Третейский судья - Ольга Лаврова

Коваль понимал, что поедет навестить сына Любы Хомутовой. Это грустно, неприятно, но через это надо пройти - как дань ее памяти. Что еще он может сделать? Даже не знает, где ее могила.

Проходную он минует беспрепятственно, но внутри забора его перехватывает пожилая женщина в белом замызганном халате - из тех, кого обычно называют "нянечка".

- Вам чего, мужчина? Сегодня день непосещаемый, - тон строгий, но с "намеком".

Коваль протягивает универсальную визитную карточку - денежную купюру, нянечка расцветает:

- Вы кого-то хотите повидать?

- Хомутова Михаила Сергеевича.

- А-а, знаю, знаю. Сейчас, - и приглашает Коваля в глубь территории.

Он садится на предложенную скамью, оглядывается. Тоскливая картина. В центре больничного здания угадывается усадебный дом, с боков пристроены скучные корпуса.

Вокруг деревья давней посадки. Немного травы. Видимо, для ободрения обитателей работает радио: то несутся рекламные объявления, то "продвинутая" музыка, то обрывки международных новостей.

С боковой дорожки нянечка выводит Хомутова. Она что-то ему говорит, он что-то отвечает. Коваль всматривается и чувствует облегчение: он опасался увидеть слюнявого, замызганного идиота, а видит прежнего ребенка. Конечно, внешне Мишенька повзрослел: вырос, раздался в плечах и черты лица обрели четкость. Но он сохранил детское состояние души. Он приятный дурачок, наивный и добрый.

Нянечка тянет его за руку.

- Вот вам Хомутов, - говорит она Ковалю. - Гостинцы пусть при вас съест, а то отнимут.

Рассеянно посмотрев на посетителя, Миша отворачивается. Не узнал. Контакт с окружающими у него есть, но трудно на чем-то сосредоточиться.

- Мишенька! - старается привлечь его внимание Коваль. - Я тебя зову, Мишенька. Ты забыл свое имя? Как тебя зовут?

- Ху-тов, - косноязычно отзывается наконец тот.

С речью плохо, хуже, чем раньше.

- Правильно, Хомутов. Мишенька Хомутов. Мишень-ка.

- Миснь-ка, - повторяет он как нечто незнакомое.

Ласковые слова забыл, бедняга. Еще бы!

- Меня ты тоже забыл? Я - дядя Олег.

- Дя-дя.

- Я приезжал к вам. Игрушки привозил. Дядя Олег.

Как он, бывало, радовался приездам Коваля, как бросался навстречу! Игрушки любил самые простые, понятные.

Мишенька обходит кругом Коваля, осматривая его широко открытыми светлыми глазами, старательно произносит:

- Дядя, дядя.

И почему-то напоминает князя Мышкина, который разучился говорить.

- Дядя Олег, - подсказывает Коваль.

"Зачем это мне, чтобы он меня узнал?" - думает он.

Вдруг в сумеречном сознании Мишеньки что-то просветляется.

- Дядя Оег, - говорит он уже осмысленно, лицо расцветает радостью. - Дядя Оег! Пиехай!

- Приехал, Мишенька.

Узнал-таки! Хорошо, что он не спросит, куда это я уезжал и почему не заглядывал к нему длинных десять лет.

Коваль усаживает разволновавшегося Мишеньку на скамью, тот все твердит: "Дядя Оег... Пиехай..."

- Как ты живешь, мальчик?

- Хасё... Идиот несясный... Идиот несясный...

- Обижают? - дрогнувшим голосом спрашивает Коваль.

- Жают, - кивает Мишенька. - Кашу отдай, кашу отдай!

- Отнимают кашу?

- Мают, - жалуется большой ребенок, и на глаза его набегают слезы.

Он не был плаксив. Когда всплакнет - Люба пугалась, считая это дурной приметой. Нет, он смеялся, был безоблачным ребенком. И Люба - по-своему мудро - радовалась, что он такой, что не понимает, какова жизнь и каковы люди...

Коваль распаковывает пачку печенья и сочувственно смотрит, как Мишенька ест и улыбается.

- А маму помнишь?

Эх, не надо было спрашивать. Зачем?

- Ма... Ма... Ма хаосия...

- Мама хорошая, - подтверждает Коваль, теперь отступать некуда.

- Ма Лю... - стонет Мишенька.

- Да, мама Люба.

- Де?! - вскрикивает он.

- Где? Далеко.

- Пиехая?

- Нет, Мишенька, не приехала. Мамы нету.

- Ма... нету? Нету? - и заливается уже настоящими горькими слезами.

Ну вот, пожалуйста, довел мальчика до слез. По счастью, есть верное средство. Коваль открывает коробку конфет.

- Фетки! Фетки! - У Мишеньки дух захватывает, он даже в первую секунду не решается взять что-нибудь из красивой коробки.

Но, отведав первую конфету, уже весь уходит в это занятие.

Между тем невдалеке табунится группа разновозрастных больных, созерцая нечастую здесь картину поедания дорогих конфет.

Мишенька замечает их интерес и смущается.

- Гостить... - говорит он, просительно глядя на Коваля. - Гостить?..

Надо же, он в своем убожестве сохраняет щедрость.

- Можно, Мишенька, угости.

Тот идет с коробкой к своим сотоварищам. Конфеты расхватывают мгновенно. И расходятся. Мишенька прижимает к груди пустую коробку. Улыбка во весь рот.

У Катерины отгулы, и ее бы воля - она не вылезала бы из номера Коваля. Ей с ним так хорошо, так интересно, он все время неожиданный. Чтобы иметь лишний повод для общения, она набилась к нему в помощницы на компьютере и бойко управляется с головоломными текстами.

Коваль, разумеется, помнит, что Катерина появилась у него лазутчиком и допускает ее не ко всем документам: надо оберегать коммерческую тайну. Впрочем, к тайнам Катерина и не рвется. Отгонишь от принтера - охотно пойдет в ванную или сядет журналы листать, только бы не спроваживали вон.

При входе в гостиницу швейцар приветствует Катерину с оттенком фамильярности - видно, что она успела стать тут привычной.

Пока девушка поднимается в номер, Коваль кончает бриться. На стук выходит из ванной.

Катерина бросает сумочку, папку и повисает у него на шее.

- Босс прислал документы.

Перелистав папку, Коваль ее захлопывает:

- Опять не все! Твой босс...

Катерина зажимает ему рот и пишет на листке бумаги: "В номере микрофон". Это с ее стороны отважный поступок, она с тревогой ждет реакции Коваля.

- Пойдем пообедаем, - говорит он с обычным своим непроницаемым видом.

По пути в ресторан - в коридоре, в лифте - Катерина спешит повиниться и оправдаться:

- Макс, я его в первый день поставила, этот микрофон проклятый! Я же не знала, как что у нас будет... Я совершенно не ожидала... Думала, мне будет все равно... Если снять - сразу заметят... Меня за тем и послали - микрофон поставить...

- Знаю я, знаю, не волнуйся.

- Знаешь?! - ахает Катерина и умолкает довольно надолго, только все старается поймать его взгляд и понять, как же он все-таки оценивает ее поведение. Ей казалось, что если она с ним спит, то более или менее его понимает. Что - за исключением всяких там деловых обстоятельств по-человечески он для нее вычисляем. И вот те на!

Уже сидя за столиком, снова раскрывает рот:

- Ты все время знал? И не сказал ничего, не обругал?.. Почему ты такой добрый?

- Я не добрый, - усмехается Коваль. - Я умный. Чего хочет твой босс?

- Не знаю... Макс, ты делаешь что-то опасное?

- Надеюсь, нет.

- Имей в виду, босс - страшная сволочь.

Разговор прерывается официантом, принесшим меню, Катерина передает его Ковалю, и тот делает простой заказ: оба лишены гурманства. Когда они остаются опять одни, девушка заводит речь о том, что уже дня три ее занимает, и для начала спрашивает несмело:

- Макс, ты... скоро уедешь?

- На днях.

- Возьми меня с собой.

- Зачем? - удивляется Коваль и, видя ее горькое разочарование, смягчает отказ: - Там ничего хорошего.

- Но там ты!

В Вене Катерина Ковалю не нужна, упаси Бог подавать ей какие-то надежды. И Коваль отзывается после паузы:

- Ты еще девочка совсем. Все у тебя будет.

- До тебя я даже не знала, что чего-то бывает!

Коваль смотрит на нее задумчиво, словно бы издалека: вот теперь и глаза у нее Вероникины... как странно устроена жизнь.

Ландышева не оставляет идея разобраться с Авдеевым старым испытанным средством. Если не миновать третейского суда, то хоть обезопасить себя отчасти.

Руслан приводит ему здоровенного парня, типичного "братка":

- Босс, вот этот парень.

Ландышев придирчиво его оглядывает.

- В целом смотрится, - одобряет он. - Как звать тебя, мальчик?

- Амбал.

- Это кликуха. А имя есть?

- Имя трудное. Вениамин.

- Ничего, выговорю. Задача такая, Вениамин. Есть один человек. Он... неправильно со мной права качает. Надо объяснить, что это он напрасно. По глупости. Ясно?

- Сделаем.

- Ну и умница. У нас, понимаешь, есть между собой конфиден... секретный такой документ. Так чтоб он его не вздумал кому показывать.

- Сделаем.

В кабинете Авдеева посланец демонстрирует хорошую слуховую память.

- Есть один человек, - повторяет он слова Ландышева, - и ты с ним неправильно права качаешь. Вот.

Авдеев слушает его, стоя за столом.

- Ландышев, что ли?

- Это ты напрасно делаешь, понял? По глупости.

- Замечательный разговор, - усмехается Авдеев. - Что-нибудь еще?

- Еще чтоб секретный документ никому не показывал! Вот. А то будут неприятности, - Амбал вытаскивает пистолет и собирается помахать им перед носом Авдеева.