спасителем на водной станции, потом кинулся в воду, сломал позвоночник и умер». А Фазиль говорит: «Ох, Серега, ты чего-то напился!» — «Да нет, я не напился». — «Тоня, иди сюда. Смотри, как Серега напился». Приходит Тоня. Я ей говорю: «Тоня, знаменитый рассказ, как сломал себе шею пацан-спасатель и там были такие слова: „Его отец, казалось, не мог дождаться истечения сорока положенных дней, и душа его кинулась вдогонку за ушедшей душой сына“. Она говорит: „Ой, нет. Это не Фазиль писал, нет“. Я говорю: „Дай книгу!“. Дает книгу и я открываю ее ровно на нужном месте и показываю. Фазиль говорит: „Тоня! Это я написал“. А Тоня говорит: „Да, Фазиль, это ты написал“.

— Сергей, к сожалению, я должен уходить, но не могу, не спросив вот о чем. Утешьте меня. Я Вам по телефону говорил, что Искандер полчаса тому назад завизировал мое интервью с ним. И мне обидно, что огромный кусок он вычеркнул. Ему показалось, что об Ахмадулиной я спрашивал у него как-то недостаточно уважительно к ее имени…

— Фазиль при его абсолютной гениальности, даже он, не помню где, не нашел верных слов о Белле. Для нее нужна другая тональность. Белла — это красавица, первая красавица Москвы конца 50 — начала 60 годов… С кем ассоциируется слово „красавица“ — так это только с Беллой Ахатовной Ахмадуллиной. С кем ассоциируются слова „гениальная поэтесса“ — с Беллой Ахатовной Ахмадуллиной. С кем ассоциируется слово „богема“, „элита“ — опять с Беллой Ахатовной Ахмадулиной.

Евгений Миронов

НАДЕЖДА — ВОТ КОМПАС ЗЕМНОЙ

— Вам знакомо представление об актерах, которые как бы утрачивают себя, вовсе уничтожаются, наливаясь кровью персонажей? Вас беспокоит этот злой взгляд?

— Не беспокоит, даже радует. А если говорить в идеале о назначении человека, как жертвующим собой для других, то актерская профессия в какой-то мере этой миссии соответствует, не так ли? Получается, что волки сыты и овцы целы. Вообще вопрос выбора стоит перед любым человеком в любой профессии и, позвольте, я вспомню еще поговорку: не место красит человека…

— И все же Ваша вдохновенная картинка похожа на ситуацию, когда священнослужитель былого времени становится осведомителем КГБ, переходит в стан грешников, только затем, чтобы помочь, облегчить положение верующих в тоталитарной стране. Внешне это не так выглядит?

— Мне кажется, мы говорим о разных вещах. Если священника попутал бес, и он думает, что это во благо — это бесовщина, дьявольщина… Есть ведь истина, которая выше всего.

— В юности Вы ощущали себя верующим человеком? Глядя на Вашего „Мусульманина“, я неотвязчиво думал о том, что это невозможно сыграть…

— Сразу много вопросов. Сначала я был условно верующим или даже неверующим. Семья моя — неверующие люди. Потом некие обстоятельства повлияли на меня, и в девятнадцать лет я крестился вместе с матерью и сестрой в своем родном Саратове.

— Сколько Вам сейчас лет?

— Двадцать девять. Поэтому уже десять лет я пытаюсь быть верующим человеком. Я хочу быть верующим. Выбор меня на эту роль был случаен. А мне это показалось очень интересным. Потом начались мучения. У многих есть суеверия, что за смену веры ждет какая-то кара. И передо мной стал выбор. Либо я отказываюсь и играю чистого Ромео… Если спросите, верил ли я в фильме, я скажу — верил. Я серьезно подошел к этому вопросу. Я ходил в мечеть, изучал обряды. Мне нужно было влюбиться в эту веру. Поверить я не мог.

— Видимо, Вы верили в единого Бога…

— Да, Вы правы. В этом был смысл моей работы.

— Когда Вы закончили работу, Вы сделали шажок назад, к безверию?

— Шажки эти я всегда делаю. Я хотел играть человека, мусульманина, но грешного. Земного.

— Когда Вы в драках участвовали, Вам было это отвратительно, как верующему человеку? Или мусульмане — это агрессивный народ?