Императрица - Перл Бак

— Сакота! — заплакала Ехонала и протянула к ней руки.

Растаяв от такого приветствия, Сакота сразу подбежала к ней. Обнявшись, молодые женщины залились слезами. Ни одна не решалась говорить о том, что знали обе, — ведь Сакоте эти воспоминания были столь же отвратительны, как и Ехонале.

— О, дорогая сестра, — плакала Сакота. — Три ночи!.. У меня была лишь одна.

— Я не вернусь к нему, — прошептала Ехонала.

Она так судорожно обняла кузину за плечи, что та едва могла дышать. Сакота опустилась на кровать.

— О, сестра, ты должна!.. — воскликнула она. — Иначе, дорогая, подумай, что они с тобой сделают. Теперь мы уже не принадлежим самим себе. Тогда Ехонала, опять же шепотом, чтобы не подслушали евнухи, открыла кузине свое сердце.

— Сакота, мне еще хуже, чем тебе. Ты ведь не любишь другого мужчину! Я же, увы, знаю, что люблю. В этом-то все несчастье! Если бы я не любила, мне было бы все равно. Что такое женское тело? Это лишь вещь, которую либо придерживают для себя, либо отдают. Когда не любишь, им не гордишься. Оно бесценно только когда сама любишь — и тебя тоже любят.

Ей не требовалось называть имя. Кузина знала, что это был Жун Лу.

— Слишком поздно, сестра, — проговорила Сакота и погладила мокрые щеки Ехоналы. — Теперь уже никуда не денешься.

Ехонала оттолкнула ласковые руки.

— Тогда мне лучше умереть, — сказала она, и голос ее сорвался. — По-настоящему я жить не буду.

И она снова заплакала на плече у кузины. У маленькой Сакоты было нежное женское сердце. Утешая Ехоналу, поглаживая ей лоб и щеки, она размышляла о том, как ей помочь. Вырваться из дворца невозможно. Если наложница убежит из Запретного города, то во всем мире места ей уже не найти. Ехонала не сможет вернуться в дом отца Сакоты, потому что тогда за ее грех будет казнена вся семья. А где еще спрятаться беглянке? Затеряться среди незнакомых людей ей не удастся, — все будут любопытствовать, кто она такая. А о том, что из дворца императора скрылась наложница, будет объявлено во всеуслышание на каждом углу. Нет, любую помощь и поддержку следует искать в этих стенах. Интриг здесь предостаточно, и хотя ни один мужчина, кроме Сына неба, не мог оставаться в Запретном городе на ночь, все равно днем женщины имели любовников.

Но как же она, императорская супруга, может опуститься до сделок с евнухами, тем самым отдав себя им во власть? Она не пойдет на это. И не только из страха, но и из-за своего положения.

— Дорогая кузина, — начала Сакота, скрывая свои мысли, — ты должна поговорить с Жун Лу. Попроси его сказать моему отцу, что ты не можешь здесь оставаться. Возможно, отец сумеет выкупить тебя, обменять на другую девушку или даже объявит, что ты сошла с ума. Конечно, кузина, это произойдет не сразу, ведь по слухам, наш господин очень тебя полюбил. Но позже, когда твое место займет другая, можно будет попытаться что-то сделать.

Сакота говорила искренне, ей невдомек были тайные переживания: любить она никого не любила, да и ревновать не умела, но гордость Ехоналы была уязвлена. Как, ее предполагалось сместить?! Раз Сакота заговорила об этом, то, возможно, она слышала подобные разговоры от служанок и евнухов? Ехонала села на кровати, откинула с лица рассыпавшиеся волосы.

Я не могу попросить родича ко мне прийти! Ты знаешь это, Сакота! По дворам разлетятся сплетни. А ты можешь послать за ним, он ведь и твой родич. Пошли же и передай ему, что я наверняка наложу на себя руки. Передай, что я на все готова, лишь бы вырваться отсюда. Здесь тюрьма, Сакота, мы все в тюрьме!

Я вполне довольна этой тюрьмой, — мягко возразила кузина. — По-моему, здесь неплохо.

Ехонала искоса взглянула на нее.

— Ты всегда довольна, если можешь тихо сидеть и заниматься своей вышивкой!

Ресницы Сакоты опустились, ротик искривился:

— А что еще делать, кузина? — грустно спросила она.

Ехонала закрутила волосы в большой узел.

— Делать! — воскликнула она. — Об этом я и говорю! Здесь ничего нельзя делать — нельзя пойти на улицу, нельзя даже высунуть голову за ворота и посмотреть, дают ли на углу представление. С тех пор как я попала сюда, я не видела ни одного спектакля, а ты знаешь, как я их раньше любила. Книги, живопись. Хорошо, я рисую. Но для кого? Для себя! Этого мало. А ночью…

Она вздрогнула, подтянула колени и положила на них свою гордую голову.

Сакота долго сидела молча, сознавая, что ничем не утешит эту неистовую красавицу, которую она и в самом деле не понимала. Ведь женщина не может своей яростью изменить то положение, которое ей дано от рождения. Затем супруга императора поднялась.

— Кузина, дорогая, — начала она своим вкрадчивым голосом. — Я ухожу, а тебя пусть искупают и оденут. Потом ты поешь что-нибудь твое любимое. А я пошлю за родичем. Когда он появится, не гони его. А если пойдут сплетни, я скажу, что сама велела ему тебя навестить. — С этими словами Сакота легко, подобно перышку, дотронулась до склоненной головы Ехоналы и удалилась.

Оставшись одна, Ехонала вновь бросилась на подушки и замерла, уставившись в раскинувшийся над кроватью балдахин. В голове ее рождались фантазии, замыслы, планы — для воплощения их в жизнь требовалось одно: чтобы Сакота взяла ее под свою защиту. Сакота — супруга императора, ее никто не посмеет ни в чем обвинить.

В спальню боязливо заглянула служанка. Ехонала повернула голову.

— Я приму ванну, — сказала она, — и надену что-нибудь новое — например, зеленый халат. А потом поем.

— Да, да, моя царица, моя любимая, — радостно забормотала старая женщина. Опустив занавеску, она засеменила по коридору, спеша выполнить приказание.

В тот же день, за два часа до захода солнца, когда все мужчины должны были покинуть Запретный город, Ехонала услышала шаги, которые ждала. С тех пор как ушла Сакота, она не позволяла входить никому. Только служанка сидела за дверью. Ехонала честно призналась ей:

— Я в большой беде. Моя кузина Сакота знает об этом. Она призвала нашего родича, чтобы он выслушал меня, а потом все рассказал моему дядюшке-опекуну. Пока родич будет здесь, сторожи у двери. Не входи сама и не позволяй никому заглядывать. Ты же понимаешь, что он придет по приказу супруги императора.

— Понимаю, госпожа, — ответила женщина.

Несколько часов служанка прождала у двери, а Ехонала в комнате. Она ничем не могла заниматься, просто ждала, но сердце ее было в смятении, а мозг лихорадочно работал. Сможет ли она убедить Жун Лу сойти с праведного пути? Ведь именно таким было ее намерение.

Наконец он пришел. До захода солнца оставалось два часа. Ехонала, услышав шаги, сразу узнала его решительную походку, а потом услышала его голос, — Жун Лу спрашивал, не спит ли она. Служанка ответила, что его ждут.

Открылась и закрылась дверь, и Ехонала увидела руку, гладкую и сильную, такую знакомую. Рука потянулась к занавеске и остановилась в нерешительности. Сидя на резном стуле из черного дерева, Ехонала ждала не шелохнувшись. И вот Жун Лу отодвинул занавеску и застыл в проеме, не спуская с нее глаз, а она глядела на него. Сердце прыгало у нее в груди, будто вот-вот оторвется, глаза наполнились слезами, а губы дрожали.

То, что открылось его взору, потрясло Жун Лу. Прежде ему доводилось видеть, как она плакала от боли, выла от ярости, но никогда он не видел ее такой безжизненной, беспомощной, горько и беззвучно рыдающей, будто жизнь ее разбилась вдребезги.

Он громко застонал, руки протянулись к ней, и он шагнул вперед. Она же, видя только эти протянутые руки, вскочила со стула, бросилась навстречу и очутилась в его крепких объятиях. Соединившись, они стояли молча, щека к щеке, охваченные грозным порывом чувств, и как долго это длилось, никто из них не знал. Наконец их губы встретились. Потом он оторвался от нее.

— Ты знаешь, что не можешь покинуть дворец, — с болью произнес Жун Лу. — Ты должна стать свободной здесь, в этих стенах, потому что другой свободы для тебя не будет.

Его голос доносился к ней откуда-то издалека: она чувствовала только его руки, его тепло.

— Чем выше ты вознесешься, — продолжал он, — тем свободнее будешь. Поднимайся высоко, любовь моя, — и власть будет в твоих руках. Приказывать может только императрица.

— Но будешь ли ты любить меня? — спросила она прерывающимся голосом.

— Как я могу не любить тебя? — ответил он. — Ты — моя жизнь, мое дыхание.

— Тогда… поставь на мне печать твоей любви!

Эти безумные слова она произнесла тихим шепотом, но он услышал, угадал ее желание. Он вздохнул, и она почувствовала, как задрожали его плечи, ослабли мышцы, обмякло тело.

— Если хоть один раз я стану твоей, то смогу здесь жить.

Никакого ответа! Он не мог говорить. Душа его была в смятении.

Она подняла голову и посмотрела ему в лицо.

— Какая мне разница, где жить, если я буду твоей? Ты прав. Отсюда меня выведет только смерть. Хорошо, я могу выбрать смерть. Во дворце это легко сделать — можно проглотить опиум, золотые сережки, можно вскрыть себе вены — разве уследят за мной? Клянусь, что умру, если не стану твоей! А если буду твоя, то исполню все, что скажешь. Я буду императрицей.