Гитлер на тысячу лет - Леон Дегрель

Правда, мне довелось побывать в Азии, Африке, Латинской Америке. Я был в Канаде и в США. Но я не особо распространялся об этом, побаиваясь прослыть легкомысленным непоседой.

На самом деле тогда не существовало ни международного, ни даже европейского духа. Единственный международный орган того времени, Лига Наций, расположенная в Женеве, походила на болтливую и бестолковую старуху, о которой воспитанные люди говорят со снисхождением. Примерно на протяжении двадцати лет она объединяла главных государственных мужей Европы. Один лишь Бриан предугадывал в ней неясные черты будущей единой Европы, но его концепция была слишком расплывчатой. И это был практически единичный случай. Несомненно, не будь Гитлера, Европа ещё долгое время оставалась бы в прежнем состоянии, когда каждая страна действовала исключительно в пределах своей собственной территории.

Менее, чем за три года, старый континент претерпел полное изменение. В мгновение ока Гитлер вознёсся над Европой, словно атомный гриб, грандиозный и ужасающий, заполнив собой всё небо, рассеяв свою радиацию вплоть до самых дальних океанов.

4. Расколотая Европа

— Если бы вы вовремя взяли власть в Бельгии, смогли бы вы остановить вторую мировую войну?

На первый взгляд, этот вопрос кажется совершенно нелепым, ведь Бельгия это небольшой лоскуток земли, расположенный на северо-востоке континента. Что могла бы сделать страна, площадью всего в тридцать тысяч километров, учитывая масштаб тех интересов, которые преследовали как итало-германская сторона, так и франко-английская… Так что?…

И, тем не менее, это «так что…» звучит не столь однозначно, как могло бы показаться на первый взгляд. Между двумя западноевропейскими блоками, готовыми схватиться в рукопашной, стояла только одна страна, способная воспрепятствовать им — Бельгия, и она же могла стать полем битвы этих двух великих противников.

Будучи главой государства и обладая единственным на то время средством международной пропаганды — радио, при помощи ежедневных передач, можно было остановить французских милитаристов из «Народного фронта», которые подталкивали Париж к прямому столкновению с Третьим Райхом.

Сторонники войны во Франции составляли меньшинство, причём, крайне незначительное меньшинство. Это стало понятно, когда после подписания мюнхенских соглашений в сентябре 1938 г. министр Даладье, приземлившись на аэродроме Бурже, вместо ожидаемых им помидоров и тухлых яиц, был встречен парижским народом с исступлённым восторгом, настолько поразившим его, что этот просвещённый добрый пропойца начал запинаться от изумления.

Это стало ещё понятнее во время войны в Польше. Франция, несмотря на щедрую выпивку, полагающуюся в фронтовых условиях, неохотно взялась за оружие. Она сражалась плохо в 1940 г. не только потому, что гитлеровская стратегия на уровень превосходила стратегию неповоротливого и отставшего на век французского генштаба, но поскольку она совершенно не понимала целей этой войны и не обладала духом для её ведения.

Если бы удалось ежедневно просвещать французский народ с 1936 г., возможно он понял бы проблему воссоединения единого Райха, столь неосмотрительно разделённого после 1918 г. Французы обладают живым умом. В политике они способны прислушаться к разумным доводам. Они смогли бы понять, что для них же было бы лучше самим вовремя выступить с предложением об окончательном и справедливом урегулировании проблемы немецких границ и особенно Данцига, города произвольно отсоединённого от Райха. Города, где 99 % жителей проголосовало за Гитлера, но которому во имя «демократии», и вопреки сделанному им выбору, было запрещено воссоединиться со своим отечеством, с которым его роднила общность истории, расы, языка.

Но в чём тогда состоит право народов распоряжаться собственной судьбой?

С другой стороны, Данциг представлял собой узкое горлышко, через которое новая Польша получала доступ к морю.

Понятно, что было совершенно немыслимо, чтобы такая великая страна как Германия оставалась навечно разделённой пополам, чтобы её жители могли встречаться лишь пересекая чужую территорию в пломбированных вагонах.

Польша со своей стороны имела право свободного продвижения вплоть до Балтики.

И, тем не менее, эта сложная проблема польского коридора имела довольно простое решение.

Оно состояло в проведении совместного польско-германского плебисцита, который гарантировал бы обеим странам, как победившей, так и проигравшей в ходе избирательного состязания, свободу перемещения по автостраде, соединяющей две части Райха, если бы немцы проиграли, или обеспечивающей полякам выход к Балтийскому морю, если бы они выиграли.

Несомненно, найти решение, подобное предложенному здесь, или какое-либо другое, также равно удовлетворяющее все стороны конфликта, было бы гораздо проще, чем воплотить в жизнь экстравагантные планы по сосуществованию, которые были навязаны в 1919 г. столь разным народам, соперничающим и даже нередко враждующим между собой — миллионам чехов, словаков, галицийцев и венгров, делившим между собой древние склоны Богемии; миллионам поляков, украинцев, евреев и немцев в разнородной Польше, где ни один народ не имел национального большинства. Или Югославии, населённой ненавидящими друг друга хорватами, сербами и болгарами, которые чаще мечтают о том, как порвать друг друга в клочья, нежели о том, чтобы слиться в дружественных объятиях.

Чтобы найти приемлемое решение проблемы Данцигского коридора, не было никакой необходимости дожидаться 30 августа 1939 г., когда всё пространство Восточной Пруссии, от Померании до Силезии уже огласилось рокотом моторов нескольких тысяч танков!

Франция предоставила яркие доказательства своего дипломатического мастерства накануне 1914 г., когда сумела уладить англо-французские разногласия и заключила франко-русский союз; она подтвердила эти способности вновь уже во времена де Голля, по сути отказавшись занять ту или иную сторону в борьбе двух непримиримых блоков. Равным образом она могла бы применить это умение и в 1936 г. для мирного решения этой немецкой головоломки.

К тому же, Гитлер в 1936 г. ещё не был рычащим Гитлером 1939 г. Я встречался с ним на протяжении всего этого времени, поскольку интересы моей страны, зажатой между несколькими европейскими государствами, требовали налаживания ясных и разумных отношений со всеми ведущими игроками европейской политики. Поэтому я конфиденциально встречался со всеми основными государственными деятелями европейских стран — с французами Тардье и Лавалем, итальянцами Муссолини и Чиано, немцами Гитлером, Риббентропом и Геббельсом, испанцами Франко и Серрано Суньера, и англичанами Черчиллем и Сэмюэлем Хором.