Белый Дозор - Алекс фон Готт

В первую неделю она еще отвечала на его звонки, стараясь, чтобы он по голосу не догадался, что с ней стряслась какая-то настоящая беда, отшучивалась, мол, «всё в порядке, надо решить наконец старые проблемы с наследством, с имуществом родительским, а то я всё тянула, и могут теперь отобрать квартиру» и «нет, спасибо, я вполне управлюсь сама, даже не волнуйся. Я не хочу отвлекать тебя от твоей работы». Но вот однажды, когда Спиваков позвонил ей в будний день из машины, по дороге на работу, чтобы пожелать доброго дня (таков был обычай, и соблюдался он всегда, если они были не вместе), то ее телефон стал отвечать механическим голосом о недоступности абонента. Сперва Лёша не придал этому значения (мало ли: сел аккумулятор или Марина спит еще), но уже к обеду его охватило легкое беспокойство, позже, к вечеру, переросшее в настоящую нервную панику. Он не мог тогда отлучиться из института и послал водителя «на разведку», а после возвращения Виктора и его доклада испытал подлинный шок: квартира продана, никто ничего не знает. И многое было передумано им с тех пор, и сам собой напросился в гости спасительный вывод, что она, должно быть, нашла кого-то. Напросился, да так и остался, пустил корни, облегчил Спивакову жизнь. «Женщина сама выбирает, с кем ей остаться. Значит, я не подошел, значит, разлюбила», — скорбно размышлял Алексей, поглядывая на залитый дождем плац во внутреннем дворе похожего на тюрьму дома-особняка, места своей работы, где он стал теперь проводить по 16–17 часов, а иногда и вовсе оставался ночевать, успокаивая маму тем, что у него есть чистая рубашка и уж он-то найдет, чем позавтракать.

И были попытки забыть Марину, да вот только ничего из этого не вышло: настоящая любовь не уходит, ей попросту некуда идти, и она остается внутри человека, потихоньку напоминая о своем существовании фантомными болями.

Так что же случилось с ней на самом деле? А вот что. На следующий день после их короткого (как пообещала она Спивакову) расставания (а на это она первоначально и рассчитывала) Марина поехала в «Мединкур» — хорошую частную клинику к знакомому врачу. Врач-гинеколог Артур Суренович Мнацаканян, доктор медицинских наук, профессор, пожилой опытный врач, не видел Марину около года, но, надо отдать ему должное, памятью обладал феноменальной и помнил, что при последнем обследовании с ней всё было в полном порядке. Поэтому он совершенно не рассчитывал увидеть то, что увидел, а увидев, пришел в замешательство. Спустя мгновение его охватила такая жалость к этой девочке, что пожилой доктор чуть не заплакал. Он был настоящим добрым врачом, человеком-легендой, которому обязано было своим здоровьем бесчисленное множество женщин, а здесь он видел, что ничего уже не сможет сделать, это рак, и придется теперь хирургу-онкологу попытаться исправить то, что стремительно разрушает болезнь. Известно, что рак у молодых людей развивается стремительно, так что Марине предстояло настоящее ралли со смертью. Артур Суренович определил у Марины пограничную стадию между второй и третьей степенью, понял, что до необратимых изменений внешности ей остается от силы месяца полтора-два, велел ей одеваться, а сам вышел в коридор, достал сигарету, зажал ее дрожащими пальцами.

— Бедная девочка, — он выпустил дым и закашлялся.

— Ты как? Кто у тебя там, Артур? — поинтересовался врач-коллега.

— Да пациентка с явной онкологией, уже запущенная форма. Была год тому назад, и я тогда не видел никакой опасности! — воскликнул расстроенный доктор. — Сейчас пришла с жалобой на боль внизу живота, я начал смотреть, а там… — он затянулся, и сигарета даже затрещала от той силы, с которой он всасывал в себя ее ядовитый дым, нервничал.

— Вот же, чёрт возьми! Молодая? — с сочувствием спросил коллега.

— Двадцать шесть лет, — сокрушенно покачал головой профессор Мнацаканян. — Ей бы жить, рожать детишек. А теперь какие там детишки? С этим теперь конец. Самой бы выжить. Боже ты мой, за что же ее так? За какие грехи?

— Ты уверен в диагнозе?

— Слушай, ты обидеть меня хочешь? Чтобы я, врач с сорокалетним стажем, рак с первого взгляда не определил? — вспылил Артур Суренович и, не дослушав извинения пристыженного молодого коллеги, бросил окурок и вернулся к Марине. Та спокойно ожидала его, опершись на подоконник, стоя в лучах солнечного света, совсем тоненькая, беззащитная в обволакивавшем ее сиянии. Это выглядело так трогательно, так сильно обожгла его сердце жалость, что у профессора не хватило духа сказать ей правду. Стараясь максимально сгладить свою речь, добавив в нее неопределенности, Артур Суренович заговорил и одновременно с этим подвинул к себе стандартную форму «История болезни» и пачку желтых листочков для записей, щелкнул кнопкой авторучки, принялся писать.

— Мариночка, вот вам телефон моего друга и коллеги, он работает в клинике на Каширском шоссе. Вот, я тут пишу вам его адрес: Каширское шоссе, дом 24, и его телефон. Грицай Анатолий Николаевич, заведующий отделением. Вы прямо сейчас поезжайте к нему, а пока вы будете туда ехать, я ему перезвоню и расскажу, что к чему. Вот ваша «История болезни», я ее в конверт заклею, чтобы вам себе голову не забивать понапрасну корявыми врачебными терминами.

— А что, со мной что-то не так? — испуганно переспросила она.

— Всё в порядке, всё отлично, — он шутливо замахал на нее руками. — Я же говорю, лучше вообще ничего не знать о своем здоровье, довериться хорошим докторам. Знания такого рода развивают в пациентках ненужные фобии и мнительность. Вот вам мой лучший совет. Хотите? Тогда возьмите конверт и адрес.

Марина не знала, что по тому адресу, куда направил ее профессор Мнацаканян, расположена мрачная башня онкологического центра имени Блохина. Ей еще предстояло пройти через осознание всего того ужаса, что ожидает ее в самое ближайшее время: операция, курс химической терапии, выпадение волос, инвалидность… Нет-нет. Определенно, она ни о чем таком не догадывалась.

Ее автомобиль, юркий и удобный «Suzuki Vitara», домчал хозяйку за тридцать минут. Марина была импульсивной, темпераментной особой, и ее характер целиком отражался на манере вождения, по-настоящему мужской и довольно жесткой. Реакция у нее всегда была отменной, в аварии Марина никогда не попадала и с легкостью парковалась в любых ситуациях и положениях. Вот и тогда, подкатив к главному входу в здание «лечебницы», она, убедившись, что обочина Каширского шоссе плотно уставлена автомобилями и всё, на что она может рассчитывать, — это лишь узкий проем, недостаточный даже для ее небольшого «Suzuki», Марина, недолго думая, въехала задними колесами на газон и припарковалась таким образом, что автомобиль остался стоять перпендикулярно к дороге, а не вдоль нее, и притом его капот не выпирал за общую линию стоящих машин, не мешал движению на шоссе. Сидящий в соседнем автомобиле мужичонка захудалого вида злобно уставился на не в меру «ретивую самку», как привык он тайком «величать» женщин, и даже хотел отпустить какое-то замечаньице, открыл было рот, но Марина так на него посмотрела, что слова застряли у мужичонки в глотке. А Марина, постукивая каблучками, прошла немного по тротуару и вошла на территорию онкоцентра.

Конечно, она не однажды проезжала мимо мрачной башни, но никогда не интересовалась, что же такое в ней находится. Марина терпеть не могла все эти разговоры о здоровье, о болезнях и смерти, порой случавшиеся между ее родственниками или среди коллег по работе, и сразу же, под любым предлогом или без такового, покидала подобное общество. Поэтому вполне объяснима была ее неосведомленность в принадлежности башни. Она настолько была погружена в свои мысли, что не прочитала надпись, выложенную металлическими буквами над входом: «Российский Онкологический Научный Центр им. Н. Н. Блохина», и оставалась в неведении до тех самых пор, покуда не оказалась в кабинете профессора Грицая и тот, без всякой задней мысли, ознакомил ее с диагнозом.

Анатолий Грицай, худощавый, атлетичного вида мужчина лет сорока, был облачен в голубую медицинскую робу и поверх нее носил идеально гладкий белый шелковый халат, из нагрудного кармана которого высовывался краешек накрахмаленного платка. Окрашенный загаром нос профессора украшали очки в оправе «Cartier», а левое запястье — часы «Audemars Piguet» в золотом корпусе и на черном каучуковом ремешке с золотой пряжкой. В то время, пока он изучал ее «метрики» (как сама Марина называла листки с неразборчивыми каракулями Мнацаканяна), что он отдал ей после приема, «Покажите это Анатолию Николаевичу, Мариночка», она изучала его, и профессор Грицай показался ей человеком в высшей степени приятным и, что называется, расположенным к своим пациентам, вернее, пациенткам, поскольку отделение, главой которого являлся Анатолий Грицай, было исключительно женским.

— Так-так, всё понятно, — пробормотал Грицай себе под нос и элегантной серебряной авторучкой подчеркнул что-то в записях Артура Суреновича. — Ну, это мне надо самому посмотреть, что там за степень, хотя, конечно, Артур ошибается очень редко, он диагност первоклассный.