Аттила - Уильям Нэйпир

5

Улицы Рима

Аттила в первым раз за этот год вдохнул свежего воздуха. Пусть воздух этого огромного и перенаселенного города совсем не похож на дикий воздух Скифии, все-таки он свеж. А между ним и горячо любимой родиной теперь нет никаких препятствий, кроме нескольких сотен миль.

Он повернул налево от дворца и поспешил вдоль по улице. По левую руку от него тянулся громадный Палатинский дворцовый комплекс, построенный Септимием Севером. Мальчик завернул за угол и направился к затененным аркам великого акведука Нерона и дальше, к темным улицам за ним. Все это он продумал давным-давно.

Вниз, к подножью Палатинского холма, еще раз налево, обойти Арку Константина, оставив справа огромную, нависающую массу Колизея. Скользнуть в аллею позади древнего храма Венеры и Рома, потом пройти мимо храма Мира — по римским стандартам очень маленького и незначительного. Мальчик спешил все вперед и вперед, в сторону безымянных и опасных улочек Субурры. Сзади него высились три холма — Квиринал, Виминал и Эсквилин.

После триумфа и игр полуночные улицы беднейшей части города были забиты пьяными, глумящимися над всем на свете людьми. Они, пошатываясь и спотыкаясь, выползали из pervigiles es popinae, многочисленных городских всегда открытых таверн, или исчезали в дверях одного из публичных домов, ремесло которых обозначалось статуей Гермеса с возбужденным, необычайно большим пенисом, раскрашенным в привлекающий внимание алый цвет.

Чернь распевала песни о величии Рима — и о своем императоре.

Император Гонорий сидел в купальне,Выставив задницу в окно, а член засунув в воду!Его волосы — о! просто прекрасны,Убраны так старательно,А яйца походят на цыплят,И тут является его сестричка…

Время от времени, ради разнообразия, они разражались песнями о превосходстве своей любимой команды колесничих — Синих или Зеленых. Этот немузыкальный рев прерывался только для того, чтобы «певцы» извергли содержимое своих желудков — кислое вино — в уличные канавы.

Наконец сторонники Синих налетели на Зеленых, и началось столпотворение. Но, как значительно сообщают нам историки, люди любят драться, и чтобы драка завязалась, требуется совсем немного. И, разумеется, соперничающая команда колесниц — это вполне достаточный повод для кровопролития.

И в самом деле — разве в блистающей, помешанной на Боге столице на востоке, в Константинополе, не безумствуют ли толпы, не убивают ли друг друга, выбирая священников, как произошло совсем недавно при избрании епископа Евстахия? Или из-за изменений в литургии? Но они там — просто сумасшедший, легко возбудимый, азиатский народ. Уж в Риме-то людям хватает здравого смысла ограничивать свою жестокость спортивными интересами.

В основном Аттила ловко избегал сцен разврата и буйства. Он лишь изредка останавливался, чтобы с молчаливым презрением взглянуть на моральное убожество и безнравственность, составлявшие уязвимое место великого города. И, как всегда, он не мог не сравнивать поведение римских плебеев со своим собственным, спокойным народом там, на бескрайних равнинах — их торжественные пиры, их истинное достоинство, их уверенность в своих силах и исключительное самообладание. К пьянству они относились с отвращением: взрослый человек, который пытается снова превратиться в младенца — или вовсе безумца. А уж ежедневные римские бесплатные подачки этому проворовавшемуся, немытому сброду…

Потому что, впервые услышав, что каждый день римское государство бесплатно кормит любого, кто встанет за едой в очередь, мальчик отнесся к этому с недоверием. Поначалу это был великодушный дар — кусок хлеба, который выдавали только бедным или временно безработным. Но со временем бесплатный хлеб сделался в порядке вещей. А недавно, во времена правления императора Аврелия, ежедневная лепта превратилась в щедрую, соблазнительную раздачу не только хлеба, но и свинины, масла и вина сотням тысяч лишенного стыда сброда. Но всем известно, что в мире не бывает ничего бесплатного. Подачку бросали толпе в обмен на покой. В обмен на их сердца и умы.

Мальчик знал, что его народ, гуннов, никогда не смогли бы тихо совратить и романизировать, как других варваров. Для гуннов, как и для самого мальчика, гунна до глубины души, подобный отказ от самого себя — ежедневная подачка, постыдный отказ от собственной гордости и уверенности в своих силах — превратился бы в источник невыразимого бесчестья и позора. Среди гуннов, наиболее воинственного и гордого народа среди других, невозможность мужчине обеспечить семью мясом собственным трудом была бы невыносимым унижением.

Мальчик скользнул в еще более узкую и темную улочку, где вторые и третьи этажи зданий словно смыкались у него над головой, Он немного зачернил лицо грязью и взъерошил волосы, даже и в лучшие времена не особенно приглаженные. Теперь, став больше походить на тысячи других обычных мальчишек в трущобах Рима, он снова вышел на главную улицу. Мальчик посмотрел на небо и нашел большое созвездие, которое римляне называли Ursa Major — Большая медведица, а его народ — Крылья Астура, Владыки всего, что Летает. Дальше его взор передвинулся на Полярную звезду. Мальчик едва заметно улыбнулся, повернул направо и пошел туда, куда она указывала — на север.

Позади в сточной канаве развалился пьяный старик; он поднял вверх бутыль с дешевым вином и заорал:

— Vivit! ait Mors, Venio!. (Жизнь! — воскликнула Смерть. — Я иду!)

В пиршественном зале Галла почувствовала что-то неладное, потому что служитель не вернулся. Она щелкнула пальцами, не сходя с монаршего возвышения, и приказала рабам немедленно проверить комнатенку беспокойного заложника. Кроме того, она отправила двух придворных порасспрашивать часовых у восточных ворот. Когда они вернулись, она задала им единственный короткий вопрос, и, не дожидаясь, когда придворный закончит мямлить ответ, взмахнула рукой и сильно ударила его по щеке. Некоторые гости заметили происходящее и захихикали.

Потом она приказала центуриону тотчас же отправить поисковый отряд и в течение часа отыскать мальчика-гунна. Галла понимала, что как заложник, Аттила был одной из самых надежных гарантий Рима: гунны не нападут, пока он у них.

Побледневший юноша, возлежавший рядом с ней в расшитой золотом мантии из тирийского порфира и в серебряной диадеме, слегка покосившейся, замер между двумя глотками вина и заикаясь, спросил, глядя на нее возбужденными глазами:

— Ч-что случилось? Т-ты на меня рассердилась?

Галла выдавила ласковую улыбку.

— Не на тебя, дорогой мой. На кое-каких неумех, которым доверила важное дело.

— Ка-какое дело? Это опасно?

— Нет, что ты. Раб! — Галла прищелкнула пальцами, и подбежал еще один раб. — Его священному величеству нужно наполнить кубок!

— Я… я… — промямлил священное величество, протягивая кубок. Раб наполнил его до краев. Галла улыбнулась.

Гонорий икнул и неуверенно улыбнулся ей в ответ.

Мальчик услышал хриплый, безумный голос, а завернув за угол, увидел проповедника, стоявшего на ступенях церкви и ругавшего за грехи прохожих, которые издевательски смеялись над ним: мужчины с залитыми вином подолами под руку с легконогими, размалеванными проститутками.

Но не все прохожие смеялись. Не смеялись слепые, и немые, и хромые; не смеялись изгои прокаженные, которые ползли, опираясь на колени и шишковатые, без пальцев кисти рук; не смеялись дети-карманники и босые, оборванные сироты, занимавшиеся проституцией за корочку хлеба. Не смеялись одинокие, безымянные и нелюбимые, чьи презренные, жалкие вопли трогали сердце самого Господа, когда он еще человеком шел по этой земле.

Проповедник был личностью выдающейся, его обнаженные костлявые руки торчали из-под плаща, превратившегося в лохмотья, волосы спутались и были в колтунах, губы пересохли и потрескались, глаза налились кровью, а грязные ногти сильно отросли и походили на медвежьи когти. Он говорил хриплым голосом и судорожно жестикулировал, и некоторые прохожие, даже безнравственно пьяные, чувствовали потребность остановиться и прислушаться к ужасным, пророческим словам. Мальчик остановился и тоже прислушался.

— Горе тебе, о великий Вавилон! — выкрикивал проповедник. — Ибо ты, высокомернейший среди наций и могущественнейший среди империй, как ты пал теперь! Послушайте меня, вы, что идете мимо, погрузившиеся в грязь и зловоние своей порочности! Ибо сказал Господь наш пророку Иезекиилю: «Я приведу злейших из народов, и завладеют домами их, и будут осквернены святыни их. Идет пагуба; будут искать мира и не найдут. А уцелевшие из них убегут и будут на горах, как голуби долин. И дети их оденутся в скорбь, и принцы их будут голодать, как нищие на улицах».